– Ну, поехали! – произнес универсальный тост.

Рюмки клацнули, озвучивая единодушие. Хорошо пошло!

Так мы втроем и уговорили бутылочку. Девушки разрумянились, глазищи заблестели, да и я ощутил легкий налет хмеля. Было приятно вдвойне – влечение ведь тоже не оставляло меня. Первый раз за столько лет оказаться в компании двух студенток, спортсменок и пусть не комсомолок, но красоток – тут кому угодно голову закружит!

Мы болтали обо всем и ни о чем, живя ощущениями, как во всякой молодежной компании, а пока грелся старый, чуток мятый чайник, Рожкова объявила танцы.

– Я сама, я сама! – заспешила Наташа и осторожно, держась пальчиками за края, вынула из конверта грампластинку.

Торжественно водрузила «винил» на вертушку, бережно опустила звукосниматель…

Легчайшее шипение с потрескиванием донеслось из динамиков, а потом сочно, чувственно зазвучал саксофон, выдувая нечто плавное и завораживающее.

Я не сразу заметил, как рядом оказалась Лена, как приблизилась, властно вторгаясь в мое личное пространство.

Наверное, «Чинзано» дурно влиял на хваленую память – не помню, хоть тресни, кто из нас осмелился на первый шаг, на первое движение. Девушка положила мне ладони на плечи или я своими пятернями сжал ее узенькую талию? Да и какая разница?

Вся та система укреплений, что я старательно выстраивал вокруг себя, крепя оборону против ближних, рушилась, рассыпалась, уносилась сквознячком в форточку. Комната кружилась вокруг нас, а я смотрел в Леночкины глаза и чувствовал, как под моими руками изгибается тонкий стан.

Рожкова то хлопала на меня ресницами, то опускала веки. Именно в эти моменты я жадно рассматривал девичье лицо – лоб, который пока что трудновато наморщить, маленький прямой нос, полные губы, аккуратные ушки. Любая гримаска у Лены выходила изящной, а смех можно было записывать на диск и продавать: слушаешь – и тонус поднимается.

В эти приятные мгновенья я очень четко ощущал девушку. Не всегда это у меня получалось, но порой я верно улавливал психосущность человека – узнавал его характер, склонности, настрой. Наверное, это умение как-то пересекалось с моим целительством – я же не вижу «пациента» насквозь, не просвечиваю его как рентгеном. Просто ощущаю в чужом нутре какую-то неправильность. Накладываю руки – и сразу понятно делается, что там не в порядке.

Так и с душой человечьей. Хоть и редко, но мне удавалось поставить точный диагноз: жадность, черствость, себялюбие.

А вот мои нечаянные подружки оказались совершенно здоровы. Обе испытывали ко мне не только благодарность, но и симпатию. Может, даже нечто большее, чем приязнь, но тут я талантливо увиливал от желанных предположений…

Правда, в Рожковой чувствовались тревога и печаль. А потом я ощутил в девушке позыв к раскаянью.

– Тебя что-то беспокоит. – Я легонько притянул Лену к себе. – Что? Ты боишься Грицая? Не надо его бояться. Если до него еще не дошло, я проведу с ним воспитательную работу!

Девушка вздохнула, словно испытывая затруднение.

– Я не боюсь. Просто…

– Расскажи ему, – подала голос Наташа. Она сидела на стуле и развлекалась тем, что болтала ногами, стараясь удержать шлепанцы на кончиках пальцев.

– Боюсь…

– Чистосердечное признание облегчит твою вину, – бодро пошутил я.

– В общем… – промямлила Рожкова, рассеянно поглаживая мои плечи. – Понимаешь…

– Мы из будущего! – решительно заявила Томина, поджимая ноги. – Обе! Нас специально заслали в это время, чтобы встретиться с тобой.

– Со мной? – Я откровенно «туплю». Такое впечатление, что мой солидный Ай-Кью полностью обнулился.

– Наш институт долго искал такого, как ты, – попыталась объяснить Лена.

– Какого – такого? – я продолжаю «плыть», как боксер после хорошего нокдауна.

– Целителя! – раскинула руки Томина. Верхняя пуговка у нее расстегнулась, открывая ложбинку между грудей. – Чтобы ты смог отправиться в 1974 год, войти в доверие к членам ЦК КПСС – они ж там все старые и больные! – и как-то воздействовать на них, побуждать, подталкивать к правильному выбору! Сам знаешь, у пациента возникают особые отношения с врачом, когда происходит исцеление, а вместо болей и недомоганий ощущаешь здоровье. Советская эпоха – самая великая в истории России, и ей нельзя было кончаться! Ну никак!

Я вдруг поверил.

– А почему именно в том году? – спросил, лишь бы спросить, потому как с трудом улавливал смысл сказанного. Все настолько выбивалось из повседневной плоскости, что, чудилось, мир качался в опасной прецессии, выходя из равновесия, как плохо раскрученная юла.

– Чем позже, тем сложнее будет начать перестройку, – сказала Наташа назидательно. – Кстати, этот термин придумал Андропов, а вовсе не Горбачев.

Немного задержавшись с вопросом, я все-таки задал его:

– И… как я туда попаду? На машине времени?

В эти тягучие мгновенья я будто раздвоился; одна моя половинка орала: «Наконец-то! Ура! Сбыча мечт!», а другая нудила, требуя карты на стол, да все присматривалась подозрительно, прислушивалась, принюхивалась… Сердце тарахтело, а в голове полный кавардак.

– Машина времени? – попыталась наморщить лоб Томина, но складочек не вышло. – Так только журналисты говорят!

– Тут все засекречено, – вмешалась Рожкова. – Единственное, что мы тебе можем рассказать – это… В общем, человек может переместиться из одного времени в другое, но проживет там три-четыре секунды максимум, после чего перейдет в доквантовое состояние – от эманации хронокорпускул распадется любой иновременной объект.

– А вы тогда как тут объявились? – прищурился я.

– А это не мы… – посмурнела Наташа.

– В смысле – не вы? – нахмурился я, не сводя глаз с волнующего выреза на халатике.

– Ну-у… – тянет Томина. – Сначала в это время запустили несколько темпоральных спутников, целую серию. Они тут все разведали, а уже потом переместилась капсула с нами…

– Капсула вышла из субвремени неподалеку от этого дома, в скверике, где на лавочке сидели две девушки-студентки, Алла и Ксеня. Они стали нашими реципиентками… – подхватила эстафету Лена. – Кстати, ты сейчас пялишься вовсе не на Наташу, а на Аллу Вишневскую.

Я опять зависаю. Самое поразительное заключалось в том, что я ни секундочки не сомневался в правдивости девчонок. Меня обмануть нельзя, я сразу почувствую ложь. Но то, чему приходилось внимать, выглядело невообразимым – просто запредельно.

– Да-а… – нарочито уныло сказала Томина, поправляя халатик, чтобы мне лучше было видно. – У меня они побольше…

– Да ты вообще дылдой была! – фыркнула Лена.

– Была…

– Это… как? – выдавил я.

– Ментальный перенос! – охотно разъяснила Наташа. – Когда капсула раскрылась, сработал транслятор и скачал мое сознание в тело Аллы, а Ленкино – в Ксению.

– Страшно так… – передернула плечами Лена. – Прямо жутко! Я закричала, а потом замерцало что-то перед глазами – и я увидела себя, пищавшую от испуга. А потом и я, и Наташка, и капсула – всё осыпалось пыльцой…

Медленно переваривая трудно представимую информацию, выговорил:

– И в кого же… переселюсь я?

– В себя! – быстро сказала Лена. – В юного, смазливого мальчишечку – Мишу Гарина. Тем летом тебе сколько было? Шестнадцать?

– Почти, – растерянно проговорил я. – У меня день рождения тридцатого сентября…

Надвигалось что-то неумолимое и грозное, разом пугающее и влекущее. Среди моих многочисленных мечтаний всегда выделялись два. Я очень-преочень, как внучка говаривала, хотел исправить допущенные мною огрехи, стыдные, срамные, вспоминая о которых морщишься даже десятилетия спустя. Вернуться в прошлое – и проделать «работу над ошибками»!

И жило во мне еще одно чаяние, с каждым годом все более сильное – как-то повлиять на историю, как угодно, лишь бы вытянуть страну из либерального, мещанского, жвачного болота, вывернуть с обочины обратно на «путь к коммунизму».

И тут приходят две девчонки и говорят: а давай спасем СССР! Давай не будем доводить до «застоя»! Не допустим, чтобы лилипуты-демократишки, все эти горбачевы-ельцины-собчаки-гайдары, запутали великана – советский народ!