Быстро темнело. Затянутое тучами небо за окном слилось с подступающими сумерками. Ли протрезвела настолько, что потребовала от меня интимной близости. Скрепя сердце, я разделся и лег с нею рядом. Она лежала на спине, плотно зажмурив веки, мне видны были черные дыры ее ноздрей. Согнула ноги в коленях и выгнула спину, когда я расстегивал ей лифчик. Ее руки сомкнулись вокруг моих плеч. При малейшем движении металлические пружины кровати издавали душераздирающий скрежет. К счастью, это продолжалось недолго, алкогольное отравление свело на нет ее желание. Было слишком поздно, и мы остались здесь ночевать. Я никак не мог заснуть, лежал рядом с ней, такой одинокий, будто ее не было рядом, не понимая, почему я чувствую себя совершенно опустошенным? Она, будто выпила из меня жизненные силы, не дав взамен ни нежности, ни тепла. Подумал я, незаметно проваливаясь в темную яму сна.

Звон погребального колокола усиливался, его удары раздавались все ближе, громче и чаще, как тревожное предостережение. Под окнами с оглушительным лязгом промчался заблудившийся трамвай. «Остановите, вагоновожатый, остановите сейчас вагон», ‒ подумалось мне. Не полностью очнувшись ото сна, я долго приходил в себя, изумленный наступившей тишиной. На улице не переставая дул ветер, тихо постукивая в окна. В комнате стоял полумрак, причудливые тени метались по стенам. На столбе перед домом качался фонарь, словно его раскачивала нечистая сила. Я пребывал в состоянии между сном и реальностью, смотрел вверх и не видел ничего, кроме потолка. И вдруг… ‒ я увидел небо! И голубая небесная высь бездной разверзлась предо мной. Спал ли я? Не знаю. Смутная тревога охватила меня, появилось необъяснимое, все возрастающее ощущение опасности, похожее на то, что бывает в ночных кошмарах. Вдруг возникло непреодолимое инстинктивное желание бежать!

Рядом с кроватью произошло какое-то шевеление, будто изменилась неподвижность темноты, ‒ черного на черном. Присмотревшись, я увидел перед собой невысокую худую старуху. Лица ее я не разглядел, оно смутно желтело под низко надвинутым на лоб черным платком. Я зажмурился, в надежде, что это видение, и оно исчезнет, но оно не исчезло. Незнакомый мне ранее леденящий страх смерти завладел мною. Старуха то и дело наклонялась надо мной, протягивая ко мне руки и тут же боязливо отшатывалась, вдруг осмелев, положила две костлявые ладони мне на грудь. Стопудовая тяжесть придавила меня. Несмотря на все мои усилия, сделать вдох мне не удалось. Я лежал, прислушиваясь к громкому стуку своего сердца. Сердце начало давать перебои, и вместо двух ударов: тук-тук, раздался лишь один, ‒ тук… Сердце замерло и остановилось. Я лежал и не мог пошевелиться, не в силах преодолеть вязкую тину засасывающего меня болота. Я хотел закричать, даже голосовые связки заболели от напряжения, но лишь беззвучно открывал рот. Крика не получалось, мой крик тщетно метался по скованному кошмаром рту.

Умирая, я застонал. Как же… ‒ о, как же я хотел, чтобы Ли услышала меня и помогла прогнать старуху! Испугавшись моего стона, старуха отпрянула, потом снова приблизилась и опять положила свои ледяные ладони мне на грудь. Я застонал громче и проснулся весь в холодном поту, сердце мое колотилось как бешеное. Старухи не было, это был сон, но настолько приближенный к действительности, что я не сомневался, что это было наяву. Этот сон, он был реальнее самой реальности и все же, это был сон. Был ли он вещим? И если, да, ‒ то, что он предвещал? Не знаю. Непонятый сон — нераспечатанное письмо от Бога. Порой с нами случаются невероятные вещи, разгадать их сразу не удается. Понять их помогает время. Но иногда, разгадать их не удается никогда.

Заснуть я больше не смог, как ни старался. Временность очередного пристанища и щемящее осознание бесприютности не давало мне уснуть. Ночь, не уходи, я не хочу, чтобы наступал день. Ночь, лучшее из всего, что здесь есть. Почему в этом краю не наступит вечная ночь? Пусть будет ночь! Но так не бывает. Время, хоть и медленно, но приближалось к утру. Еще было слишком рано, первый троллейбус пойдет через полтора часа. Бледный предрассветный полусвет воровато заглянул в окно и комната наполнилась утренними сумерками. Дыхание Ли изменилось, я догадался, что сон ушел и от нее. Она лежала рядом с широко открытыми глазами, отсветы уличного фонаря поблескивали в них. Я хотел ее обнять, но она отстранила мою руку и едва слышно спросила:

‒ Который час?

‒ Понедельник, ‒ не расслышав, ответил я.

Она тяжело вздохнула. Я помолчал, ожидая, что она еще скажет. Но она молчала. Слишком часто я стал говорить невпопад, с досадой отметил я.

— Ты так расстроилась? Из-за этого… Акробата? Оказалось, он мой тезка, его тоже зовут Андрей, ‒ не зная, как ей помочь, сказал я.

— Нет. Вначале, да… А потом, эти ребята, его друзья, сказали, что с ним часто такое бывает. Так что ничего страшного.

— Скажи, зачем ты пьешь? ‒ не выдержав, спросил я.

— Чтобы быть пьяной.

— Зачем? ‒ совсем не уместно стал дожимать я.

— Алкоголь убивает время, — бесстрастно ответила она.

— Время не умирает, умирают люди, — возразил я. — И у тебя его что́, вагон с прицепом, чтобы его убивать?

— Столько же, сколько у всех. Но иногда бывает так скучно…

— Разве в цирке тебе было скучно?

— Нет, вначале. А потом я так распереживалась, и ты куда-то исчез…

— Но я же не покурить выходил, разве нельзя было меня подождать? Да еще эти, эквилибристы… Не понимаю, зачем ты это сделала?

— Что нам делать, за нас решают планеты, — задумчиво ответила она, рассматривая что-то на потолке.

— Ведь унизительно было пить за их счет! У них же на лбу было написано, что они от тебя хотят…

— Я прошу тебя, оставь, ‒ со скукой попросила Ли. ‒ Освободи голову. Научись принимать людей такими, какие они есть и не пытайся их переделать.

Интонации ее голоса наталкивали на мысль о неполном ее присутствии. Мне это не понравилось, вчерашнее не успело забыться.

‒ Люди не куклы в твоих умелых руках, ‒ веско закончила она с каким-то отдаленным смыслом.

Предо мной возник образ оловянного солдатика и хрупкой картонной балерины. Беззаветная верность, до прыжка в огонь и стойкость принципов, граничащая с тупостью. Да, но именно в прыжке, ‒ его суть! Кукольник Андерсен знал своих кукол, но временами они переставали ему повиноваться и жили своей собственной жизнью, и умирали, тоже по-своему.

‒ Не важно, что ты там думаешь или, что думаю я, то, что происходит, происходит независимо от того, что мы думаем… И брось ты копаться в причинах того, что я делаю, это такая чепуха! ‒ что-то более чем досада прозвучало в ее голосе.

— Да я не копаюсь, я хочу тебе помочь! — задетый ее тоном, усилил голос и я.

— Ну, наломала я дров, что ж мне, мосты теперь посжигать! — с вызовом бросила она.

— Неужели, ты не понимаешь, что так жить нельзя! — вырвалось у меня прежде, чем я понял смысл своих слов.

Моя последняя фраза подействовала на нее, как удар хлыстом, ее словно обожгло. Она порывисто встала, щелкнул выключатель и голая лампочка, свисавшая с потолка на витом проводе, осветила обстановку Кланиного будуара. В большой, около тридцати квадратных метров комнате было два окна, через которые не проникало ничего, кроме пыли. Как-то сбоку стоял круглый обеденный стол, будто оплеванный и выставленный на позор, рядом с ним испугано замерла покосившаяся табуретка. В угол забился обшарпанный комод, на нем бесформенным ворохом громоздилась наша одежда. Вот и вся меблировка. Видавшая виды ржавая кровать да голые стены с паутиной по углам предстали пред нами во всем своем уродстве. На стене рядом с кроватью на четырех гвоздях провисла узкая полоска ситца, «чтобы не пачкаться о побелку». Эта застиранная ситцевая тряпочка играла роль ковра, ‒ она меня добила.

Ли быстро оделась. Торопливо отыскала в сумочке пачку «Опала». Закурила. Глубоко затянулась и длинно выдохнула сквозь зубы. Целое облако дыма окутало ее. Сжатые зубы изменили нежный овал ее лица, черты ее стали незнакомыми, злыми. Свет лампы немилосердно подчеркивал, как постарело и осунулось ее лицо. Держалась она очень прямо, в ее необыкновенно тонкой фигуре чувствовалось напряжение перетянутой струны. Встал, оделся и я. Комнату до краев заполнило напряженное молчание. В центре на полу желтый свет электрической лампочки очертил круг, напоминавший цирковую арену, посреди которой сошлись мы лицом к лицу, пристально глядя друг на друга. Я первый отвел глаза, иначе Ли могла простоять так весь день.