— Думай обо мне! — глаза ее были полны ужаса.

Первой моей мыслью было выйти на следующей станции и вернуться. Но где там! Как? Сегодня я звонил матери и предупредил, что завтра утром буду дома. Она и отец так расстроились, когда первый раз в жизни Новый год я встретил не с ними. До последней минуты уходящего года они ждали, что я все-таки приеду. А когда я так и не приехал, они с пониманием отнеслись к тому, насколько важна была для меня «подготовка» к зимней сессии. Теперь, я просто обязан был их навестить.

Мои ладони были полны ее лицом, а губы хранили тепло поцелуя, но ее не было рядом и не будет так долго.

Моей соседкой по секции плацкартного вагона оказалась важная дама лет тридцати, в круглых пластмассовых очках цвета йода. Когда я вошел, она посмотрела сквозь меня взглядом василиска. Еще раз так посмотрит, и я превращусь в камень, подумалось мне. Я не удержался и проверил, не произошло ли во мне под действием ее взгляда какого-либо окаменения… Я поздоровался, в ответ она с чувством глубочайшего превосходства едва заметно кивнула, и так поджала губы, что чуть было их не проглотила, от этого ее рот сделался похожим на где-то виденный сфинктер. Вспомнил, ее рот напоминал мне сжатый куриный зад. Несколько раз я ловил на себе ее неодобрительный взгляд, увеличенных линзами выпуклых глаз. Похожа на учительницу математики. Помню своих школьных учителей: издерганных, кричащих, злых. Такими они появляются на свет, сразу готовыми учительствовать. Быть может, таких лучше умертвлять еще в младенчестве, при первом, свойственном им крике?

Поезд ползет изнурительно медленно. Он даже не набирает скорости, останавливаясь возле каждого телеграфного столба, а то и просто в поле. Где-то по соседству горланил младенец, жалуясь на свою горькую жизнь. Вдруг пол вагона дрогнул, в него что-то громко застучало, пытаясь вломиться снизу, весь вагон заходил ходуном. Оказывается, это было экстренное торможение, станция Балабино, мы ее чуть не проехали. В наше купе вселилась многодетная мать с шестью своими детьми. Самой старшей девочке лет девять-десять, а ее младшему брату нет и года. На всю семью у них один билет в общий вагон, но проводница сжалилась и пустила их к себе в плацкартный, на час, до Таврическа, конечного пункта их путешествия. Они с ликующими криками захватили все полки.

Их мать квадратного телосложения напоминала медведицу из зверинца. Одна ее грудь представляла собой нечто такое, от чего становилось страшно. Из-за чрезмерной толщины ее руки казались непропорционально короткими и не прилегали к туловищу, а висели растопыренные по бокам, как две ноги. Дети называли ее Муся. Муся сидела и отдавала распоряжения, детей на руки не брала и, было похоже, что она не знает их по именам.

— Ты! Вот ты! — и для большей конкретности она указывала коротким толстым пальцем на одного из своих отпрысков. — Возьми на руки, того, малого, и покорми.

Видно было, что тонкое руководство своим многочисленным семейством отнимает у нее много душевных сил. Ее мясистое лицо с маленькими по-звериному зоркими глазами лоснилось от пота. Периодически она шумно вдыхала воздух, надувала щеки и сокрушенно качала головой, не забывая при этом выдать новое указание.

— А, ты! Та не ты, а ты! Отведи эту в уборную. Бегом! Зараз знаешь, шо будет?!.. Та скорей же, горе ты мое!

Ребенок хватал свою сестру или брата на год-два младше себя и носился с ним по вагону. Медведица же сидела, широко раздвинув ноги, и тяжело вздыхала. С оглушительным ревом, чумазый, весь в соплях прибежал мальчик лет трех, став перед матерью и набрав побольше воздуха, он завопил еще громче. Медведица равнодушно глянула на него с высоты своего роста и без всякого интереса констатировала:

— Шо, получил? Опять кого-то покусал?

— У меня еще братик есть, — заложив руки за спину, рассказывала светлоглазая с прозрачным личиком старшая девочка моей соседке по купе.

Та, видимо, проголодавшись, доедала коробку шоколадных конфет «Ассорти». Все дети столпились вокруг нее и смотрели. Она тоже поглядывала на них из-за стекол своих иллюминаторов неестественно выпученными глазами, но конфет им не предлагала. Понятно, самой хочется. Насытившись, она протянула последнюю конфету коту проводницы, но тот, обнюхав конфету, с достоинством отвернулся. Подозреваю, она и предлагала ее коту в надежде на то, что он откажется.

— А-ах, вы не желаете… Ну, так я и вашу съем, — проскрипела она, будто гвоздем по стеклу процарапала. Бывают же такие голоса.

Всю последующую дорогу она сидела молча, с презрительным удивлением разглядывая соседей через увеличительные стекла очков. Зачесанные назад волосы на затылке были закручены в пучок, напоминающий дулю. У меня была похожая учительница, с таким же очкастым лицом. Конечно, дело не в очках и ни во внешнем сходстве. Но я часто представлял себе на ее уроках, как ее судят, Нюрнбергский трибунал признает ее виновной во всех ее злодеяниях и приговаривает к смертной казни. А вот представить, как она умирает долгой и мучительной смертью, не получалось, ‒ ее всегда выручал спасительный звонок.

— У меня еще братик есть, старший… — тихо повторила девочка, опустив длинные ресницы и вздохнула.

Пустая коробка из-под конфет лежала перед ней на откидном столике. Хрупкая, почти воздушная с молочно-белой кожей и бледными губами. Воротник застиранного платья обхватывал почти прозрачную шейку, на которой можно было пересчитать все позвонки.

— На два года старше меня. Только он отстает от других детей. Он учится в школе для отсталых, в Васильевке. Мы к нему в гости едем. Он математику хорошо знает, только читать и писать не умеет.

Поезд вдруг задергался туда-сюда, рванулся вперед и, остановился. Заскрежетали, наезжая друг на друга вагоны, очередная остановка, станция Кушугум. Многодетное семейство потеснили две молодые женщины с красивым темноволосым мальчиком лет пяти. У них были билеты на верхнее и нижнее место в нашем отсеке, они разложили на них свою поклажу и принялись разоблачаться от своих многочисленных верхних одежд, которые окончательно захламили и так переполненное купе. Мальчик явно понравился старшей девочке, она несколько раз присаживалась рядом, и ласково улыбаясь, о чем-то с ним беседовала. Он изредка коротко ей отвечал, безразлично рассматривая ее своими шоколадными глазами, при этом ни разу не улыбнулся. Мне забавно было наблюдать эту, с первого взгляда возникшую симпатию. Чем она отличается от настоящей любви? Той, о которой пишут в книгах, ‒ которая навсегда.

Я уже подумал, что мы останемся стоять на станции Кушугум до весны, пока не прилетят дикие гуси и не потянут нас за собой. Когда под вагоном что-то протяжно заскрежетало, и состав медленно покатился вдоль платформы, постепенно набирая скорость. Старшая девочка что-то тихо долго говорила Медведице. Похоже, в чем-то ее убеждала, вытягивая и без того тонкую шею, заглядывая ей глаза, трогательно прижимая маленькие руки к птичьей груди. Та, в ответ только вздыхала и страдальчески закатывала под лоб глаза, будто испытывала муки несварения. Ни слова не сказав, Медведица полезла в свою необъятную сумку и долго там рылась, наконец, нашла и вручила ей конфету «Барбарис». Девочка бережно, на распростертой ладони преподнесла ее мальчику. Он степенно взял ее и безразличным взглядом поглядывая по сторонам, начал разворачивать. У меня невольно возник вкус леденца во рту, с этим вкусом были связаны лучшие воспоминания детства.

— А чого ж ты нэ подякував дивчынци? — с притворным укором спросила его мать.

— Дякую⁴¹, — слегка кивнув головой, чинно ответствовал маленький человек.

Без преувеличений, это был вполне сформировавшийся маленький человек, потому как во всей его внешности и в поведении было так много взрослости. Пока он досасывал леденец, девочка стояла рядом, глядя на него, хотела вместе с ним почувствовать редко выпадающее на ее детскую долю наслаждение сладким. Но он оставался невозмутимым. Я поймал на себе его искоса брошенный недобрый взгляд. Совсем еще ребенок, но было в нем что-то такое… ‒ исконно почвенное.