— Сильно его любишь? Давай пять рублей, все сделаю, как ты хочешь. Ты что, под церквой их насобирала? Одна мелочь!.. Ладно, давай уже. Слушай меня, я тебе помогу, привяжу его к тебе невидимой веревкой. Любить будет только тебя, увидишь. Сделаю ему сейчас любовный приворот, твой будет навсегда. Что захочешь, то и будешь с ним делать, хоть на шею себе повесь… Так вот, слушай, возьми его фотографию и свою, приложи их лицом к лицу и обмотай крест на крест черной ниткой. Смотри, чтобы не сдвинулись и не распались, крепко вяжи, и спрячь их где-нибудь у него дома в укромном месте. Когда будешь класть, скажи три раза: «Полюби меня, как я тебя». А потом: «Аминь — аминь — аминь!» И тоже три раза, ‒ на одном дыхании тарахтит Жанна.
‒ Найдешь, найдешь, как к нему в дом попасть, через форточку залезешь, буду я еще этому тебя учить… Все, уходи и помни, моя ворожба уже началась, а ты должна ее закончить. Не сейчас, после, спасибо скажешь. Все, иди теперь уже, все!
Ли любила наблюдать за «работой» цыганок, с юмором, в лицах показывала мне их уловки, но об одной из них отзывалась с большим уважением. Та, по ее словам, действительно обладала даром предвидения, но она в последнее время не появлялась в «Чебуречной». По слухам, она недавно купила себе дом в районе Правого берега и теперь занималась гаданием там. Ли обещала меня с ней познакомить. Она хотела, чтобы эта цыганка погадала нам обоим и сказала, что ожидает нас в будущем. Ли ей верила, для нее это было важно.
На этот счет у нее была своя или где-то услышанная новомодная теория. Ли считала, и может быть не без основания, что в природе ничто не исчезает бесследно. Все прошлые, настоящие и будущие события существуют где-то извечно, вне времени и пространства. И однажды, все это может быть увидено или услышано вновь ясновидящими — феноменами, способными считывать нужные сведения из информационного поля, которое имеет вневременной характер.
— Вневременной?.. — без особого интереса переспросил я.
— Вот именно, вневременной! — с горящими от увлечения глазами подтвердила Ли. — Иначе, как объяснить предвидение, ведь еще ничего не произошло? Да и проникновение в прошлое, без этого понятия невозможно.
— Надо же. Кто бы мог подумать… — изобразил я подобие изумления. Меня не заботили столь тонкие материи.
— На первый взгляд, это слишком заумно, но изучать подобные экстрасенсорные явления старыми методами познания нельзя, пришла пора избавиться от рамок стереотипов. Чтобы понять, как это происходит надо разработать новые, революционные методы исследования. Необходим синтез, казалось бы, несовместимого: интуиции и логики, религии и науки, — не обращая внимания на мой скепсис, с воодушевлением объясняла она.
— Но, если есть ясновидение и яснослышание, то почему до сих пор не изобрели яснонюхания? — отшучивался я, считая, что трудно объяснить другому то, чего сам не понимаешь.
Меня не интересовали эти модные изыски. Я не хотел знать того, что ждет меня впереди. И я знал, почему не хотел заглядывать в будущее, я мог его увидеть, иногда в подробностях. Порой меня посещали, на первый взгляд, совершенно бессмысленные, бесформенные мысли, я их сразу отличал от других и боялся додумывать до конца. Случалось, я не успевал вытеснить их из своего сознания на стадии формирования, и они выстраивались в логический ряд, и не раз фатальным образом сбывались в моей жизни. Мало кто задумывался над тем, насколько важно то, что от нас скрыто будущее, и мы не знаем об испытаниях и ужасных несчастьях, поджидающих нас впереди. Зная о них, мы не смогли бы наслаждаться настоящим, и жизнь превратилась бы в затянувшуюся пытку в ожидании предначертанного. Нет, я не хотел заглядывать в будущее.
Странен и запутан мир людей, внутренний, еще более, чем внешний. Одни люди, живут отягощенные сознанием неминуемой смерти; другие, уверены, что будут жить вечно. Лишь животные живут без завтра, ‒ теперь и сейчас, и я им завидовал.
Глава 6
Тесная духота кинотеатра имени Довженко.
Под громыхание жизнеутверждающей, подавляющей все живое симфонии, разматывалась черно-белая лента очередного «секретарского» фильма. Опрометчиво усевшись посреди длинного ряда, переполненного людьми зала, я и Ли стали заложниками кинопроката. Пришлось отсидеть весь фильм и хочешь, не хочешь, но смотреть очередную стряпню на производственную тему.
— Полная херня! — уже через несколько минут вынесла свой вердикт Ли.
На экране с черепашьей скоростью разворачивался грандиозный конфликт между несознательным директором завода и его сознательным парторгом. Их мышиная возня на протяжении всего фильма происходит в кабинете у директора в атмосфере неустанных поисков, смелых дерзаний и биения творческой мысли. Периодически, удушающе долго, демонстрируются вдумчивые лица директора завода, секретаря партийной организации и представителя рабочего класса уборщицы тети Шуры, раз за разом выныривающей вместе со своими рабочими инструментами из недр туалета. Под непроницаемым покровом своего молчания они тщательно срывали глубокие мысли, гениальные идеи и страсти, бушующие в их пламенных сердцах. Обо всем этом зритель был обязан додумываться сам, созерцая их плакатные физиономии.
— Сплошное мордопредставление! — не выдерживая, в особо затянутых местах восклицала Ли.
За напускной значительностью зияла пустота бездарных кинематографистов. И все это нагромождение абсурда восхваляло борьбу хорошего с лучшим, где все правы, но есть и правее. Ничего не поделаешь, знали куда идем, но не предполагали, что нас угостят подобной бурдой. Вырвавшись наконец из этой душегубки, мы с облегчением вдохнули свежий ветер свободы, но нас быстро остудил мелкий, насквозь пробирающий дождь. Его холодные капли сегодня, как никогда остры.
— От этих контрастов в самый раз под паровоз… — тяжело вздохнула Ли. — Ну и кинуха, истинно духовная пища! А как он его в конце поучал, как надо жить и работать, прям настоящий «батька и отец родной», аж плакать хочется.
— Да, но неудобно было уходить посреди сеанса, да еще со средины ряда… ‒ попытался оправдаться я.
Ведь это я пригласил ее в кино. В навязанном партией и правительством режиме единомыслия других фильмов не выпускали, разве что изредка запускали какую-нибудь кинокомедию, наподобие «Веселых ребят», «Трактористов» или «Королевы бензоколонки».
— Что это у тебя все «посреди» да «со средины», пластинка заела что ли? — с несвойственной ей едкостью бросила она. — Мог бы подняться и выйти, если не нравится давиться этой блекотой. Или побоялся, что в зале сидят ваши, институтские, засекут и возьмут на карандаш? Ладно, бачили очі, що купували, їжте тепер, хоч повилазьте17. Трактором не затянешь меня больше на совковый фильм, сами жрите этот нафталин!
— Так-то оно так, тилькы тришечкы не так… — словами известного персонажа пытаюсь отшутиться я.
Не могу понять, отчего она так расстроилась. Всегда веселая, ни на минуту не умолкающая Ли, молча вглядывается под ноги, старательно обходя лужи.
— Сама знаешь, пойти некуда. Во всех кинотеатрах показывают один и тот же фильм, ‒ одну и ту же блевотину. И не боюсь я никого, — вяло оправдываюсь я, нам обоим все это хорошо известно.
Холод и дождь, да еще этот фильм окончательно убили настроение. Было сыро и бесприютно. Быстро темнело. Сумерки поглотила зыбучая мгла, тоскливая морось серебрилась в фарах машин. Ступив в глубокую лужу, я про себя упомянул о черте. Пора по домам, но расставаться в таком миноре не хочется. Все тот же вопрос, куда пойти? Куда податься?.. Ответ известен, — некуда. Жизнь в этом городе замирает с наступлением темноты, ведь завтра рабочий день. Здесь все подчинены одной идее фикс: «Скорей бы завтра ‒ да снова на работу», а профессия сталевара здесь передается половым путем. Так, в повседневной работе и сне коротает жизнь местное население, большинство из них спят всю жизнь, ни разу не проснувшись. Сонное царство скуки ‒ наша тоскливая реальность. Поневоле возникли крамольные мысли о возможностях вечернего времяпровождения в Париже или, на худой конец, в Нью-Йорке. Но выбора нет, надо возвращаться на круги своя: Ли, в коммуналку, к вечно недовольным старикам-родителям, а мне, в кишащий муравейник общежития.
