Катя уныло посмотрела на гору бесполезных бумаг: хотя Сорокина и чувствовала здесь нечто весьма важным для прокуратуры органом, Катя, со своей стороны, считала, что они все равно ничего не докажут. Потому что хитроумный подозреваемый попросту не оставил следов. Или подчистил все так, что ни Сорокиной, ни тем более Кате, опыт которой просто не позволял решать такие задачи, найти ничего не удастся. А понять, где то место, в котором спрятано решение, она не может. Ну не ясновидящая она, и все тут! И вообще, ее уже через два часа Тим ждет! Они договорились сегодня устроить маленький праздник. Сходят в свое любимое кафе, потанцуют, а потом вернутся домой и, возбужденные музыкой и романтической обстановкой, займутся любовью… Об этом, конечно, они не договаривались, но… так оно и будет! Потому что так должно быть и потому что она этого хочет. А вот в декрет не хочет ни за какие коврижки. Как и браться за сорокинские измышления. Да, а если у них с Тимом вдруг появятся дети, они уже не смогут никуда ходить! И заниматься любовью тогда, наверное, они будут очень тихо, поскольку…

– Да что ж я зациклилась на этих детях!.. – в сердцах воскликнула Катя и так брякнула казенной мышью о стол, что несчастное электронное животное едва не испустило дух.

– На каких детях? – тут же живо поинтересовался Бухин. – Дети – это хорошо!

– Ты так думаешь? – Катя бросила испытующий взгляд на напарника. – Ты сам едва живой приплетался, когда у вас двойня родилась, не так, что ли? Рассказывал, что в туалете от них прятался! И на ходу просто спал! И даже радовался, когда они к бабушке уезжали!

– Ну, так они ж уже почти выросли! – легкомысленно заявил Сашка, у которого, видимо, память была короткой. – Это первые… ну, округлим до двух лет, тяжело. А потом…

– Ага. Это как в колонии строгого режима. Два года тяжело, а потом втягиваешься! – мрачно пошутила Катя. – Сейчас все в порядке, да? В садике не дерутся, соплями не болеют, из платьев не вырастают, игрушек не надо… Кстати, я тут недавно цены на игрушки увидела и ужаснулась просто! А у тебя ж еще все в двойном размере!

– Катька, я не понимаю, – покачал головой проницательный Бухин, – ты меня уговариваешь, что дети – это неподъемная ноша, или себя? Так у меня они уже есть, никуда не денешься! А ты не заводи, если не хочешь. Ты ведь не хочешь, так?

– Кажется, не хочу… – осторожно сказала она. – Это… это ненормально, да?

– Я не психолог! – отрезал Бухин. – И не знаю, нормально это или нет. Тем более ты женщина. Это тебе беременной ходить и рожать. Это больно… и вообще опасно! Хотя ты опер. Беременность – это только девять месяцев. А опер… это… ну, не на всю жизнь, но очень надолго! – припечатал он. – И у тебя, как у опера, уже были опасные моменты!

Бухин явно намекал на то, что несколько лет назад ее едва не убили. Выжила Катя чудом… и вряд ли какие-то там роды опаснее! Но он, кажется, озвучил главное – она не хотела. Ни ходить с огромным животом, ни рожать. А вдруг будет двойня, как у Бухина с Дашкой?! Это просто ужас! Нет, она точно не желает всего этого! Она хочет приходить домой, где тишина… и Тим… и чтобы он был ее, а она – только его…

– Ну, выяснила чего-нибудь?

Лысенко появился так внезапно, что она буквально подскочила на стуле. Или это он ввалился, как всегда, особо не церемонясь, а она попросту не заметила? Замечталась о Тиме, о сегодняшнем вечере, о жизни, где только они вдвоем, а тут, оказывается, кроме них еще полно народу!

– Нет! – буркнула Катя. – Не выяснила! Потому что Сорокина никуда не делась! Загрузила по самое не хочу! Ты же обещал освободить меня от нее? А она опять с утра: снова здорово! Я целый день бегала как заведенная, только ввалилась! – пошла Катя в наступление. – И все зря! Только ей этого не втолкуешь!

– До людей вообще трудно донести собственную точку зрения, – философски изрек Лысенко. – Ладно. Оставайся с Сорокиной.

– Что-о-о?! – изумилась Катя.

– Да мне себе дороже с ней ругаться! – пояснил новоиспеченный начальник.

– О господи! – простонала Катя. – Избавь меня от напрасной работы, потому что от другой я не отказываюсь!

– Ну вот и хорошо! – заявил Лысенко. – Потому что от другой я тебя не освобождаю!

– Игорь!

– А что Игорь? – полюбопытствовал тот. – Работы валом! Людей нет! Бурсевич болеет! Практикантов не дали…

– …а ты в начальники вышел, и тебе теперь некогда! – закончила Катя мысль друга.

– Вот когда ты в начальство выйдешь, сама поймешь.

– Я в начальство никогда не выйду! – Катя поджала губы. – У нас начальники сплошь одни мужики!

– Да потому что у баб то декрет, то больничный, то по уходу за ребенком! А потом по второму кругу, по третьему! А потом бац – и пенсия! – рассердился Лысенко в свою очередь. – А начальнику нужно все время на месте быть! Короче, вот тебе новые материалы и работай! – Он брякнул свою стопку рядом с такой же, полученной Катей от Сорокиной, и без дальнейших расшаркиваний покинул их с Бухиным обиталище.

У Кати внутри все кипело. И даже клокотало. И выплескивалось через край. Да она даже с гриппом на работу ходила! Не говоря уже о постоянных проблемах с головой после ранения! А теперь… теперь Лысенко такое заявил! И это после того, что она думала… считала… Катя проглотила горький комок, закусила губу, чтобы остановить подступающие слезы, и отвернулась. Не хватало только, чтобы Сашка стал ее жалеть! Или чтобы она сама стала… Потому что все это – и сорокинское, и то, что притащил сейчас Игореша, – ее работа. Которую она сама выбрала и которую хотела. Сама хотела. Никто не подталкивал… Не нашептывал по ночам…

– Все! – сказала она и сдвинула все бумажки в одну сторону так, что получилась куча мала. – Хватит! У меня рабочий день окончен! Если мне положен больничный, я его возьму! Если завтра выходной, то меня никто не заставит выйти! Я даже телефон отключу! И послезавтра тоже! И из отпуска меня никто не отзовет! И… И вообще!..

Опомнилась Катя, только когда Сашка, усадив ее обратно на стул, стал осторожно промокать платком ее злые, неудержимые слезы, приговаривая так, как, наверное, он шептал своим расшибившимся двойняшкам:

– Ну все… Ну не плачь, Ка-а-ать… Все хорошо… все сейчас будет хорошо, а потом еще лучше! Все пройдет… заживет… у собаки боли´… у кошки боли´… а у Катьки не боли´!

– Ладно, Сань… – Она улыбнулась и забрала у него платок, потому что он, наверное, все на ее лице размазал. – Все уже хорошо! И у кошки и собаки тоже не боли´! Ни у кого не боли´! Спасибо, Саш… Это я так… развинтилась что-то! Наверное, просто устала.

– Устала? – спросил Тим.

Глупости! И не устала она вовсе! Разве от отдыха можно устать? Катя уже потянулась к мужу, чтобы доказать, что она совершенно ни от чего не устала, более того, сил у нее хоть отбавляй, но, вместо того чтобы провокационно стянуть с себя пижаму, она зачем-то запахнула байковый ворот и ткнулась Тиму куда-то в район подмышки.

– Спи! – сказал Тим. – Вот сейчас выключу твой телефон и завтра до самого обеда спать будешь! А потом пойдем подарки покупать.

– Зачем? – уже сонно пролепетала она.

– Скоро Новый год…

– Правда? Мне казалось, еще не скоро…

– И опомниться не успеешь! – заверил ее Тим. – Ты чего хочешь под елочку?

– Новый пистолет. Нигде не зарегистрированный и с кривым дулом. Чтоб застрелить Сорокину – коварно, из-за угла – и спать спокойно всю оставшуюся жизнь! – Катя вынырнула из-под одеяла, потому что ей внезапно стало жарко.

– С кривым дулом? Оригинально, конечно, но… я уже присмотрел тебе такое… интересное, но без кривого дула! Хочешь, расскажу? Нет, передумал, не скажу. Пусть будет сюрприз!

– Тим, ты хочешь, чтобы я теперь до самого Нового года не уснула?! Быстро говори что!

– Ни за что! Стреляй, комиссар, хоть даже из зарегистрированного… и даже из-под кровати! Все равно всех не перестреляешь! А твоей маме знаешь, что купим? Блендер! Это такая крутая штука…

– Я знаю, что это за штука! Только, если честно, я ей плед хотела. Клетчатый. Чтобы мягкий и теплый. И не синтетический, а обязательно шерстяной. А блендер ей не очень нужен, мне так кажется. И вообще, зимой надо дарить мягкое и теплое! И пушистое!