* * *

- Я сейчас, - сказал человек. Щенок заскулил. Маша присела успокоить зверька... и вдруг поняла, что осталась одна. Стало жутко. "Вы где?" -закричала она в темноту, готовая заскулить точно кун. Над деревьями пролетал быстролет скорой помощи. Звук его плыл томительно медленно. - Кому-то сейчас очень плохо, - подумала Маша и оцепенела: еще ни разу чужая беда не действовала на нее так сильно. Неожиданно в вышине что-то ухнуло. Стало светло. В звездном небе играли многоцветные всполохи. Все увидели висящий над парком феерверкер - постановщик "Праздника света". Но Машу праздник не радовал. Даже мысль, что она ошиблась, приняв феерверкер за скорую помощь, не успокаивала. Сердце сжало предчувствие непоправимой беды... Она уже видела свое Чудо опять. Рыжий сидел на корточках перед куном, чем-то его угощая. Зверек жадно ел. Человек поднялся и протянул пакет Маше. - Берите. Горячие пирожки... Маша не шелохнулась. Он стоял перед ней большой и растерянный, подперев одну щеку плечом, и, казалось, сам себя спрашивал: "Ну когда это кончится? Я не хотел, не хочу никому делать зло! Почему же я его делаю? Не желая того, постоянно делаю зло! Почему? Почему?

* * *

Прибрежные волны, закатываясь под плиты мостков, цокали, чмокали, точно обсасывая их снизу губами. Иван стоял на камне и улыбался. Он видел себя мальчишкой у края бетонной пустыни на астродроме детства. В те годы он завидовал всем, кто летал. С замиранием сердца следил, как из синевы, напоенной лучами, опускались "паромы", соединявшие Землю с околоземными астровокзалами, как эскалаторы выносили на горячий бетон путешественников, окунувшихся в космос. Всматриваясь в их лица, мальчик искал отблеск счастья, которое должно было озарять каждого там, наверху. Ему казалось, что в глазах пассажиров он читает грусть от того, что приходится возвращаться на Землю. Иван улыбался этим воспоминаниям: нынче он сам готовился к Взлету. Каждый день обнаруживал он в себе новые качества: все меньше сопротивлялись события, все отчетливее он помнил происходившее с ним во фрагментах, прожитых при иных обстоятельствах. В нем точно созрело чудесное зернышко. - Скорее всего эти зерна заложены в каждом, - думал Иван. - Природа щедра, и такое же чудо может проснуться в любой живой клетке... если его разбудить. Конин чувствовал, что и эта способность - будить - ему также дана. Он был совершенно свободен во всем. Но главное заключалось теперь в его даре делиться этой свободой с другими. - Это и справедливо, и честно, - убеждал себя Ваня. - Наивысшая радость дарить счастье всем! Щедрость обрела для него самостоятельный смысл. Он чувствовал, как нарастает зудящая боль - мука, подобная голоду, вызванная желанием вмешиваться в существующий ход событий, и чтобы не он один, - все живое на свете так же, как он, сломя голову, бросилось в водоворот абсолютной свободы. Конин присел на корточки возле края плиты и коснулся ладонью ее скользкой зеленой одежды из микроскопических водорослей. Любое проявление жизни вызывало в нем гордость и нежность, как будто он сам был создателем или хранителем этого невероятного чуда. - Как хорошо мне! - шептал он, присев возле камня и с нежностью гладя зеленую водоросль. - Я хочу, чтобы каждая клеточка стала свободна, как я! И пусть рухнут преграды, исполнятся вожделенные планы таинственной жизни, внедрившейся в шероховатости старой плиты... Он едва успел отскочить: зеленая слизь отделилась от камня, вспенилась, вздулась огромным, во всю плиту, пузырем и, вдруг, почернела и лопнула с треском, похожим на выстрел, опала, рассыпалась мертвым налетом. Ветер унес темно-бурую пудру, оставив на камне ужасную плешь. Человек брел понурившись, увязая в гальке босыми ногами, прислушиваясь к плеску волн, крикам чаек и крикам людей возле моря. "Вот что такое жизнь! -говорил он себе. - Дай ей все и... ставь точку: конец совместиться с началом... и нет ничего." Над лодочной станцией в заходящих лучах кружились чайки - сотни, тысячи чаек. Тени их скользили по пляжу и по воде. Конин брел среди этого вихря, волоча за собою весла. - Я попал в птичий праздник, - усмехнулся он, забираясь в лодку. - Слишком рано проросло мое "зернышко". Мне теперь - только бы щедро дарить. На этот раз оба весла точно встали на место. - Вы готовы? - спросил коричневый лодочник в красных трусах. - Не поднимайтесь. Я отвяжу. Звякнула цепь и лодка свободно запрыгала на волнах. - Учтите, у нас очень быстро темнеет, - предупредил "Аполлон". На дне шлюпки плескалась вода. В ней дремало закатное солнце. Иван заставил себя улыбнуться прекрасному лодочнику и только тогда заметил девушку в белом, с короткими светлыми волосами. Она приближалась, осторожно ступая по плитам босыми ногами. Она еще не могла его знать, но он узнал бы ее среди тысяч. Ему показалось, какая-то сила толкает его ей навстречу. Во рту пересохло. - Не надо меня торопить, - сказал он в пространство и взялся за весла. Лодка рванулась. Он греб торопливо, сосредоточенно, не поднимая глаз: так легче было бороться с искушением нарастающей щедрости. Он теперь знал, что жизнь может ждать от него. Дай ему волю - он одарит ее такой же потребностью в щедрости. И миллиарды непримиримых противоречий разрешатся враз, сами собой, обратив все живое в планетарную пыль. Это будет предел, пик свободы... и бездна распада. Только отплыв метров сто, Конин взглянул на берег. Отсюда Маша была похожа на белую чайку. Он невольно взмахнул рукой и увидел, что девушка машет, отвечая ему. - Вот мы и познакомились, - подумал Иван. Он греб теперь осторожно, постепенно набирая скорость, стараясь работать веслами так, чтобы фигурка на берегу была в створе с кормой. Лодка спешила в сторону низкого уже начавшего багроветь солнца, и девушка долго смотрела во след ей из-под ладони. Конин вспомнил сейчас тот далекий день, когда впервые покинул Землю, расставшись с детскими заблуждениями и догадавшись, что пассажиры, оставляя корабль, не печалились о пустынном небе, а, наоборот, облегченно вздыхали от того, что больше не надо изображать из себя храбрецов в то время, как трясутся поджилки. - Что будет, если во время полета случится беда? - спрашивал себя Ваня и сам себе отвечал: - Ничего ровным счетом. И потом во все времена будет так, словно ничего не случилось. Потому что живое извлекает из памяти только то, что требуется в настоящий момент. Иван приналег на весла. Волны разбивались о борт и в облаке водяной пыли дрожала радуга. Чайки сизыми лепестками кружились над морем, то взмывая, то устремляясь к воде. Тысячи глаз их блестели капельками бурой смолы. Конин греб, не замечая усилий. Тоска от сознания нашей бесследности, ощущение невероятной хрупкости жизни заглушили все остальное. Он хотел жить и безумно хотел, чтобы этот кошмар оказался вдруг сном, от которого можно очнуться. И вместе с тем, он отдавал себе ясно отчет в том, что с ним происходит и в том, что может произойти с этим миром. Скорлупка неслась, перепрыгивая с волны на волну, разрывая пенные гребни. А Ивану казалось, он не движется с места. Шальная мутация - результат облучений или чудовищных травм, полученных на городской магистрали, сшибка непознанных закономерностей одарили его неожиданной властью над "порядком вещей" и нарастающей жаждой ею делиться... Он был чрезвычайно опасен! У живого во всей Обитаемой Зоне оставался единственный шанс, заключавшийся в том обстоятельстве, что Ивану не продержаться на море больше минуты. Не важно, - думал гребец, - какое весло хрустнет первым... Важно, что отчаянно краткая, даже после ретемперации больше похожая на прикосновение Жизнь не обманула, одарила мгновением, стоющим вечности, а теперь... полагается целиком на него.