Луиза сделала паузу; презрительное выражение на ее лице становилось все заметнее.
– Милая Мэри-Энн. Мне в этом году исполняется сорок. Сорокалетние женщины никого не могут скандализовать, как бы мы ни старались. Ты привлекаешь гораздо больше внимания своим отшельничеством, чем привлекла бы на улице. Уж прости, что указываю тебе на это.
Мэри-Энн побледнела, потом побагровела, потом закричала. Луиза развернулась, чтобы выйти из комнаты, и обнаружила в дверном проеме трясущегося ребенка.
– Пожалуйста, не ссорьтесь с ней, – произнес из-под слишком большого воротника тихий, но твердый голос. Луиза остановилась на мгновение, потом рассмеялась:
– Уговори ее не сидеть взаперти, Джеймс. Ты имеешь на нее больше влияния, чем я. Она сломит собственный дух, расхаживая по клетке.
Барри взял мать за руку очень галантным, но интимным движением, как будто она – оскорбленная куртизанка, которой предложили слишком мало денег. Потом он обратился к ней как джентльмен:
– Вы окажете мне честь сопроводить меня на прогулку вдоль реки в нынешнее воскресенье в компании моего однокашника господина Роберта Джобсона, с которым я имел удовольствие недавно познакомиться?
– Радость моя, тебе не следует так рисковать.
– Но если мы ни с кем не будем общаться, это покажется еще более странным. Луиза права. Нам надо создать впечатление, что у нас есть избранный круг друзей. Если просто избегать людей, они подумают, что с нами что-то не так. Или что мы что-то скрываем.
Мэри-Энн пожала плечами. Линия ее плеч и тусклый блеск кудрей выражали раздражение, скуку и отчаяние.
– Я закажу ложу в театре, – внезапно сказала Луиза, подходя к Мэри-Энн и целуя ее, прежде чем та успела воспротивиться, – а ты должна одеться и поехать с нами. Извини, что я вспылила. Ты погляди только на эти обои. Если ты останешься здесь и проведешь в этих декорациях еще один вечер, эти зеленые и золотые полосы тебя прикончат.
* * *
Джеймс Миранда Барри стоял за креслом матери, вытянутый по струнке и начищенный, как игрушечный солдатик, которого только что вынули из коробки. Он смотрел на золотую цепочку у нее на шее, подарок Франциско, и чувствовал кожей ее дубликат, скрытый глубоко под складками и запонками. Мать все еще была удивительно красива. Люди смотрели в их сторону. В театре было жарко. Мэри-Энн и Луиза лениво обмахивались веерами, наслаждаясь неприкрытым интересом и шелестом всеобщего внимания. В первом антракте в ложе появился посыльный с карточкой на подносе и поклонился Мэри-Энн.
– Доктор Роберт Андерсон изъявляет вам свое почтение, мэм, мисс Эрскин и мистер Барри, и просит дозволения угостить вас в вашей ложе.
Луиза подняла брови. Андерсон – известный в городе литератор. Она посещала его лекции по шотландской литературе и философии. Он – редактор, человек влиятельный. Люди искали знакомства с ним. С женами и дочерьми они его знакомили менее охотно.
Пьеса содержала ужасающую сцену сумасшествия и бурю на литаврах и ветродуе. Во время оглушительных грозовых раскатов, пока героиня металась по крепостным укреплениям, Луиза и Мэри-Энн обменялись поспешными, почти неслышными репликами:
– Нет, я с ним не знакома, но Франциско знаком…
– Да… я не сомневаюсь, что в этом нет ничего…
– Я думаю, Дэвид в этом поучаствовал… он не хочет, чтобы наш план провалился…
– Ребенок постарается говорить как можно меньше…
– Вот тот, с огромными усами… девушка слева – это его старшая дочь…
– О боже, он идет сюда…
Остальное заглушили сценические вопли.
Барри заказал прохладительные напитки для матери и для мисс Эрскин. Пока на сцене в качестве интерлюдии выступал жонглер, Барри платил за напитки. Он произносил все положенные фразы, но голос звучал сдавленно и напряженно. Когда он делал заказ, над ним навис покров огромных усов.
– Добрый вечер, молодой человек. Я давний товарищ лорда Бьюкана и очень рад нашей встрече.
Вокруг юноши сомкнулось бездонное объятие. Манера Барри часто казалась ошеломляюще грубой. Он говорил отрывисто, чтобы скрыть страх.
– И вам добрый вечер, сэр.
У Роберта Андерсона был наготове грубовато-фамильярный покровительственный тон, но тут его встретил немигающий взгляд, как будто на него уставилась заколдованная лягушка в ожидании поцелуя. Он посмотрел на крошечного, безупречно одетого человечка, не опустившего глаз. Пауза затянулась на мгновение дольше, чем позволяли хорошие манеры. Наконец, удивленный и всерьез заинтригованный, д-р Роберт Андерсон представил свою дочь.
– Изабелла, это подопечный лорда Бьюкана Джеймс Барри. Он обучается медицине у доктора Файфа. Барри, это моя старшая дочь, мисс Изабелла Андерсон.
Барри поклонился и поцеловал девушке руку с таким видом, словно он австрийский эрцгерцог. Она тоже с самым серьезным видом поклонилась, глядя на него с высоты своего роста. Потом хихикнула.
Встреча в ложе прошла превосходно, и значительная часть публики радовалась этому событию, ибо в середине сезона редко появляются новые лица, о которых можно посплетничать. Барри был сочтен настоящим юным джентльменом, а д-р Роберт Андерсон изучил прелестные голые плечи Мэри-Энн с нескрываемым восхищением. Что ж, как ни взгляни, это очень интересно. Подопечный лорда Бьюкана. Если богатый бездетный аристократ берет под крылышко ребенка, это обычно указывает на близкое родство, которое невозможно признать открыто. Но Дэвиду Эрскину скорее под пятьдесят, чем под сорок, а эта неотразимая девушка с блестящими плечами сама еще ребенок, если только – хотя нет, это, конечно, ее отпрыск, рыжая масть, серые глаза, все сходится. А Луиза – старая змея без возраста. Я видел ее в дальнем углу зала, когда читал лекции. Публике всегда кажется, что ты не различаешь лиц. Как бы не так. Да, она всегда сидела на одном месте, тихая и внимательная, как змея возле кроличьей норы. Интересно, почему она не замужем. Ах, миссис Балкли, не откажите мне в любезности…
Д-р Андерсон настоял, что после представления его экипаж будет в их распоряжении. Миссис Балкли, мисс Эрскин и мистер Барри любезно согласились. Мысль о приглашении на ужин уже витала в воздухе, когда заиграл оркестр. Последовала церемония, в ходе которой гость откланялся и ретировался. У Мэри-Энн и Луизы накопилось впечатлений на час перешептывания.
Начался последний акт.
Наша героиня умирала среди готических развалин. Медицина уже не могла ей помочь. Ее рассудок был поврежден безнадежно. Она видела среди руин призраки потерянных любовников. Ее возлюбленный, бандит, рискуя жизнью, завернутый в десятки плащей, появлялся во всех частях сцены, разбитый сокрушительным горем. Его узнала старая кормилица – очевидно, ясновидящая, ибо он был ныне «чудовищно обезображен» шрамами от дуэлей и чащобой бороды и усов. Он признал все свои преступления – долгий список кошмаров.
– Да, я грешен безмерно! Но и любил я со страстью бурь и вулканов! Мои страсти соперничали с Природой! В мире маленьких людей я один устоял перед катаклизмом! В каменистых ущельях, под покровом ночи я совершил правосудие мести…
Барри был заворожен.
– Это все перевод с немецкого, – шепнула Луиза.
– Правосудие? – Кормилица всплеснула руками. – Как ты смеешь говорить о правосудии? Ты, кто нарушил мирный сон и бросил перчатку в лице Господне! Взгляни на мою госпожу – ее разум погиб в буре любви к тебе! О негодяй! О бесчестный преступник! Тебе не уйти от судьбы! Смири гордое сердце перед своим судией, перед Господом!
– Божье правосудие не для меня! – рявкнул бандит, и зрители ахнули от восторга.
Ветродуй пошевелил пламя маленьких факелов. За сценой загудел колокол. С обнаженными мечами прибыли родственники героини. Разбойник заключил ее в объятия. Она, казалось, пробудилась от бесчувствия. Да, она его знает. Она бросилась ему на шею. Радуясь первому просвету в безумии со времен второго акта, она пронзительно прокричала: «Рудольф! Наконец-то! О, я в раю, ибо ни человек, ни Бог нас более не разлучит».
