А во время школьных прививок, заметив прижавшуюся от страха к стенке Лидку Пчёлину, ехидно пропела ей в самое ухо:
Почему я встал у стенки?
У меня… дрожат… коленки…
Иногда стихи эти переделывала на свой лад, как того требовала обстановка. Если в коридоре на перемене появлялся дежурный учитель и проказников как ветром сдувало, Дунька, держась за живот и тыча им вслед пальцами, громко, на весь коридор, хохотала:
Как жучки-червячки испугалися!
По углам, по щелям разбежалися!
Знала, чем согнать строгость с лица дежурившего взрослого. Наблюдая за дракой мальчишек в коридоре, поддразнивала того, кто распускал нюни:
И вывихнуто плечико
У бедного кузнечика;
Не прыгает, не скачет он,
А горько-горько плачет он
И мамочку зовёт!..
Что говорить, слабаков не любила. Саму её до слёз довести никому не удавалось. Мужественно переносила всякую боль. И даже эти вот бабы-Зоины издевательства в лечебных целях…
Долго засиживаться дома в этот раз в Дунькины планы не входило. Нужно было готовиться к лыжным соревнованиям. В лыжных гонках Дунька всегда занимала призовые места, после чего ходила по школе королевой.
– Баб Зой! – канючила она. – Ты меня давай лечи быстрее! У меня соревнования через неделю!
– Какие ещё соревнования? – недовольно вопрошала баба Зоя.
– «Какие», «какие»! – передразнивала Дунька. – Лыжные. Я опять должна первое место занять! Быстрее меня никто на лыжах не ходит!
– Ох уж эти мне соревнования да конкурсы! С детства прививают школьникам зазнайство да манию величия. Каждому хочется лучше всех стать! Отсюда потом и гордыня, и зависть, и соперничество.
Дунька задумалась: баба Зоя права вообще-то. Ритка Стрельцова из пятого «А», когда Дунька её догнала и стала дышать в спину, долго ей лыжню не уступала. И в школе потом такие уничтожающие взгляды на неё бросала! Прямо возненавидела! Спрашивается, что ей такого Дунька Цыганова сделала? Разве она виновата, что быстрее всех на лыжах ходит? А перед следующими соревнованиями задники Дунькиных лыж оказались чем-то намазанными: не скользили – и всё! Об этом явном вредительстве Риткина подруга потом кому-то проболталась. Слушок дошёл и до Дуньки. Ей так хотелось за это Стрельцовой как следует накостылять – руки чесались, да ещё девятиклассники Дятел со Шмыгой подзуживали.
Но баба Зоя отговорила. Сказала тогда: «Не пачкай руки. Бог её за это без тебя накажет!» Дунька бы ей, конечно, не поверила, да Ритка ногу сломала. Дунька ликовала: поделом ей! Но и тут её баба Зоя остудила: «Не злорадствуй! А то и тебе от Бога достанется!»
Пребывая в одиночестве под благодатным домашним арестом, Дунька зря времени не теряла. Напичканный книжными премудростями ум её прямо-таки закипал от всяких авантюрных идей. И дома уже было сидеть невмоготу. Она, словно желавший свободы пёс на цепи, рвалась в школу. Мать, не выдержав её термоядерной энергии, не стала дожидаться разрешения врача и, как говорится, махнула рукой:
– Да катись ты куда хочешь! Только отстань от меня, пожалуйста!
И Дунька «покатилась»! Её бесшабашная лихая жизнь снова влилась в прежнее русло. Дуньку так и подмывало что-нибудь натворить.
Заглянув в компьютерный класс, увидела математичку, сидевшую за принтером. Та распечатывала какие-то бумаги.
Математичку эту, с бородавкой на лбу, Дунька терпеть не могла. Та ходила по школе как гусыня. Поравнявшись с Дунькой, шипела: «Цыганова! Что носишься, как сумасшедшая?! Это школа, а не стадион!» Дунька огрызалась: «Что, цифры голову вскружили? Ни за что ни про что на людей кидаешься!» Но учительница не реагировала, наверное, не слышала, ведь они, учителя, на переменах от ребячьего крика глохнут.
Вот и сейчас математичка сверкнула очками в её сторону:
– Чего надо?!
– Шоколада! – тут же скороговоркой процитировала любимые строчки Дунька. – Килограмм пять или шесть, больше мне не съесть! – И потянулась за чистым листом бумаги, что лежал на столе перед самым носом учительницы. – Дай-ка один листок. У тебя вон их сколько! А мне рисовать не на чем.
И на глазах остолбеневшей математички выхватила из пачки не один, а несколько, после чего проворно выскочила из кабинета, передразнив на прощание её округлившийся бубликом рот.
Та, конечно, просто так этого дела не оставила. Не успел прозвенеть звонок с последнего урока, как она загородила дверной проём своим толстым бесформенным телом, выпуская по одному из класса всех, кроме Дуньки. Дунька села за свою парту и с полным безразличием на лице стала ждать, что будет дальше. Выпроводив из класса всех ребят, математичка захлопнула дверь и вперилась в Дуньку «бармалеевским» взглядом:
– Немедленно дай мне дневник! – жёстким, скрипучим голосом произнесла она.
Дунька порылась в ранце, достала дневник и швырнула его к ногам не ожидавшей такого пассажа математички.
– Ты что творишь?! – завопила та. – Тебя, действительно, давно на цепь посадить нужно!
– Сама ж дневник просила! – спокойно изрекла Дунька. – Если хочешь, возьми его хоть на всю ночь. Там ещё есть место для одного сочинения. Только много не пиши, ведь я всё равно читать не буду. А матери – всё пóфиг. У неё любовный роман. В своих делах не может разобраться. Плевать ей на твои опусы!
– Ах ты, безотцовщина проклятая! – прошипела математичка. – По тебе психушка плачет!
– По тебе тоже! – отпарировала Дунька.
Бедный дневник, шелестя страницами, полетел в Дунькину сторону. И плюхнулся, раскоряченный, на её парту.
– Какая меткость! – ёрничая, прокомментировала Дунька, старательно разглаживая измятые страницы. – Ты, наверное, раньше занималась метанием ядра…
– Нахалка ты этакая! – сиреной взревела математичка. – До ночи будешь здесь сидеть!
Пока мать не хватится! – И, закрыв на ключ Дуньку в кабинете, вышла в коридор.
Передразнив гусиную походку математички, Дунька стала озадаченно чесать в затылке. Думай, голова, думай! Сидеть до вечера в пустом кабинете – такое было не по Дуньке. Она шагнула к окну и попробовала открыть створку первой внутренней рамы. Рама не поддавалась, скрипела, но открываться не хотела. Дунька долго пыхтела, пока наконец на пол не посыпалась труха: крошки от бумажных полос, которыми на зиму заклеивают окна, и облупившаяся с подоконника сухая краска.
И всё-таки створка подалась, медленно двигая глиняный горшок с каким-то заморённым цветком. В голове тотчас созрела идея – выкинуть горшок из окна, чтобы создать как можно больше шума. Между рамами скопилось целое кладбище засохших мух и коричневая бабочка. Мух Дунька брезгливо смахнула на пол. А вот бабочку разглядывала долго. Красивая! Но не оживёт. Сухая.
Дунька ловко вскочила на подоконник и, с усилием повернув вверху тугие защёлки, открыла вторую раму. С улицы потянуло весенним холодом. Порывистый ветер ударил в стёкла огромных школьных окон. Под кустами шиповника земля уже оттаяла, но прыгать в грязь да ещё ободраться о колючие шипы – радости мало. Да и на асфальтовую дорожку, о которую гулко разбивались тяжёлые капли свисающих с крыши огромных сосулек, прыгать тоже не хотелось: слишком опасно. Не хватало ещё ногу сломать да потом сидеть дома целый месяц, таская за собой по комнате гипсовый валенок, как это было с Юркой Федотовым. Сама Дунька этого не видела, но ребята рассказывали. Они носили Юрке задания на неделю.
К тому же скоро каникулы. Сидеть у окна, уткнувшись носом в запотелое стекло, и изводиться завистью, наблюдая за тем, с каким азартом дворовые ребята выстраивают ледяные запруды на пути весёлых ручейков, было бы выше её сил.
Вновь посмотрела на цветочный горшок. Пнула его ногой. Звон разбившейся об асфальт керамики тотчас привлёк немало зрителей.
