— Я уважаю ваш смелый поступок, дорогая панна… Но что же вы теперь станете делать? Они ведь вас накажут.
— Не знаю, — пожала плечами Роуз, у нее потекли ручьями по щекам слезы. — Мы вместе опять куда-нибудь сбежим… Вы ведь возьмете меня с собой? Будем вместе путешествовать…
— Тру-ля-ля… — улыбнулся, вздохнув, Дайнович и взглянул с любопытством на растерянного журналиста.
Тот теперь развязывал его ноги, а певица обняла Алеся за шею, прижавшись к его спине грудью:
— Прости меня, мой милый… Там, в подземелье замка, на меня что-то нашло, когда я увидела эти чертовы сокровища… Я словно ума лишилась от их вида… А потом все равно их немцы отобрали… Когда выход засыпало, я подумала, что ты погиб. И потом все время плакала… А сейчас заглянула в окошко — ты живой! Мой милый!
И она стала покрывать его затылок поцелуями.
— Ладно… — буркнул в ответ Алесь. — Хорошо хоть, что ты одумалась и решила нас развязать…
— Времени действительно нет, — профессор помог снять последние веревки и, пошевелив затекшими ногами, с трудом поднялся со стула. — Давайте поторопимся. Быстрее в машину! И достаньте свой револьвер, дорогой Алесь!
Они поспешили к лестнице, ведущей из подвала.
Но было уже поздно…
х х х
Они миновали половину музейного зала, едва освещенного тусклым светом нескольких настенных фонарей, когда с другой стороны, от входа, появились идущие им навстречу тени. Это был офицер Дефензивы и с ним немцы: Хельга Штраус, Манфред Тоде, Хельмут Кранц — все при оружии, и Отто Клаус со своей тростью с золотой головой льва производства «Байер», в которой был спрятан кинжал длиной в 15 сантиметров.
Заметив беглецов, шедший впереди Ян Янкович громко выругался и скомандовал по-немецки:
— Они развязали веревки! Убить журналиста, он нам не нужен! В профессора не стрелять!
— Нет! — крикнула Эльвира, увидев, как Ян Янкович поднимает пистолет с глушителем в сторону Минича. — Алесь!..
Она бросилась на грудь журналиста, обняв его за шею, а Янкович, остановившись и прицелившись, сделал три выстрела.
Девушка трижды вздрогнула всем телом, принимая пули и глядя в лицо Алеся широко раскрытыми глазами, полными удивления и боли.
— Как это мило, мой милый… — прошептала она немеющими губами, оседая в его руках.
И он, попятившись, повалился на спину, не выдержав веса ее умирающего тела. Следом раздались новые выстрелы — стреляли уже немцы, и опять все пули попали в певицу От каждого попадания вздрагивала ее щека, прижатая к его щеке, а ее руки, сжимавшие его плечи, ослабли и безвольно соскользнули на пол.
Следом упал на пол и Дайнович — чья-то шальная пуля пробила ему ногу.
— Сволочи! — прокричал Алесь, выстрелив из револьвера в сторону теней.
Там этого совсем не ожидали.
— У них оружие! — воскликнул Отто Клаус и, спасаясь за ближайшей от него фигурой Джека-Потрошителя со скальпелем в руках, оттолкнул тростью стоящего впереди Янковича.
Тот чуть не упал и попятился, пока не уперся спиной в Джека. Он хотел было снова стрелять, но почувствовал: его что-то держит сзади. Это был скальпель Потрошителя — прошел между третьим и четвертым ребрами на всю свою длину, под самое сердце.
Криво улыбнувшись, офицер Дефензивы выронил пистолет и закатил глаза.
— Проклятье! У нас потери! — крикнула по-немецки Хельга Штраус, прячась за Красной Шапочкой. — Пристрелите их всех!
Началась беспорядочная стрельба. Пули, сверкая рикошетом, отскакивали от пола, разносили в клочья восковые фигуры, в воздухе летали ошметки ткани, а от запаха пороха першило в горле.
Алесь, весь в крови убитой девушки, подполз к профессору, который стонал на полу под играющими в шахматы Гитлером и Сталиным.
— Как вы? — спросил он. — Сильно ранены?
— Ногу прострелили… — ответил Дайнович, морщась от невыносимой боли и сжимая рану выше колена, из которой текла кровь. — Я по жизни оптимист. Но если будем тут прятаться, то я скоро кровью истеку… Попробую своим ремнем наложить себе жгут…
Видя полные слез глаза Алеся, он добавил:
— Только не убивайте немцев… Это будет международный скандал…
— Понял… — кивнул журналист, заскрипев зубами.
Для начала он еще раз выстрелил в сторону нацистов, снеся голову Красной Шапочке. Прятавшаяся под ней Хельга ответила немецкими ругательствами. Потом шевельнул фигурой Сталина — в ответ немцы разнесли голову уже этому персонажу. И тогда Алесь подергал Гитлером — в него никто стрелять не стал.
Еще раз подергал — с той стороны тишина…
Обожествляемый вождь с усиками, челкой и в коричневом френче, даже в виде воскового истукана, вызывал у фанатиков восторг и трепет, а Отто Клаус сказал из своего укрытия:
— Хайль Гитлер!
И остальные это хором повторили.
Прикрывая себя телом Гитлера, Алесь поднялся и шагнул к немцам. Стрелять никто не осмеливался. Ведь пуля могла задеть самое святое! А главное — в доносах потом напишут в Гестапо, что нашелся немец, который разнес в клочья голову самого фюрера. И не важно — восковый он или настоящий.
Прижимая к себе левой рукой тело Адольфа Гитлера, Минич поднес правой рукой свой «Detective Special» к его виску.
— Я выпотрошу ему его восковые мозги, — сказал он нацистам. — А вас в Рейхе посадят в концлагерь за то, что вы позволили это святотатство над фюрером. Причем, вы сами напишете доносы друг на друга. В чем вы сами не сомневаетесь…
Подождав с минуту и не дождавшись ответа, он добавил:
— А коль так, то дружно встаем и уходим. Пока я вас всех не перестрелял вместе с вашим Гитлером.
После этих слов первым из своего укрытия поднялся Отто Клаус. Злобно поглядывая на журналиста, он двинулся к выходу из музея. За ним пошли Хельга Штраус и два ее мордоворота.
На пороге Клаус повернулся:
— Мы еще встретимся! — крикнул он по-немецки и оголил свой кинжал из трости. — Я проткну ваше горло! Вами будет править Великая Германия, а «Черная лента» неуничтожима!
Он гневно сверкнул своим моноклем и исчез во мраке.
Едва немцы вышли, Алесь оторвал Гитлеру голову.
х х х
Через день Минич, мрачный и осунувшийся, сидел за столиком в ресторане «Париж» и в одиночестве пил коньяк. Почти весь день он провел в полицейском управлении, давая объяснения о ночной стрельбе в музее, где полиция обнаружила два трупа. Немцы спешно уехали из Вильно, профессор лежал в больнице с простреленной ногой — и все, казалось бы, кончилось…
Да, они смогли найти и сохранить крест Витовта и чашу Ягайло, но это не радовало. На душе было черно, как в самой глубокой пропасти самой темной ночью.
Алесь думал о чаше Ягайло — золотом яйце с шестиконечным крестом из бриллиантов. Эта реликвия видела немало крови и страданий, и ради нее едва не погиб он сам. Но был ли во всем случившемся какой-то смысл? И стоит ли все это даже одной человеческой жизни?
Он снова и снова задавал себе этот вопрос — и не мог на него ответить.
И еще было странное ощущение, что мир изменился. Едва уловимо… но уже навсегда. Он чувствовал себя пассажиром «Титаника», который полным ходом идет навстречу своей гибели. Играет музыка, веселятся люди, но где-то впереди их ждет айсберг — новая война, на сей раз самая жуткая и беспощадная, в которой погибнут миллионы. И ничего уже не изменить…
И сам собой вспомнился жуткий сон, с которого началась вся эта история: он падает с небоскреба на автостраду, рассекая жаркий воздух и глядя на приближающуюся землю. Теперь кошмар стал понятен — это предчувствие обрушения мира…
Журналист сидел за тем же столиком, что и несколько дней назад. Все было прежним: отдыхающая публика, неяркие лампы на стенах между картинами с видами Парижа, в полумраке снуют официанты. И на сцене какая-то певица поет что-то грустное о потерянной любви…
Алесь смотрел на нее, но видел там совсем другую. Снова запахло орхидеями, на него опять глядело знакомое милое лицо, и всплыли в памяти чарующая мелодия и пленительный голос:
