«ЯГО. Я – человек, пришедший вам сказать, что в эту минуту ваша дочь и мавр изображают собою зверя о двух спинах[1]».

«И спасся только я, чтобы возвестить тебе[2]».

МАКЛИШ – мужчина лет сорока

ЭЛ – под тридцать

МЭРИ МАРГАРЕТ – двадцать пять

ДЖЕМ – под тридцать

РЕЙЧЕЛ – тридцать с небольшим

Две квартиры в Гринвич-Виллидж в конце 1920-х гг. ЭЛА – внизу, МЭРИ МАРГАРЕТ – наверху. Задняя стена квартиры Эла обозначена балочным каркасом, панелями, старой картиной, на которой изображен китобой с матросами, гарпунящими кита. Коридор и лестница к квартире наверху, над квартирой ЭЛА, открыты зрителям, поэтому они знают, кто поднимается и спускается по лестнице, но обитатели квартир этих людей не видят. Квартира наверху по большей части в тени. Там можно различить кровать и кресло-качалку, но персонажи на втором этаже могут исчезать из поля зрения аудитории, отступая вглубь сцены и растворяясь в темноте.

(Вечер позднего октября 1927 г. Обе квартиры в темноте. Откуда-то доносится шум вечеринки и грустный голос со скрипучей пластинки поет «St. James Infirmary Blues». Затем шум вечеринки заглушает песню. МАКЛИШ и ЭЛ входят в коридор, МАКЛИШ – с чемоданом, Эл – с несколькими картинами. МАКЛИШ пинком открывает дверь нижней квартиры, и тусклый, красноватый свет коридора вливается в нее. МАКЛИШ одет в монашескую рясу, капюшон откинут на плечи. Лицо грустное, приятное, большие усы. На шее болтается маска с оскалом мертвеца. ЭЛ моложе, он несет косу, составную часть маскарадного костюма МАКЛИША. В квартире старые книги, памятные подарки, часы, показывающие разное время, ржавая пишущая машинка, чучела птиц, экзотические сувениры. Из мебели привлекает внимание старое деревянное кресло-качалка и кровать с четырьмя стойками, каждая из которых заканчивается довольно острым бронзовым наконечником).

МАКЛИШ. Вот и пришли. Рай. Всего за семнадцать долларов в месяц. Дыхание перехватывает, правда?

ЭЛ (в ужасе оглядывается). Да. Это точно.

МАКЛИШ. Насчет запаха не волнуйтесь. Уйдет или вы к нему привыкнете. Одно из двух. (Ставит чемодан на пол). Ты иногда даешь тараканам маленькое миндальное пирожное, они дают тебе жить. Самого большого зовут Дикки, ну-ка поздоровайся со мной. Я немного приберусь. (Начинает передвигать вещи с места на место). Так вы – художник?

ЭЛ (наблюдая за ним). Время от времени.

МАКЛИШ. Я раньше был великим писателем.

ЭЛ (с трудом находит место для картин). Это хорошо.

МАКЛИШ. Нет, не очень. На самом деле я был низкооплачиваемой литературной шлюхой, но печальные истории мы прибережем на потом, я не хочу вгонять вас в депрессию в первый же вечер. Уже бывали в Виллидж?

ЭЛ (берет какую-то книгу). Нет.

МАКЛИШ. Вам понравится. Хорошее место, чтобы спрятаться. Если вы хотите спрятаться. Так же хорошее место, чтобы не прятаться. Выставлять себя напоказ. Как вам будет угодно. Это ключевой момент, здесь вы можете делать, что пожелаете. Рай.

ЭЛ. Интересно.

МАКЛИШ. Не то слово. Хотите спуститься вниз и встретиться с несколькими аборигенами? У нас лучшая выпивка в городе. Пить в Виллидж – одно удовольствие, никаких тебе гангстеров. Ну, почти никаких. Все мило и дружелюбно, почти законно.

ЭЛ. Нет, благодарю.

МАКЛИШ. Насчет костюма не волнуйтесь. Найду вам прошлогодний костюм гориллы. Точно знаю, он где-то здесь.

ЭЛ. Не беспокойтесь.

МАКЛИШ. Тогда, может, позже. Я зайду и принесу что-нибудь выпить, чтобы подбодрить. (Находит череп). Вижу, вы относитесь к меланхоликам. Таких у нас много. (Протягивает череп Элу. Комната тем временем становится все более презентабельной: у МАКЛИША дар находить вещам положенное им место). Народ здесь творческий. Разумеется, гениев маловато будет. Виллидж притягивает неумех. Без обид, пожалуйста. Все тут кривое. Я хочу сказать, изогнутое, потому что когда-то здесь была настоящая деревня и улицы появились на месте индейских троп. Выпрямить их не было никакой возможности, поэтому людишкам с квадратным мышлением не осталось ничего другого, как пронумеровать улицы и оставить все, как есть. Подержите минуточку. (Отдает ЭЛУ чучело совы, для которого пока не находит места). Именно поэтому люди и приезжают к нам. Это один из действительно прекрасных хаотических уголков на всем острове, за исключением Чайнатауна, обособленного, грустного и нереального, и Уолл-стрит, которая по-своему прекрасна с ее огромными надгробиями, уходящими в небо, пропахшими деньгами, жадностью и смертью и загораживающими солнце. Виллидж – это беспорядок, и мы беспорядочные, потому что такова жизнь, а искусство, предназначение которого – время от времени держать зеркало перед косоглазым, перекошенным лицом Господа, может только отражать этот фундаментальный прекрасный и ужасный хаос, на самом деле являющий собой карту Его собственного разрушительного безумия. (Словно наглядно подтверждая свои слова, он продолжает наводить порядок в комнате, находит голову лося, дает ЭЛУ, который теперь держит книгу, череп, чучело совы, голову лося и косу).

ЭЛ. Это здорово, но какое отношение…

МАКЛИШ. Да, я знаю, вы собираетесь сказать, что искусство – противоположность хаоса, но я о том, что искусство растет изнутри, как индейские тропы, поднимается на внутренних метаниях, накладывает собственный отпечаток на жизнь, в которую прорастает, неподвластно этой жизни, и художник, вроде вас, он тоже дрожжевое тесто, понимаете? Не может сколотить раму, а потом втиснуть в нее жизнь, как тот парень с кроватью. Как там его звали?

ЭЛ (выглядывая между совой и головой лося). Кого?

МАКЛИШ. Вы знаете, парня, который отрубал ноги или вытягивал голову, если ты не подходил к его кровати.

ЭЛ. Прокруст.

МАКЛИШ. Нет, это марка овсянки на завтрак. Вы не можете оборвать жизнь с углов и затолкать в некую форму, только потому, что какой-то говнюк с ай-кью дверной ручки думает, что вы можете разбогатеть, относясь к людям, как к кретинам, хотя в большинстве своим они такие и есть, но эти мерзавцы запихивают все в свои куцые рамки, и называют это городом, и называют это жизнью, но на самом деле это всего лишь подогретое динозавровое дерьмо. Вы понимаете, что я говорю?

ЭЛ. Нет. Не понимаю.

МАКЛИШ. Очень плохо. Я надеялся, вы мне объясните. Боже, какая красота. (Это относится к ночному горшку, который он отрыл среди прочего. Пытается засунуть горшок под кровать, но не получается). Знаете, этот чертов остров когда-то покрывали деревья и холмы, чертовы ХОЛМЫ, и прямо по Виллидж протекала прекрасная речка с чистейшей водой? Почему бы Вам не подержать это вместилище грома, а я возьму Йорика… (Обменивает череп на горшок).

ЭЛ. Минуточку…

МАКЛИШ. Индейцы тут охотились и ловили рыбу, а потом голландцы украли это место у индейцев и разбили плантации, но англичане украли его у голландцев и на месте плантаций появились загородные усадьбы, чтобы приезжать сюда, вырвавшись из города, но потом мы украли остров у англичан, выровняли, разбили на квадраты, залили бетоном, убили все вокруг и превратили в красивое, аккуратное, грязное и мертвое, как принято у добрых американцев. Вы понимаете, о чем я? (Водружает череп на раструб виктролы, где он и останется до конца пьесы, самый молчаливый зритель, за креслом-качалкой. Потом МАКЛИШ берет у Эла горшок и кладет на комод дном вверх). Но что-то остается. Какая-то жизнь. Несмотря на все наши усилия. (Берет сову и ставит на перевернутый горшок. ЭЛ держит голову лося, книгу и косу. В остальном комната более-менее приведена в порядок). В некоторых частях Виллидж можно ощутить душу этой земли. Она все еще дышит, ожидая, когда этот монстр загнется. И тогда затаившиеся лианы и сорняки рванут из всех углов, чтобы вернуть принадлежащее им по праву. (Короткая пауза). Не возражаете, если я заберу этого лося? (Берет). Премного благодарен. Повешу его в туалете, чтобы людям, сидящим на унитазе, было с кем поговорить. Он может смотреть глаза в глаза, как хороший слушатель. Вы согласны? (Внезапно театральным жестом указывает на книгу, которую Эл прижимает к бедру). ЭЙ! МОБИ ДИК!