– Я хочу поговорить с парнем наедине, Костяной Лорд, – сказал Манс. – Оставьте нас, все вы.

– Как, и я тоже? – вскричал Тормунд.

– Ты в первую очередь.

– Я не ем в тех чертогах, где мне не рады. Пошли отсюда, курочки. – Тормунд прихватил еще одну курицу с жаровни, сунул ее в карман на подкладке своего плаща, сказал «Хар-р» и вышел, облизывая пальцы. Все остальные, кроме Даллы, последовали за ним.

– Можешь сесть, если хочешь, – сказал Манс, когда они ушли. – Ты голоден? Двух птиц Тормунд нам все-таки оставил.

– Я охотно поем, ваша милость, благодарю вас.

– Ваша милость? – улыбнулся король. – От вольного народа такое обращение не часто услышишь. Для них я Манс. Меду хочешь?

– Спасибо, с удовольствием.

Король сам налил ему рог, а Далла разрезала аппетитно поджаренную курицу и подала каждому половину. Джон снял перчатки и стал есть прямо руками, обгладывая каждую косточку.

– Тормунд верно говорит, – сказал Манс, разламывая хлебную ковригу. – Черная ворона – хитрая птица, но я и сам был вороной, когда ты был не больше младенца в животе у Даллы, поэтому лучше со мной не хитри.

– Как скажете, ваше… Манс.

– Ну-ну, – засмеялся король. – Я обещал сказать тебе, откуда тебя знаю. Ты как, еще не догадался?

Джон покачал головой.

– Наверно, Гремучая Рубашка послал вам весть?

– Это как же, с ветром, что ли? У нас ученых воронов нет. Я знаю тебя в лицо. Я видел тебя прежде – дважды.

На первый взгляд это не имело смысла, но Джон пораздумал, и перед ним забрезжил свет.

– Когда вы были братом Дозора…

– Верно! Это был первый раз. Ты тогда был мальцом, а я, весь в черном, в числе дюжины других сопровождал старого лорда-командующего Кворгила в Винтерфелл к твоему отцу. Я прохаживался по стене, окружавшей двор, и наткнулся на тебя и твоего брата Робба. Ночью выпал снег, и вы нагородили над воротами целую снежную гору и ждали, когда кто-нибудь пройдет.

– Я помню, – засмеялся удивленный Джон. Молодой черный брат на стене, ну да… – Вы пообещали, что никому не скажете.

– И сдержал слово – по крайней мере в тот раз.

– Снег мы скинули на Толстого Тома, самого неповоротливого из отцовских стражников. – После Том долго гонялся за ними по двору, и все трое раскраснелись, как осенние яблоки. – Но вы сказали, что видели меня дважды. Когда же это было во второй раз?

– Когда король Роберт приехал в Винтерфелл, чтобы сделать твоего отца десницей, – небрежно промолвил Король за Стеной. Джон изумленно раскрыл глаза.

– Не может быть.

– Может. Узнав, что король приезжает, твой отец послал весть своему брату Бенджену на Стену, чтобы тот тоже приехал на пир. Черные братья общаются с вольным народом больше, чем ты думаешь, поэтому вскоре эта весть дошла и до меня. Против такого случая устоять я не мог. В лицо меня твой дядя не знал, так что с этой стороны я ничего не опасался, а отец твой вряд ли мог запомнить молодую ворону, виденную им столько лет назад. Я хотел поглядеть на этого Роберта своими глазами, как король на короля, а заодно прикинуть, чего стоит твой дядя Бенджен. Он тогда был первым разведчиком и бичом моего народа. Я оседлал самого резвого своего коня и отправился в путь.

– А как же Стена?

– Стена может остановить армию, но не одного человека. Я взял лютню и мешок с серебром, взобрался по льду около Бочонка, прошел пешком несколько лиг на юг от Нового Дара и купил себе другую лошадь. Если брать в целом, я двигался быстрее, чем Роберт, которого задерживала громоздкая колымага, где ехала его королева. В одном дне к югу от Винтерфелла я нагнал его и примкнул к его свите. Вольные всадники и межевые рыцари всегда увязываются за королевскими процессиями в надежде поступить к королю на службу, а моя лютня обеспечила мне хороший прием. – Манс засмеялся. – Я знаю все похабные песни, когда-либо сочинявшиеся к северу и к югу от Стены. Ну и вот. В ночь, когда твой отец задавал пир Роберту, я сидел на задах его чертога вместе с другими вольными всадниками и слушал, как Орланд из Староместа играет на высокой арфе и поет о покоящихся в море королях. Я отведал мясо и мед твоего отца, поглядел на Цареубийцу и Беса… а еще видел мельком детей лорда Эддарда и волчат, бегавших за ними по пятам.

– Баэль-Бард, – сказал Джон, вспомнив сказку, которую рассказала ему Игритт на Воющем перевале в ночь, когда он чуть ее не убил.

– Если бы. Не стану отрицать, что подвиг Баэля меня вдохновлял, но я, насколько помню, ни одной твоей сестры не похитил. Баэль сам сочинял свои песни и проживал их. Я пою лишь то, что сложили люди получше меня. Еще меду?

– Нет, благодарю. А что, если бы вас обнаружили… схватили…

– Тогда твой отец отрубил бы мне голову, – пожал плечами король. – Впрочем, я ел под его кровом, и меня защищали законы гостеприимства, древние, как Первые Люди, и священные, как сердце-дерево. – Он показал на стол, за которым они сидели, на разломленный хлеб и куриные кости. – Теперь ты мой гость, а значит, я не причиню тебе зла… по крайней мере этой ночью. Поэтому скажи мне правду, Джон Сноу. Кто ты – трус, вывернувший наизнанку свой плащ со страха, или какая-то другая причина привела тебя в мой шатер?

Несмотря на все законы гостеприимства, Джон Сноу знал, что ступает по тонкому льду. Один неверный шаг – и он провалится в воду, холод которой останавливает сердце. «Хорошенько взвешивай каждое слово», – сказал он себе, и хлебнул меду, чтобы выиграть время. Потом положил рог на стол и сказал:

– Скажите мне, почему вы сами вывернули свой плащ, и я скажу, почему вывернул свой.

Манс улыбнулся, как и надеялся Джон. Король явно любил послушать собственный голос.

– Ты, конечно, наслушался историй о моем дезертирстве.

– Одни говорят, что вы сделали это ради короны, другие – что ради женщины, третьи – что в вас течет кровь одичалых.

– Кровь одичалых – это кровь Первых Людей, та же, что течет в жилах Старков. Что до короны, где ты ее видишь?

– Я вижу женщину. – Джон взглянул на Даллу.

Манс взял ее за руку и привлек к себе.

– Моя леди тут ни при чем. Я встретил ее на обратном пути из замка твоего отца. Полурукий был вытесан из старого дуба, но я живой человек и не могу устоять перед женскими чарами… как и три четверти Ночного Дозора. Среди носящих черное есть такие, у кого женщин было вдесятеро больше, чем у меня, бедного короля. Попробуй угадать еще раз, Джон Сноу.

– Полурукий говорил, что вы страстно любили музыку одичалых…

– Верно, любил. И сейчас люблю. Это уже теплее, но не совсем горячо. – Манс встал, расстегнул свой плащ и бросил его на скамью. – Все произошло из-за него.

– Из-за плаща?

– Черный шерстяной плащ брата Ночного Дозора. Однажды в разведке нам встретился прекрасный большой лось. Когда мы стали его свежевать, запах крови выманил из логова сумеречного кота. Я прогнал его, но он успел изорвать мой плащ в клочья. Здесь, здесь и здесь – видишь? Кроме того, он разодрал мне руку и спину, из меня хлестало хуже, чем из лося. Братья, боясь, что я умру еще до того, как меня доставят к мейстеру Маллину в Сумеречную Башню, отвезли меня в деревню одичалых, где, по нашим сведениям, жила знахарка. Там мы узнали, что старушка умерла, но ее дочь позаботилась обо мне. Она промыла и зашила мои раны, а потом кормила меня овсянкой и отварами, пока я не окреп настолько, чтобы сесть на коня. Заодно она и мой плащ зашила, использовав красный асшайский шелк, который еще ее бабка нашла в выброшенном на Стылый Берег разбитом корабле. Это было самым большим ее сокровищем и ее подарком мне. – Манс снова накинул плащ себе на плечи. – Но в Сумеречной Башне мне выдали новый, сплошь черный, на черной подкладке, под цвет моим черным штанам, черным сапогам, черному дублету и черной кольчуге. В новом плаще не было прорех… и красных заплаток, конечно, тоже. Братья Ночного Дозора одеваются в черное, сурово напомнил мне сир Денис Маллистер – точно я мог об этом забыть. А мой старый плащ, сказал он, пойдет в огонь.