– Я Минотавр, который ищет лабиринт, – смеялся он, когда узнал, за кого мы его приняли.

Спирит снова ушел в лес за дровами, перед этим угостившись ниточками Арины. Потом мы что-то жарили на костре, что-то говорили. Кто-то клокотал над нами безостановочно. Новый день осени, единственной осени в мире. Совершенное узнавание себя – истинного, из плоти и крови, источающего запах сгорающих сухих дров. Андрэ, парень в длинной рубахе с турецкими фрактальными огурцами, ходил между воинов этой субботы, лежавших тут и там, между вигвамов и лодок и читал им что-то из книги. Остановившись перед нами, он сказал:

– Минотавр ищет лабиринт.

И опять ушел читать невоскресшим воинам лекарственные строки.

Двести тысяч лет, или около того, я наблюдал, как один за другим участники всего этого ритуала взбираются на скалу дальше по берегу и, как следует разбегаясь, пролетают какое-то расстояние, но в итоге все же достигают воды. Время замедлялось, растягивалось и опять ускорялось, а молодые мужчины и женщины оставляли за собой длинные шлейфы. Всплески воды разбивали остатки последних за это лето звезд. Рычание, гудение и свист послышались из глубины скудного леса, покрывавшего скалистый утес. Когда последний человек вынырнул из воды, из-за деревьев вылетел «жигуленок» Геры с самим озаренным и озорным Герой за рулем. Машинка преодолела короткое расстояние до кромки обрыва, успев набрать хорошую скорость. В бесшумном вакууме, казалось, проходило вековое падение этого чудесного авто. Пролетев по изящной дуге, «жигуленок» врезался в светящуюся гладь Мирового Океана Уральского Озера. Когда, радостно булькая, машинка стала уходить на дно, из-под клокочущей пены вынырнул герой этого акта – наш Гера.

Наши лица плавились в скоропостижном рассвете начинающегося сентября. Жертвы жарких волн, жестоких катаклизмов восприятия жизни. Только сейчас я заметил, как много слюды и бисера сияло в красных волосах Арины, я увидел, как вянет на ее губах нераспустившаяся каватина. Действительно ли то было? Был ли трип этот через бесконечные ряды сосен? Был ли я? Я знаю, что я беден достаточно и готов делиться этим.

О, как же скоро мы разденем бытие, мы увидим его нагие грани, его швы. Я больше не буду бояться неба. Не буду бояться неба, ей-богу. И пусть мысли не идут дальше простейших языковых конструкций. Ночи станут гуще так скоро. Клиповый монтаж снов. Концентрированная тишина. Что есть абсолютный свет? Дети нового дня приветствуют реальность. Тверди твой день в разнотравии, учи теорию цветов, познавай физиологию растений. Мы тусовщики рассветов, мы народы моря. Мы вышли из первичного бульона, мы голы. Я демиург в мире бесконечного воображения.

Я хочу раздеться догола и бегать по свежей земле, как Уолт Уитмен, как строптивый пророк. Как Алеша Карамазов после смерти Зосимы, хочу целовать землю. Целовать всепринимающий лик этой терра нова. Благослови их, Господи, этих молодых людей, какими мы когда-то были. Их дырявые джинсы, их промокшие от росы кеды, их зеленые и красные пряди волос, водорослями струящиеся в небо. Благослови их измененные состояния сознания, благослови музыку из их колонок, музыку этого полудня. Лес, что еще вчера казался стоногим чудищем, провожал нас, провожал домой: к нашим неонам и жирным точкам фонарей, что помнят наши контуры и что вспыхнут сразу же, как только мы проедем табличку с названием города.

– И нет никакого лабиринта, – сказал озаренный Дэн.

Выбравшись из чащи и сев в первый автобус с радостными утренними дачниками, мы поехали туда, где конфорки заставят стекла потеть, там марихуана за четыреста, алкоголь бесплатен, потому что есть те, кто приходит в гости. Там будят ночью, чтобы ты не смел быть трезвым. Холодные кухни нас ждут. И не будет никакой войны.

На самом деле я хорошо понимаю того парня в торговом центре, у меня тоже случаются иногда приступы неконтролируемого гнева и вялые, невротичные попытки все поменять. Внешне это не так заметно: окружающие просто видят задумчивого чувака, который, напялив капюшон, пересекает пустырь в спальном районе Петербурга, сжимая в руках большие сумки.

Мое положение не назовешь завидным, и все-таки я рад. Я бы не смог оставаться там, где мне было суждено родиться. Той осенью стало очевидно – так жить просто невозможно – мистерии в сырых лесах не длятся вечно. И я пошел искать работу. Только где ее найдешь в окруженном горами и озерами городке на отшибе, в котором живет чуть больше сотни тысяч человек?

Да, малая родина – это, конечно, всегда Земля Обетованная, где ходят живые библейские пророки вроде Спирита и персонажи местного эпоса типа гопника Ролана, но не словом единым жив человек. Пришлось собирать манатки, прощаться с фантастической эйсид-осенью и переезжать в большой, красивый и ужасный, пропахший формальдегидом город-миллионник с бесконечным количеством дорог, машин, женских ног и заводов. Благо в первое время было где вписаться. Опять грянул очередной финансовый кризис, и с работой и там был напряг. Меня не брали сортировщиком печенья, монтажником биотуалетов, грузчиком на склад рыбьего корма. В итоге я устроился журналистом в маленькую конторку, которая в поте лица своего искала новости для федеральных каналов.

Платили копейки, но через какое-то время я смог снять небольшую квартирку и даже завести себе огромного черного крыса по кличке Серега.

Скучать времени не было. По долгу службы мне доводилось заглядывать за покровы того, что называется официальным ходом истории и привычным положением вещей, – это были самые лучшие и самые страшные моменты моей недолгой карьеры в медиа.

Главная моя любовь – городские легенды. Я полюбил их сразу, эти милые моему сердцу сгустки коллективного бессознательного. Например, вот. Не так давно стали известны новые подробности истории туристов, пропавших в 59-м году на перевале Дятлова. Попсовая эта байка вывела меня и моих коллег на случай в поселке Малые Махры под Екатеринбургом. Оказывается, в семьдесят третьем там произошла настоящая катастрофа: приличное количество биоматериала, содержащего споры сибирской язвы, попало в атмосферу – сломалась вентиляция в одной из секретных лабораторий, только и всего. Погибло более пятидесяти человек, еще сотни две были на грани смерти. Кто бы знал, чем все это обернется, если бы не вакцина от болезни, которую изобрели буквально двумя годами ранее в лаборатории под Обнинском. Случай благополучно «забыли», вернулась память ко всем совсем недавно.

Работая над материалами в архивах, я не раз сталкивался с фамилией Кабанов. Мне удалось выяснить, что носил ее русский полковник КГБ, ныне, по прошествии тридцати лет после увольнения, рассекреченный специалист. Жил он в маленьком городе-заводе на Южном Урале. Ничем этот город не примечателен, обывателю вовсе не известен, мелькал только пару раз в передачах про инопланетян – однажды там нашли гуманоида по кличке Андрюшенька. В принципе любой россиянин сможет вспомнить: по телику одно время показывали маленькое, скукоженное, похожее на карпаччо тельце этого несчастного рептилоида. Вот в этом городке я и встречался с полковником несколько раз, он мне давал небольшие комментарии. Ладно бы перевал Дятлова, про него уже многое написано, но старик рассказал мне кое-что поважнее. Правда, не сразу, а встречу на четвертую, когда я пришел к нему без съемочной группы, чтобы сделать интервью для желтого столичного таблоида.

Сначала Кабанов рассказал мне историю испытания ядерного оружия, по причине которого туристы и не вернулись с горы домой, а потом его стало уводить куда-то в сторону. Поэтому придется мне приводить краткий пересказ.

Как дело было. Остатки советских спецслужб, отправленные в отставку, как следует покумекали и поняли, что гнилой Запад, что называется, fucked us in the ass. Началось все, понятное дело, в шестидесятых, с «Битлз» и психоделической революции, потом легитимировали Ленинградский рок-клуб, а потом и целую страну развалили. Надо было что-то предпринимать. Какой-то реванш должен был состояться. Но это, так сказать, историческая предпосылка.