Твори добро – пока не убили.

– Нет, ну а кто тебе виноват?! Бог, Сатана, Тот водитель? Да наплюй ты на них! Тебе жить! Ты же еще живой!

– Уже почти нет… Я… Я – мертвец.

– Если так размышлять, то конечно! Как? Как ты можешь, добровольно, стоит заметить, отказывается от этого. Тебе плохо? Да тебе очень плохо. Но ты же можешь дышать, есть, размышлять, всё ещё снова изменится. И главное, единственное, что от тебя требуется это поверить, просто снова захотеть жить!

– Я не хочу…

– Почему!? Я не понимаю! Почему? У тебя была нормальная жизнь, да хоть бы самая паршивая, хреновая, но ты жил, и радовался этому. Все радуются, некоторые жалуются, но они врут. Все любят жить! И ты ведь любил.

– Я не могу больше жить… мне больно.

– Боль. Больно физически – да ты же ничего не чувствуешь! Моральная боль, душевные страдания, да стоит тебе вернуться. Вспомни, вспомни, как ты шёл по улице, обычный день, просто утро, идешь на работу, всё как обычно – но как же здорово, просто идёшь, дышишь, улыбаешься сам не зная чему.

– А если я не буду ходить?

– Значит, будешь ездить, ползать, кататься. Скажи мне, тебе действительно больно?

– Мои близкие… Они.… Я буду их обременять.

– Будешь. Все мы мешаем кому-то, наступаем на горло, отнимаем время. Только вот ещё мы необходимы, любимы, желанны, просто нужны, а кому то вообще наплевать на нас. Ты будешь обузой – не будь ей. Просто? Да, просто, и не смотри на меня так, не все так просто, но намного проще чем, кажется. Ну и даже если будешь, и что? Живи так. Кто – то с тобой все равно останется – пользуйся этим. Не останется – ещё проще. Делай все что угодно, как угодно – ты же будешь жить!

– Я…

– Ты будешь жить?

– Я не буду жить.

Двое сидели на больничной кушетке, простыни были белые, занавеси то же были. Вокруг суетились врачи, в коридоре ждали родственники. И ни кто не видел парочку, сидящую на белых простынях, на собственных ногах. Один из них умер только что, другой имел больший опыт в этом деле. Оба молчали. Тот, что был слева, боялся поднять голову, тот, что был справа, не хотел поднимать голову, он прекрасно знал что увидит. То, что обычно люди видят лишь раз в жизни – смерть. Ему надоело это видеть, а если честно ему было больно это видеть, хоть он и не ощущал боли, как бы ему не хотелось.

Канал открылся чуть левее двери. Черное око и белый зрачок, его так и называли – глаз. Туннель был длинный, зрачок бил ярким, белым светом, но ни один лучик не касался стенок, и ты не касаешься когда идешь по нему.

Силуэт, уже полностью здорового человека, удалялся, зрачок жадно звал его своим свечением. Тот, что остался на кушетке, наконец, поднял голову, силуэт уже почти был не различим.

А ведь он этого даже не вспомнит, ни туннеля, ни меня, ни вспомнит он и наш разговор, и свой упущенный шанс. Глаз закрылся. Прямо за каналом оказалось два человека. Я знал, что они там будут, именно поэтому продолжал смотреть на силуэт, которого уже не было, а не на пару явившеюся за мной. Последнее время за мной часто стали присылать именно их. Один сверху, как мы говорим, другой снизу. Верхний был молодой, в кедах и узких джинсах, а нижний лет на пятнадцать постарше, непременно в шляпе, хотя пару раз видел его и в кедах, видимо верхний надоумил. Рогов, копыт, крыльев и нимбов не было, им в отличие от меня иногда приходиться являться и живым.

– Ты опять покинул территорию, – попытался привлечь мое внимание верхний.

– Это не запрещено, – ответил я, не обращая на него ни какого внимания.

– Но и не разрешено, – нижний смотрел не на меня, а на врачей в особенности на одну рыжую медсестру, – Пошли, – он отвлекся и позвал меня рукой.

Я поднялся и обреченно помёлся за ними, у меня просто нет выбора. Мне нужно было обратно, это больше не мой свет, я здесь чужой, мне нужно домой, на тот свет, ведь я мертвый – так мне всегда говорили, и сейчас скажут.

Мы шли по коридору больницы, верхний часто задевал кого-нибудь плечом или рукой, конечно ни кто этого не замечал. Старший шёл справа, ему это развлечение уже давно надоело.

Выходя из палаты я мельком заметил родственников того силуэта. Ему не к кому было возвращаться, они там просто ждали его смерти. Хотя это и не оправдание, всегда можно жить хотя бы ради самого себя.

Лифт звякнул и как ни странно в огромной больнице ни кому кроме трёх призраков он не понадобился. Что бы вернуться домой, как это называлось, лифт не требовался, да ничего собственно не требовалось, кроме желания или принуждения. Но нам нравилось ездить на лифте, нам всем нравилось. Да и против желания лучше перемещать в закрытом пространстве.

Вверх. Левый улыбнулся, я слышал, ему не нравилось кататься вниз, но я не знаю почему, ведь я живу в раю.

Мы ехали в тишине, верхний игрался с браслетом на своей руке, нижний смотрел на табло этажей, оно не двигалось с цифры три. Я смотрел в зеркальную дверь лифта. Та же одежда, прическа, я силой остановил себя от желания поправить челку, всё равно бесполезно. Я не могу трогать себя, я не могу тронуть их, я не могу остановить вас.

Проехав еще воображаемый этаж, лифт вновь звякнул и отворился.

Кабинет моего смотрителя был коричневый, это редкость, деревья здесь не рубят. А за окном было всё белое – зима. Раньше я так себе представлял, но теперь это мне надоело, зимы здесь тоже не было.

Здесь был смотрящий пансиона, молодой представитель рая, посланник ада в шляпе, нас окружал деревянный кабинет, находившийся в большом мраморном доме, а за стенами, которые впрочем, здесь ни кому не мешали, всё застилал белый свет – эта моя часть рая, хотя остальные не сильно отличались.

– Житель рая доставлен, – начал официальную часть нижний.

– Вновь, – закончил официальную часть верхний.

– Смотритель принял жителя рая, – выдохнул мой тучный сторож.

– Он часто уходит, – заметил молодой.

– Но это не запрещено, – ответил стандартной фразой директор пансиона.

Он так органично вписывался в этот образ: полный, круглый, правда совершенно без отдышки и других признаков избыточного веса, прелести рая, с расслабленным, даже усталым, но сфокусированным взглядом. Поэтому я для себя прозвал его директором, хотя начальник здесь был, конечно же, один, и уж точно не этот добренький мужичок.

– Ну, уж вы – то не начинайте, – вмешался тот, что в шляпе.

– В общем, вам вынесено устное предупреждение, – кеды у него тоже были белые.

– Предупреждение получил, – я бы сказал, что это ни как на него не повлияло.

– Еще один, – выдохнул нижний.

– Да видимо скоро здесь будет другой смотритель, – поддержал его верхний.

И они ушли, не через лифт, не через дверь, а как обычно уходят. Я то же было хотел уйти, вернуться в свою комнату, но директор меня окликнул.

– Останься, пожалуйста. Присядь.

Я мог уйти, или не мог, но остался.

– Где ты был на этот раз?

– В больнице.

– И как?

– Чуть лучше, чем обычно, этот хотя бы стал со мной разговаривать.

– Ох, – ему было уже почти всё равно, – Я тебя не держу, и держать не буду, ты знаешь, но…

– Ты сдался.

Он посмотрел на меня, хотел что – то объяснить, рассказать мне про рай и ад, про то, что было и как будет, но понял, что со мной этот номер не пройдет.

– Да я сдался. И ты сдашься.

– Нет.

–Сдашься, все сдаются. И не спорь со мной, не объясняй мне ни чего. Я здесь намного больше твоего.

– Спросил?

Он встал и медленно пошёл к окну. Он старался смотреть туда, понять что – то, принять, смириться, но то и дело отводил взгляд.

– Именно это тебя и ждет, – я больше не смотрел на него.

– Девятнадцать лет, – он повернулся в мою сторону, – девятнадцать лет, и… целое лето.