- Мало ли кто мог писать Стиви...

- Он отпирался. Говорил, сроду не получал от нее никаких писем.

Поразительно, как далеко разносится порой голос на открытой местности. Под деревьями голос ее звучал так гулко, что я испугался: чего доброго, ее еще услышат в Усадьбе или в деревне.

- Обманщик. Он на ей женится. На ей, а то на ком же. Вот потаскуха. А теперь еще чего затеял.

От ярости ее большие груди ходили ходуном.

- Затеял? - переспросил я. - А что он такое затеял?

- Кто Кочетта в расчет принимает? А мне бы, дуре, поостеречься. Но Стиви, Стиви-то каков. Наобещал с три короба. Сказал, что кто-кто, а он меня не обидит. Не пойду я за него. Не пойду ни за что. Не пойду, и весь сказ!

Она повернулась и кинулась к сторожке, поселив во мне предчувствие, что и в Усадьбе, и в поместье, и во всем крае идет своя бурная жизнь, а значит, нечего и рассчитывать на те несколько дней покоя, о которых я мечтал последний час, пока катил меж живых изгородей. Внезапный ливень прекратился, пока я брел по заросшей мхом аллее, затененной неподрезанными деревьями и кустами гардении, но я едва заметил это. В ласковом влажном воздухе все, даже сорняки, пробивающиеся сквозь гравий, струило свои ароматы; когда я приблизился к Усадьбе, я едва не принял высокие темные кипарисы, вырисовывавшиеся в слабеющем свете на фоне неба, за столбы дыма. Когда я глянул с последнего перед Усадьбой уступа на долину, откуда сквозь очищенный ливнем воздух доносился рокот Брайда, я почувствовал себя чуть ли не обманутым в своих ожиданиях, настолько был уверен, что навстречу мне по холмам как привидение или долговязое чудище помчит старый распутник.

Следуя полученным указаниям, я отыскал черный ход и через комнаты дворни прошел в просторную кухню. Ее заливал бледный немигающий свет свечи, под столом стояла миска с пыльным молоком, перед тлеющими углями, зевая, потягивалась старая овчарка. Радуясь возможности отдохнуть, я сел у очага и попытался разобраться, чем расстроена девушка из сторожки, чем вызваны ее яростные нападки на Стиви, ее крики: "Не пойду я за него. Не пойду". Но чуть ли не сразу послышались дробящие гравий шаги, и она влетела в комнату.

- Подкинь-ка торфу, парень, - с ходу скомандовала она. - И раздуй огонь.

Пока я подкладывал бурые комья и раздувал огонь, она принялась собирать мне ужин. Тут за дверью снова раздались шаги, и она, предупреждающе погрозив мне кулаком, впустила Стиви. Ее он приветствовал кратким: "Здорово, Джипси". Меня - сердечным: "Сколько лет", потряс мою руку и сказал, как рад меня видеть целым и невредимым.

- Поставь чайник, Стиви, парню ужинать пора, - и услала меня по воду к дождевой бочке.

Я вышел и, проходя мимо окна, увидел, как она там рвется из его рук, точно пойманный зверь. Однако когда я вернулся, она по-прежнему хлопотала у стола, а он, склонясь над очагом, нагнул пониже подвешенный над очагом пузатый железный чайник, чтобы легче было налить его. Растянувшись в ветхом плетеном кресле, я смотрел, как он молча снует враскачку по кухне, находит каждую вещь там, где ей и положено быть, - русая копна волос курчавится надо лбом и на затылке, точно руно горной овцы, забубённую голову повесил, а плечи ссутулил еще больше обычного.

Друг с другом они не разговаривали, и я стал спрашивать наобум, как называется та или иная местность, жив ли тот или другой, они отвечали вполне вежливо, но друг с другом так ни единым словом и не обменялись.

Нечего сказать, веселенький домик мне попался! - роптал я про себя, да и парочка не лучше - подозрительная, склочная! Меня мучила мысль: стоило ли мне вообще сюда приезжать, и получу ли я хоть какую-нибудь радость от считанных дней на воле, но тут Джипси, внезапно оборвав молчание, сказала, что по нижней дороге уже два часа как проехали чернопегие, кузов полным-полон, беснуются, орут-ревут, злющие, пьяным-пьяные, как в деревню въехали - ну палить поверх крыш, мальчонку, сказывают, насмерть убили и, хоть бы хны, покатили себе дальше, деревенские аж обомлели, а они знай хохочут. Стиви взорвался, стал ругаться по-черному, но, перехватив мой взгляд, осекся. Угадал, о чем я подумал: не сиди он сиднем вот уж четыре месяца, чернопегие никогда бы не посмели так нагло бесчинствовать на его участке.

- Приходил кто-нибудь меня предупредить? - спросил он.

- Ага. Маллинсова дочка, - и добавила: - Парни сегодня ужас как расходились.

Мне захотелось, чтобы Стиви обернулся, - пусть увидит, что я смеюсь над его уловками. У меня кое-что набралось против него, и мне не терпелось, чтобы девчонка оставила нас наедине: уж тогда-то я ему все выложу. Но Стиви, позабыв о чернопегих, заунывно замурлыкал себе под нос - видно, что-то его точило, и наконец, не в силах молчать, как бы невзначай обронил:

- Э-э... А Кочетт сегодня не наведывался?

Я заметил, что, нахально ответив ему "нет", она при этом не сводит с меня глаз.

Потом шепнула Стиви:

- Знает, что получит по рукам, пусть только сунется.

И тут все разом переменилось. Стиви грянул свою излюбленную баркаролу "Ночь волшебная любви" из "Сказок Гофмана"*, да так оглушительно, что она разнеслась по пустому дому, - даже Джипси, приглашая ужинать, удостоила меня улыбкой.

* Романтическая опера Ж. Оффенбаха.

- Ей-ей, Джон, мы этим поганцам чернопегим зададим жару. Верно, радость моя? - И он подхватил, завертел-закружил ее, притиснул в углу, а она визжала от восторга и делала вид, что боится, как бы он ей чего не повредил. Стиви скорчил покаянную рожу, а она одернула платье, сказала да ладно, и они устроились по другую сторону огромного очага, а я, повернувшись к ним спиной, наворачивал солонину и ломоть за ломтем деревенский хлеб с маслом.

- Ешь, Джон, ничего не оставляй, - сказал он, и мое ухо уловило звук тайного поцелуя.

- Я устал, - сказал я.

- Вот и молодец! - сказал Стиви, и они поцеловались, тут она прыснула, и, ненароком обернувшись, я увидел, как она взъерошила его и без того разлохмаченную шевелюру: она сидела у него на коленях, и он дал волю рукам.

- Нет, ты погляди, какие у нее титьки! - хамовато сказал Стиви и тут же схлопотал оплеуху.

Расправляясь с ужином, я услышал, как в ответ на пощечину он влепил ей поцелуй. И так, отбросив стыд, они любились в темном углу, а я тем временем, почти расправившись с ужином, собрался было уже приступить к разговору, но тут они, бросив меня, подхватились - пройтись, по их словам, до деревни: вон, мол, как день напоследок распогодился. Я попытался было удержать Стиви, но он только отмахнулся: у нас весь вечер впереди, а нет, так и утром не опоздаем. И я остался один в Усадьбе - слушал, как опустившаяся ночь доносит с лугов прощальные скрипучие вскрики коростеля, а из чащи томительно-медленное воркование голубей.