Ради моего идеального отца. Ради нашей идеальной семьи. Я прикусила язык.

— И что?

— В твоей комнате. Уверена, она сдохла, переев «Читос».

— Ты врешь.

— У нее был надутый живот. Мы устроили похороны и все такое.

Я закатила глаза в ответ на ее явное преувеличение и медленно поплелась в ванную, повернувшись в дверях и прошептав:

— Спасибо, Эвери.

— За что?

— За то, что даешь мне под зад.

— О, эта часть еще впереди. — Она подмигнула. — Просто помни... месть может быть слаще чем, — почесав лицо, она обвела рукой комнату, — чем та хрень, которой ты занимаешься здесь.

Я кивнула и закрыла дверь. Она права.

Я собираюсь разрушить его. А когда закончу?

Его сердце будет разбито на осколки, как и мое. Каким оно оставалось до сих пор.

Глава 2

ТЭТЧ

— Прости, что, черт побери, ты только что сказал? Ты бормотал под нос.

Лукас, прикрыв рот ладонью, прошептал что-то о пьянстве и индейке.

— Что ты сделал с индейкой? — Я потряс головой. — Потому что тебе не стоит знать, о чем я только что подумал.

Со вздохом Лукас опустил руку и сделал длинный глоток кофе. Мы сидели в «Старбакс», и на протяжении последних пяти минут он бормотал о том, что ему нужно рассказать мне что-то важное.

Я посмотрел на часы.

— Слушай, у меня через час операция, поэтому если можешь, — я поднял ладони в воздух, — быть нормальным хотя бы секунду, было бы здорово.

Он был моим лучшим другом на протяжении четырех лет, и лучшим напарником на двойных свиданиях. Пока не надел на свой член ошейник и не отдал поводок своей подружке Эвери.

Грудь пронзила боль. Я проигнорировал ее.

Изжога. Сожаление.

На самом деле это одно и то же.

— Я, должно быть, напился, — наконец, произнес Лукас. Его темные глаза метались между мной и чашкой кофе. — И... наболтал ерунды.

— Лукас Торн. — К нам подошла женщина, вероятно, одна из его многочисленных бывших.

— Не сейчас, — скучающим тоном ответил он. — У меня больше нет списка, — мужчина имел в виду список женщин, которых он использовал и которым изменял, говоря при этом, что если они в курсе происходящего, то изменой это не считается.

Таким образом, по шкале от одного до десяти у Сатаны будет десять, а у Лукаса – девять с половиной, спросите любую брошенную им женщину.

Одна из них зашипела на нас, и я ждал, что она сейчас плеснет ему в лицо святой воды и отправит гореть в ад.

Женщина посмотрела на нас, пробормотала: «Все такой же придурок» – и затопала прочь.

— Ты напился, — совершенно невозмутимо повторил я, потому что перед этим мужчиной всегда стелились красотки. Это его фишка. Так всегда было. — И наговорил ерунды.

— Важной ерунды, — Лукас поморщился. — Дерьмо, мне просто нужно собраться и сказать это.

— Хвала Господу.

— Я рассказал Эвери о тебе.

Я замер, открыл рот и снова застыл.

— Когда ты говоришь, что рассказал ей обо мне, предполагаю, не имеешь в виду, что сказал ей про моих пони и рыбку Спайка?

— Спайк – это твоя собака?

— Спайк умер. Ты имел в виду Маглса.

— А-а! — Лукас щелкнул пальцами. — И, да, вот это признание, она все знает. — Его нервное выражение говорило до чертиков многое, но у меня не было времени спрашивать о том, что за наркотик он принял, чтобы признаться о рассказе Эвери про моих домашних животных в детстве.

Во всяком случае, если мое прошлое раскрыто, значит, любому станет понятно, что я не полный осел. Раз я умел ухаживать за животными, будучи ребенком, значит, я был способен позаботиться о людях.

Но не значит, что хотел.

— Мне не очень нравится, когда ты так понижаешь голос и тычешь в меня пальцем, словно Гарри Поттер, накладывающий непростительное заклятье, — пробормотал я своему смущенному другу.

— Я никогда не буду Гарри Поттером, — тихо ответил тот. Мы оба крайне серьезно воспринимали Гарри Поттера.

— Спасибо, мужик. Хорошо пообщались. — Я встал и зевнул. Я бы все сделал, даже незаконное, чтобы больше спать, но последнее время одна девушка преследовала мои сны, и работа мне нравилась. Не то чтобы я жаловался, но это выматывало меня. — Боже, почему каждая женщина хочет имплантаты, которые могут вызвать проблемы со спиной?

— Ты серьезно жалуешься на то, что весь день трогаешь грудь? — Лукас одарил меня совершенно шокированным взглядом, который заставлял сомневаться в собственном здравомыслии.

— Ага. — Я шлепнул свободной ладонью себя по лицу, приказывая проснуться. — Это ужасно скучно, я бы лучше занимался ринопластикой.

— Нос, — Лукас закатил глаза. — Ты бы лучше делал носы, а не сиськи. Ты хорошо себя чувствуешь?

— Хорошо, — рявкнул я. Я редко срывался. — Это все? Тебе было плохо от того, что ты про меня рассказал Эвери?

— Ага. Это все, — Он качнулся на каблуках. Его бегающие глаза оставляли нехорошее ощущение от нашего разговора, но у меня не было другого выбора, кроме как игнорировать скребущее чувство в душе, предупреждавшее, что вселенная каким-то образом сдвинулась.

Тревожные звоночки не утихали всю дорогу до работы.

И зазвучали снова, когда я нажал кнопку третьего этажа в лифте и стал ждать подъема.

Когда индикатор надо мной сообщил, что мы на месте, я пробормотал:

— Дерьмо все это.

Я отказывался быть суеверным только потому, что у моего лучшего друга случился плохой день, и он решил со мной поделиться. Я переступил через трещину на каменном полу и направился через кабинет в операционную. Прежде чем вымыть руки, я поцеловал амулет в виде молотка, висящий на шее, и спрятал его под халат.

Все нормально.

Все будет совершенно и полностью нормально.

Святое дерьмо.

Ничего хорошего.

Все далеко от хорошего.

Нет, пациент не умер, хвала Богу. Но процедура, которая должна занимать девяносто минут, заняла три часа. Было бы лучше, если бы пациентка сообщила, что принимает антикоагулянты.

Она могла истечь кровью. Ради груди.

Обычно мы никогда не рисковали осуществлять хирургическое вмешательство, если в истории присутствовали тромбы или антикоагулянты, но, по-видимому, она хотела рискнуть жизнью просто ради того, чтобы лучше выглядеть. Я суров. Но, не сообщив мне свою медицинскую историю, пациент поставил под угрозу собственную жизнь.

Я стянул халат, открыл дверь, бросил его в корзину для стирки рядом с кабинетом и снова закрыл дверь.

Что-то было не так, странно. Я до сих пор не отошел от разговора с Лукасом, не знаю почему, хотя и подозревал вероятную причину.

Жалость к себе. Я был несчастлив. И знал, что сам во всем виноват.

От этого менее больно не становилось.

Я выругался и слепо потянулся в шкаф за одеждой, пошарив там рукой.

Потом еще раз, потому что последние два года после переезда моя одежда всегда была в одном месте.

Всегда.

Я повернулся и заглянул в шкаф. Деревянная вешалка пуста. Совершенно.

— Вашу ж мать! — вскричал я. Где моя одежда? Перед операцией я, как обычно, переоделся в кабинете и повесил ее сюда. Оглянулся в поисках, что бы на себя накинуть.

И ничего не обнаружил.

Ладно. Просто снова надену халат.

Но когда открыл дверь и высунул голову в коридор, корзина исчезла. Они никогда не забирали ее до конца рабочего дня.

Дерьмо, я сходил с ума.

Ладно, Тэтч, думай.

Измученно проведя ладонями по лицу, я пытался придумать план, в котором мне бы не пришлось идти по коридору совершенно голым.

Потому что я был. Голым.

Я отказывался надевать нижнее белье во время операций. Это был один из моих ритуалов.

Мне нравилось чувствовать себя максимально комфортно. Я слушал рэп и был без нижнего белья, пока делал людям носы и грудь.