Но студенты не могли не отмочить номер.

– Мунчанникову ура! – выкрикнул из толпы провокатор.

– Ура-а-а! – взорвалась с ещё большим энтузиазмом толпа.

Баня по-татарски – мунча. В студенческом переводе истинно русская фамилия приобретала местный колорит. По аналогии преподавателя Рахматулину звали за глаза Спасибочкина, так как спасибо по-татарски – рахмат.

Банников-Мунчанников был человеком с юмором. Расхохотался и погрозил пальцем озорникам.

Часа два каисты оглашали победным звоном славный град Казань, улицы Горького, Толстого, Карла Маркса. Закруглили звонкий маршрут у своей общаги под номером один, расположенной на Большой Красной. Расходиться не хотелось. Ой как не хотелось, так бы и ходить и ходить. Кто-то крикнул призывно:

– Айда в ресторан!

Тут же нашлись скептики – белый день на дворе! Однако не окончательные скептики, за вечерний ресторан проголосовали единогласно. Скинулись по десятке, хорошие деньги для того времени, это уже с коньяком. Девчонки-заводилы взяли на себя оргзаботы по увеселительному объекту.

Миша поднялся в свою комнату на четвёртый этаж, упал на кровать, закрыл глаза, душа взмыла и полетела по только что пройденному маршруту, повторяя пережитое…

Застольная часть последнего звонка праздновалась в ресторане «Лето», что расположил свои увеселительные площади в парке имени Горького. Там-то и познакомился Миша с Татьяной. Пять лет учились в параллельных группах, сотни лекций в одних аудиториях прослушали, но… Зазвучало танго, да не вовремя – у Миши полон рот азу по-татарски. Только в те весенние годы гастрономические радости были не на первом месте, в темпе прожевал, окидывая взглядом стол – с кем танцевать? Вблизи одна Татьяна. Так вышло: за пять лет ни миллиметра взаимного интереса. Ни личного, ни безличного. Кроме дежурных «здравствуй – здравствуй» – никаких контактов за все годы. А тут делать нечего – пригласил Татьяну. И сходу удивил её, определив духи, которыми благоухала сокурсница:

– «Клема» ведь.

– Ну, ты даёшь! – улыбнулась Татьяна.

Дорогущие, едва ни всю стипендию угрохала девушка на первые в своей жизни французские духи. Тогда не знали, что такое контрафакт ни в магазинах, ни в аптеках – настоящие французские, сказочного аромата. Продавали «Клема» всего лишь одном магазине на улице Баумана.

К следующему танго Миша поторопился с жеванием, ускорил работу челюстей, дабы Татьяну не увели. Потом было провожание по ночному парку, гуляние по городу. В Казани светает рано, астрономическое время неподвластно декретному, по последнему ещё ночь, а солнце по первому восходит, к Таниному дому подошли в четвёртом часу, уже засветло.

И вдруг начали в подъезде обвально целоваться. Миша плюнул на мужское самолюбие, которое часа два опасалось получить щелчок по носу: «Ты что?! Мы ведь товарищи!»

Столько времени потеряли…

– Ты такой ласковый! – шептала Татьяна.

И снова губы сливались на долгие-долгие минуты.

Было нежно, красиво, романтично и…

Уснули под утро, и вдруг звонок. Теперь уже не последний, из разряда дверных.

– Отец, – сказала Таня.

– Что делать? – ёкнуло сердце у Миши.

– Разоспались мы с тобой. Спокойно, я сейчас открою. Он никогда не заходит ко мне в комнату. Это исключено. Лежи тихо, папа уснёт и уйдёшь.

Таня накинула халат, выскользнула за дверь и тут же вернулась с Мишиными туфлями, сунула их под кресло. Ободряюще улыбнулась, снова исчезла.

– Доброе утро, – раздалось в коридоре

– Доброе! Я ещё посплю.

– Хорошо, Таня.

Миша оглядел комнату, в углу стоял полномасштабный трёхдверный шкаф, может быть даже дубовый. «Вот где можно залечь», – весело подумал Миша и вспомнил дальнего родственника дядю Митю.

Таня вернулась, плотно закрыла дверь за собой. Легла в халате рядом.

– Папа у меня интеллигент, – зашептала прямо в ухо, – не хуже профессора Герасимова, хоть и рабочий, но тоже профессор в своём деле и заслуженный рационализатор. Я чуть подросла, он перестал заходить ко мне в комнату. Класса с четвёртого.

Они тихонько поднялись, оделись, в квартире стояла тишина.

– Уснул, – шёпотом сказала Таня, – он с ночной смены.

– А мать где?

– В Ленинграде у сестры.

Наконец, они выскользнули из квартиры.

– Провожу тебя до остановки, а потом в магазин пойду.

Миша, хохоча и дурачась, рассказал о дяде Мите.

Сельский родственник дядя Митя был фронтовик, с войны вернулся в двадцать один год, с руками и ногами. А в селе одни женщины. Пользовался успехом. И они у него. Война уже лет пятнадцать как закончилась, но взаимные симпатии не ослабевали. Миша любил дядю за весёлый нрав, всегда с улыбкой, всегда на позитиве, любил повторять «живы будем – не помрём» и говорил частенько «ёк-мокарёк». От Миши никогда не отмахивался, катал на мотоцикле, на лошади, брал с собой на рыбалку, одним словом, классный дядя. И жена его, тётя Вера, тоже хорошая. Поила парным молоком, нальёт стакан, Миша выпьет одним махом, рукой губы вытрет:

– Ещё, – засмеётся тётя Вера.

Миша головой мотнёт и второй стакан, теперь уже не торопясь, опорожнит.

Тётя Вера увлечения дяди Мити женским полом не разделяла. В тот раз ей донесли: муж к почтальонке нырнул.

Тётя Вера схватила Мишу за руку, тому шесть лет тогда было.

– Пошли за этим шельмецом!

Тётя Вера летит как на крыльях, Миша едва за ней поспевает.

Залетели во двор к почтальонке.

– Зови громко дядю! – наказала тётя Вера.

Решила племянником устыдить мужа. Миша давай звать:

– Дядя Митя! Дядя Митя!

На крыльцо выскочила почтальонка:

– Ты что ребёнка приплела? – пошла в атаку.

– Где он?

– Нет никого!

Тётя Вера отстранила соперницу и, таща Мишу за собой, влетела в рублёные сени. И уже собралась открывать входную дверь в дом, но вдруг женское чутьё бросило к двери в кладовку, рванула ручку на себя, а там…

– Дядя Митя? – удивлённо произнёс Миша, увидев пропавшего.

На что обнаруженный бросил руку к виску, хотя был без головного убора, браво представился:

– Дядя Митя – это я!

С тех пор его частенько звали в деревне «Дядя Митя – это я». Прилипло прозвище. Ни дядя Митя, ни Миша, ни тётя Вера не распространяли по селу эту историю. Почтальонка мстительно разнесла, рассказывая всем подряд, как «Верка бегает за своим Митькой, который ей (почтальонке) даром не нужон, попросила мужика радио починить». И добавляла при этом: «Кого просить-то мне, Верку что ли?»

– Ты что, ничего не понимал, когда звал: «Дядя Митя!» – смеялась Таня, слушая рассказ.

– Я ещё в школу не ходил. Тётя Вера сказала: «Водку у почтарки опять пьёт, а ему нельзя – контуженный». Я и шёл вызволять дядю Митю из водочного плена.

…Закружила их чувство. В июне была последняя сессия. Прошла в полусне. Каждый вечер ехали на электричке на дачу к Тане, чтобы за полночь вернуться в Казань на попутках, ухватить немного сна: Тане – дома, Мише – в общаге, а днём снова сидеть вместе в читальном зале над конспектами с одним желанием: скорее бы вечер.

Оно, само собой, дело молодое. Тем более, герои уже не в возрасте Ромео и Джульетты. По двадцать два года обоим. Но жениться Миша не хотел. Любовь любовью, а, казалось, куда спешить. Тянуло к Татьяне. Ох, как тянуло. Она писала диплом в Казани, он – в Омске, куда получил распределение. Заваливали друг друга письмами. Два раза Миша прилетал в Казань, один раз – Татьяна в Омск.

Но в плане женитьбы Миша уклончиво предложил, когда получили дипломы:

– Давай подождём.

– Долго? – спросила она.

– Давай подождём, – уклончиво ответил он.

Татьяна обиделась. И через полгода выскочила замуж. Так сказать, назло бабушке отморожу уши.

Миша женился через два года. Особо не жалел, что с Таней не получилось. Первые годы отлично жили с женой. Однако когда летел в Казань на встречу с однокашниками на десятилетие после выпуска, страшно захотел увидеть Таню… Прошлое накрыло волной светлых воспоминаний… И захотелось повторения пройденного…