7 Марку в конце концов понравилось сидеть дома, думать о чем-то сугубо личном, сопоставлять события, факты... К своему удивлению, он не распадался, не погибал, не стал идиотом, как предсказывал себе - он жил. Проедал запасы Аркадия, ходил собирать грибы, и не думал о том, как будет кормиться дальше. Заходил далеко в лес, где не было ни железа, ни любимого его иприта, ни даже соляной кислоты с красивыми дымами, а только пусто, глухо, и он - фигурка в морщине земли, мучительно чувствующий свою жизнь муравей. Никчемность, которая грозила ему пальцем столько лет, стала даже умилять - "пусть... Разложусь до молекул, исчезну - пусть..." Но при этом с радостью сознавал, что все-таки живой.

Глава третья

1 Времена менялись - то, что казалось мечтой или просто выдумкой, начало осуществляться. Перед народом на экране появился человек, который при помощи силы воли медленно поднимался ввысь: ноги его отрывались от земли, и он зависал, как ракета, еще не решившая, плюхнуться ли ей на задницу или исчезнуть в небесах. Неслыханное совпадение оказалось обыденным явлением! И вообще... вот-вот с ветерком прокатимся в лучшее царство-государство, ученые не дремлют, только вот отскребут от ржавчины старое корыто, и в путь на долгие года... А Марк? Чего же он теперь скукожился, отворачивается, да в кусты? Разве всю жизнь не стремился преодолеть косную силу тяжести, то есть, обыденность среды, серость реальности? Не мечтал стать легким, то есть, свободным, подняться в высшие сферы, где уже собрались лучшие мужи всех времен и народов, ждут его не дождутся?... Так нет, его, видите ли, раздражает и возмущает опошление великих истин!.. О многом они с Аркадием беседовали, с великой смелостью и проницательностью, но этого не ожидали: чтобы ржавое прогнившее чудище, огромный домина с окнами, чуланами, виварием, лавчонками, и даже лабораториями - ввысь?.. Не дай Бог придумать такое, не то, чтобы написать... скажут, сатира на современное общество!.. Оно забавное, это современное. Раньше говорили, нельзя ходить нагишом, наложить кучу в лифте, заниматься любовью принародно... Считалось, культура состоит из запретов, ограждающих от зверя. А теперь говорят, если очень хочется, то можно. Тем более, в искусстве - если в жизни можно, то почему, спрашивается, в кино нельзя?.. Впрочем, о чем это я... Моему герою такие глупости безразличны, он сыт по горло разговорами на самые общие темы, сидит себе у окна, а за стеклом развертывается действо поважней - осень. В овраг давно ничего не вывозили, земля успокоилась, тонкая, но густая поросль работа Аркадия! - скрепила земляные глыбы. В квартире старика поселились чужие люди. Марк, поднимаясь к себе, всякий раз останавливался - уже не гудят от напора воды трубы, не скрипит в бешенстве счетчик, накручивая километры, не пахнет из-под двери жареной ливерной колбаской вперемешку с ипритом или каким-нибудь благоуханным эфиром, коварным врагом дыхания... Тихо за дверью, только иногда всплакнет ребенок, требующий ухода, и снова никакой жизни. 2 В здании остались одни отъявленные мистики, они готовили корабль к отлету. Здравомыслящая же часть населения, которая, к удивлению Марка, оказалась довольно многочисленной, постепенно исчезала. Трезвые умы шепотом сплетничали, что все эти выдумки - суета для отвода глаз и привлечения средств: на деле здание давно продано иностранной фирме под вертеп районного масштаба. Но сплетники недооценивали Шульца. - Мы все его недооценили... сказал бы Аркадий с постоянной своей ухмылкой. 3 Иногда мы просим, молим судьбу - пихни нас, пожалуйста, пусть не очень грубо, но - давай!.. Вот и прогремел гром, перед Марком открылась неизвестность, из-за угла грозит случай, нож к горлу приставил выбор... - Подождите, - он говорил им, - дайте разобраться. Обязательно напишу! Но как, как писать, если ничего не понятно! - Правду пиши! - он говорил себе сначала. Но скоро уже не знал, какая правда ему нужна о том, что происходит в мире помимо него, или о том, что происходит с ним, помимо мира?.. Он все чаще уставал от рассуждений, которые, топчась на месте, истребляли друг друга; тогда выходил из дома, садился в автобус, ехал все равно куда, смотрел в окно, видел осень, слякоть, листья, разные жилища, свет в окнах... Автобус покачивало, с неба сочилась тоска, и он думал, глядя на равнину, что жизнь почему-то стала беспросветна и ничтожна. - Разве не должна быть удивительной, особенной? Разве я не все делал для этого?.. Как-то он вспомнил - мать говорила, с горькой иронией: - Лиза, это ты? И это все, на что ты способна?.. Тебе достался Дар, и что ты сделала с ним?.. Смотри, - она говорила сыну, - с самого начала смотри, чтобы с тобой такого не случилось!.. Он возвращался домой усталый, ел холодным, что у него было, запивал водой из-под крана - видел бы Аркадий! - потом кидался на кровать и тут же засыпал, и сны его были насыщены беспокойством и страхом. 4 Однажды он увидел Мартина и Аркадия, выпивающих за круглым столом, который стоял в первой, проходной комнате в квартире его детства кривоватый, но прочный, с завитушками у основания единственной массивной ноги. Марк, маленький мальчик, сидел на теплом паркете за свисающей почти до пола скатертью... и одновременно, взрослый человек, откуда-то со стороны наблюдал за этими двумя, своими учителями. - Ехать... не ехать... - вяло говорил старенький Мартин, с седыми клочьями, окаймлявшими потную плешь. Марк знал, что он молодой и собирается в Германию, куда его пригласил сам Фишер. - Что ты... как можно отказаться... - также вяло возразил Аркадий, тоже старый, с отвисшей нижней губой, морщинистой и сизой, какой у него никогда не было. К тому же он курил, не затягиваясь, окутан клубящимися облаками дыма; так когда-то пробовал курить Марк. Не научился: он слишком живо представлял себе едкий дым в гортани, беспросветный мрак в бронхах, розовых трубочках, становящихся сизыми от гари... А может сыграло свою роль видение коптильной печи, на даче, где они жили еще с отцом - коптят курицу с молитвенно сложенными лапками, дым мелкими барашками исчезает в продолговатом разрезе, во влажной темноте... - У меня предчувствие, что не вернусь, - ноющим голосом жаловался Мартин, - погрязну среди немцев, конурки эти вылизанные, общество потребления... их мать... И язык учить не хочу, грубый в сущности язык! - Плюнь на язык, - поморщился Аркадий, прихлебывая спирт-"рояль" с ржавым осадком. "Перцовку дуют", догадался Марк. - У нас собственная гордость. Ведь в сущности на чем они стоят - мечтают сегодня жрать лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня. Оттого и катятся в пропасть. - Недоучка я! - грустно признался Мартин, - боюсь, распознают, выкинут. - Что ты теряешь, поучись у немчуры и беги назад. Отворилась дверь и вошла мать Марка, такая, какой он помнил ее в свои первые разумные годы - молодая, худощавая, с блестящими карими глазами. Ни Мартина, ни Аркадия она знать не могла. Надо, чтобы узнала, решил он, и сделал какое-то внутреннее усилие: мать тут же узнала обоих, покачала головой и вместо приветствия пропела низким голосом своей любимой артистки Фаины: - Ну и надыми-и-ли... А где мальчик? Марк тут же приказал себе исчезнуть из-под стола, теперь он висел в углу, как паук в паутине, слушая разговоры двух корифеев. 5 В следующий раз он увидел себя в школе, в новом здании, куда их только что перевели - много новых мальчиков, только двое знакомых, и те далеко, в огромном послевоенном классе на полсотни детей. Тут же у стен стояли родители с охапками детской одежды, сами в расстегнутых зимних пальто, шубах... Мелькали лица, испуганные, оживленные... некоторые уже привыкли и бегали по проходам, кривляясь и ставя друг другу подножки. А он с ужасом хотел домой, чтобы ничего этого не было. В такие минуты у него наступало оглушение: он не слышал звуки и чувствовал под ложечкой пустоту. Волнами от первых рядов начали стихать, садиться, и Марк увидел высокую женщину с длинным лицом цвета сырого теста, высокими выпуклыми дугами бровей, в маленькой ажурной шляпке, выдававшей старую деву. Анна Юрьевна, первая его учительница, фигура монументальная и вызывающая жалость, через несколько лет сошедшая с ума и навсегда исчезнувшая с его горизонта. - У вас есть глаз, ничего не пропустите... если смотрите, конечно... - как-то сказал ему Мартин, - рисовать пробовали?.. - Что вы, я не способен, - с полным убеждением ответил Марк, вспомнив детский кошмар: урок рисования, помидор на столе, ставший камнем преткновения. - Какая дура заставила малышей изображать натуру! - с досадой сказал Мартин, узнав про помидор, ставший камнем, - это же верное убийство!