— Я сейчас что сделал? — спрашиваю, будто только вернувшись и прозрев, сфокусировав взгляд на сидящем на коленях передо мной Дантресе, стирающем с губ слюну, перемешанную с кровью и спермой, со свежей рваной раной у края рта.

— Правильно всё сделал. Только больно. Бойко, ты — зверь. Знал? — прохрипел прерывисто, переводя дух.

— Угу. А ты не догадывался? — я присел рядом на корты.

— Догадывался. По волосатой жопе и лапам, но чтобы прям та-а-ак! — и зарычал, предостерегая. — Если ты сейчас попробуешь меня обнять или хотя бы просто тронуть — я сломаю тебе руку.

— Подняться на постель помогу, чего дёргаешься? Я так сильно накосячил?

— Скорее я, а ты, Вик, был сильно зол. Ещё так хочу!

— И это я животное?!

Треснув по рукам, но стараясь без нервов, поднимаю его с пола, осторожно кладу на кровать. Он дуется, ощупывая лицо и горло. Я обнимаю со спины.

— На, отомсти мне от души, — сую руку к порванному рту, а сам прокусываю Дану старую метку на плече, которая замысловатой печатью проступает под золотистой кожей. Как он насмерть вгрызся в моё предплечье, словно кусок решил вырвать, всхлипнув, захлебнулся ударившей в горло кровью! Я терпел, уже зализывая свежий след, хоть зверь внутри тянулся вонзить клыки до кости и рвануть наружу позвоночник, но покорялся и лечил. Дан тоже затихал, ослабляя хватку, вздрогнув от моей ладони на затылке, но челюсти не разжимал, пока не погладил его, как щенка. Ресницы хлопнули, и взгляд стал сонным и расфокусированным. Он засыпал, когда я с удовлетворением заметил, что раны на боку и руке затягиваются. Следом сам рухнул в глубокий вязкий сон.

Дан

Просыпаюсь с трудом, проваливаясь раз за разом сознанием в слепую дремоту, мозг попросту отказывается запускаться. Открыв глаза и хорошенько их растерев, с умилением наблюдаю, как сопит рядом Бойко. Скотская необходимость растормошить его сейчас же, даже мне кажется безобразием, поэтому молча сползаю с койки и веду бренное тело в душ.

Долго моюсь, отмечая, что оборотень неплохо меня подлатал, и как ни стараюсь не замечать очевидного — всё же признаю: Вик, в попытке меня спасти, вытащил на свет чудовище дремавшее в темноте. Я вижу в отражении злой прищур глаз и искривлённую гримасу своего лица, это как смотреть на портрет, нарисованный рукой человека, который тебя ненавидит, только вживую.

Образ как бы говорит: «Ну здравствуй, милый, пора бы тебе уступить!», но чёртова человеческая часть меня… Стекло лопается множеством неглубоких трещин, но благодаря хорошей основе остается висеть на стене уже негодным, разбитым, приносящим несчастья. Чайник шумит, как ракета на пуске, удивляюсь, как Вик ещё не проснулся. Петляю невиданными тропами по небольшой кухне, запутываясь окончательно в своих мыслях. Даймон говорил, что оборотни не умирают просто так своей смертью: они от любви передают часть своих сил, своей сущности тем, кто им дорог или проклинают причастного к смерти. Опергруппа никогда не выезжала дважды на одну и ту же территорию, было строгое правило, просто никто второй раз с того же места не возвращался. Как видно у плохой приметы был конкретный такой аргумент — сущность неча не выдерживала нагрузок, а люди попросту сходили с ума, тогда вопрос: какого хрена я всё ещё жив?!

Чайник наконец прекратил истерично орать и, щёлкнув кнопкой, заткнулся. Наливаю кипяток в кружку, бросаю разовый пакетик в воду, он тут же окрашивает кипяток грязно-коричневым. Не думая и не контролируя себя, услышав от тела потребность в тепле, опускаю пальцы прямо в кипяток. Секунды три смотрю, как кожа сморщивается и становится красной, а после отдёргиваю руки и отскакиваю от чашки. Какого?..

Вытираю пальцы и убираю в карман, от греха подальше, спасибо, обойдусь без завтрака. Думаю. Много думаю. Дымя в форточку сигаретой, стараюсь затолкнуть мысли поглубже и ничерта же не получается! Почему я смог уйти с того места? И что за чертовщина сейчас в том ящике, который понадобился Леону?

Прокрутив телефон в руке и подумав сто раз, набираю Славку. Тот долго не отвечает, потом ещё дольше молчит, дышит шумно, как будто уже отчитывает, и только после спрашивает, как у меня дела?

А как дела? Замечательно. Мозгами поплыл, почти поругался со своим оборотнем (злость Вика заглушила мои раны, но когда у него мозги на место встанут, он не сможет промолчать), и, кажется, я безумно устал от всех этих передряг.

— Всё нормально, — говорю тихо, чтобы не греть лишние и так любопытные уши. — Я могу попросить тебя об услуге?

— Твои просьбы всегда выходят мне боком. Всегда, Волков. Либо ты потом попадаешь в беду, либо я.

— Прости за Киру.

— Дело не в ней. Дело в тебе.

— Я не виноват, что родился демоном.

— Ты виноват в том, что не отдаёшь отчёт своим поступкам.

— Я сейчас сброшу вызов, — говорю честно, нотации слушать ещё с детства отучился.

— Говори уже, пугает он!

— Подними на меня материалы из ранних списков. Там по зачисткам кланы оборотней… блядь, их было так много я даже всех не помню… — обожжённые пальцы начинают нестерпимо гореть, вынимаю их и прижимаю к груди. — Мне нужны списки, Слав, фамилии тех, кто там был. Я знаю, к общему архиву оборотней у тебя есть доступ, они никогда не меняют метрики. Будет несложно… там должно быть что-то.

— Ищешь кого-то конкретного?

— Скорее всего, да. И если найду… — не глядя, вгрызаюсь в пальцы и, заскулив от боли, выдёргиваю их изо рта, пока в глазах темнеет. Присаживаюсь на стул, чтобы не упасть. — Славка, найди. Это важно не только для меня.

— Сделаю.

Он отключается, а я продолжаю пялиться перед собой пустым взглядом. Кто-то или что-то не дало мне там умереть. Это что-то подтолкнуло Леона к раздумьям, сам бы он не увидел. Оно с тех пор во мне. Живое. Чужеродное, где-то внутри сохраняющее мне жизнь даже там, где я породил смерть. И если я правильно понял, виной тому…

Оборачиваюсь на шорох, напряженный и ни разу не выспавшийся Виктор показывается в проёме кухонной двери. Отмечаю, как сильно он изменился за прошедшие полгода, как возмужал, словно другим человеком стал. А ещё… ещё я очень хочу его убить. Не сам, а тем зверем, что живёт во мне. Тварь скалит клыки и тянется к Вику, я силой остаюсь сидеть на месте. Не хочу причинять ему боль…

Опустив взгляд смотрю, как Бойко без особого интереса рассматривает свои пальцы, сейчас покрасневшие, точь в точь зеркалящие мой ожог и, хмыкнув, забывает про них, возвращая взгляд мне. А меня бросает в холодный пот и резко в жар, рожу растягивает улыбкой… А вот это уже совсем не хорошо…

Виктор

Я знаю Дана. А тот, кто сейчас давит на меня лыбу — не Дан. Улыбка Волкова выползала бесшабашная нагловатая и такая уже родная, что и самому было охота порадоваться. А эта усмешка резанула по живому, дыхание сбилось, и воздух на входе загустел. Мне бросало вызов мною же спасённое, очень сильное создание, терпеть, понимать и кормить которое я точно не подписывался. Не помню подробностей ритуала, но когда нечи с кем-то так делят кровь и энергию, это накладывает отпечаток на обоих. Взять хотя бы обожжёные пальцы Дантреса… почему это ранило и меня? Словно один из нас автоматически стал куклой вуду для другого, теперь мы уязвляли себя, даже не уязвляли, а испытывали на прочность. Мой зверь ощерился и не признавал в Дане запечатлённого, тянулся обнюхать и вместе с этим огрызался, предостерегающе рыча.

Но я осаживаю свою сущность: волков никто не упрекнёт в бездумной агрессии. Подхожу почти вплотную, сажусь на корты, демонстрируя тем самым полное доверие, смотрю в глаза, где аметистовое пламя темнеет, обещая нехилую грозу. И штормить будет не только нас. Но там, в глубине, есть Дантрес, его нужно только вытянуть, заставить услышать. А сейчас враждебная сытая сущность с лицом Дана пытается давить на меня. Ломает по-страшному, хочется грубо через боль сорвать маску, стереть грязную ухмылку, но… Снова себя успокаиваю тем, что Волков меня не забудет просто так. Теперь… когда в нём моя кровь чистоганом закипает.