— Вот и дал Господь светлый день! — говорила она и радостная, успокоенная отправлялась пешком на станцию. А идти до нее километра три, не меньше!
Но бывало, являлись и очень странные гости… Из города на дорогих машинах приезжали хорошо одетые люди. Они подолгу толковали о чем-то с отцом Николаем, запершись в его комнате, а потом поспешно уезжали, словно убегая, спасаясь от чего-то.
После таких визитов он сокрушенно качал головой, повторяя: «Эх, грехи наши тяжкие…» — и торопился занять себя какой-нибудь работой, словно стараясь отвлечься. Поначалу Марина немного удивлялась, что старик в заплатанной рясе искренне жалеет этих молодых, здоровых, вполне обеспеченных и благополучных людей, но скоро перестала.
Однажды в сырой и ветреный ноябрьский день по раскисшей от многодневных дождей единственной дороге прикатила новенькая, сверкающая лаком иномарка. Из машины выпорхнула заплаканная дамочка в дорогой шубе — и сразу кинулась к священнику. Всхлипывая и комкая в руках мокрый насквозь кружевной платочек, она говорила:
— Я хочу заказать поминальный молебен по моей Люсеньке! Батюшка, очень прошу вас… Хочу, чтобы душе моей девочки было легче. Она ведь попадет в рай? Попадет непременно, я знаю! Если бы вы только знали, какая она была умница, какое чудесное существо! Она меня так любила… Придешь домой усталая, а она встречает, виляет хвостиком, ласкается — сразу сердце отойдет!
Только сейчас Марина поняла, что речь идет о собаке. Понял и отец Николай. В первый миг он сурово нахмурился, готовясь дать гневную отповедь бестолковой «захожанке» — так он называл людей, которые не приходят, а заходят в церковь, повинуясь моде или в надежде вымолить себе какие-то из необходимых, по их мнению, жизненных благ, но горе женщины было так неподдельно и она смотрела с такой надеждой, что священник смягчился.
— Люсенька, говорите? А она крещена ли была? — очень серьезно спросил он.
— Н-нет, — растерялась женщина и даже плакать перестала.
— Тогда простите, никак не возможно, — он развел руками, — молитесь келейно!
Дамочка уехала, немного успокоенная, а отец Николай лукаво усмехнулся, сказал непонятно: «Блажен идеже милующий скоты» — и вынес дворовой собаке Альме большую миску наваристой похлебки и мозговую кость.
Осень выдалась длинная, и снег выпал только перед самым Новым годом, а в феврале вдруг задули метели, ударили морозы… Зима лютовала, словно спохватившись за упущенное время, и торопилась взять свое. Дом священника порой заметало до самых окон, и тепло от печки совсем выдувало под утро.
В одну из таких ледяных метельных ночей ветер завывал, словно дикий зверь или неупокоенная бесприютная душа, обреченная на вечные скитания. Отец Николай с матушкой Агриппиной и Марина уже поужинали и собирались, помолясь, ложиться спать, но вдруг вдалеке, на дороге, показался свет фар. Странно было, кого только занесло на проселок в такую погоду. Ревел мотор, и машина отчаянно рвалась вперед, пробиваясь сквозь снежную мглу.
— Неужто к нам? — матушка Агриппина тревожно выглянула в окно. — Хороший хозяин собаку не выгонит…
И верно. Через несколько минут во дворе остановился огромный черный джип, больше похожий на боевую технику, чем на обычный автомобиль. Из него вышел широкоплечий мужчина и направился прямо к дому — уверенно, по-хозяйски… Раздался громкий, требовательный стук в дверь.
— Эй, кто там есть, открывайте!
Дворовая Альма, допущенная из-за морозной погоды в сени, тревожно подняла уши и не залилась, как бывало, звонким лаем, а глухо, утробно зарычала.
Матушка Агриппина осенила себя крестным знамением, и лицо у нее стало бледное, испуганное, даже глаза как будто запали. Никогда раньше Марина не видела ее такой! Отец Николай шагнул было к двери, но она остановила:
— Погоди.
— Что такое? Видишь, человек дожидается, да на холоде!
— Опасный он, — твердо сказала она, — кровь на нем, и немало… Нам-то, положим, все равно, мы свое пожили, но ведь Мариночка у нас… Она молодая совсем еще.
— Грех не помочь ближнему! — ответствовал священник. — На все воля Божья… И потом, дверь у нас все равно хлипкая.
Когда гость появился на пороге, Марина невольно ахнула. Во внешности его не было ничего уродливого или отталкивающего, но страшен был этот человек, очень страшен… Лицо совершенно застывшее, и холод тут ни при чем, глаза будто пустые дыры. Казалось, что он уже умер и лишь по какому-то странному недоразумению все еще ходит, двигается, говорит и вообще обретается среди живых.
— Ну, ты, что ли, здешний поп? — спросил он лишенным выражения голосом. Будто не человек говорит, а робот.
Но отец Николай ничем не обнаружил испуга. Незваного гостя он приветствовал вполне радушно:
— Здравствуйте! Проходите в дом. Замерзли, поди? Мариночка, посмотри-ка, детка, чай еще не остыл у нас? С мороза горячего выпить — первое дело!
— Не надо — так же монотонно ответил он, глядя прямо перед собой.
— Если хотите исповедаться — можете здесь переночевать, а завтра с утра прошу в храм, а если просто поговорить… Пойдемте со мной.
Отец Николай показал на дверь, ведущую в маленькую комнатку, которую называл «своей кельей». Странный посетитель, не говоря ни слова, направился за ним.
До самого рассвета Марина не сомкнула глаз. Она пыталась молиться, но не могла. Было очень страшно: как там отец Николай? Такой простодушный, добрый, беззащитный — наедине с этим чудовищем… Наконец, уже под утро, она не выдержала — поднялась с постели и тихонько стала у плотно притворенной двери, напрягая слух, стараясь уловить, что происходит там, но смогла разобрать лишь обрывки разговора:
— Где он, ваш Бог? Как такое допускает? Я всю жизнь его ждал, а мне пятьдесят уже! Ничего для него не жалел… Он же маленький был, понимаешь ты? Маленький, а так мучился…
— На все воля Божья! Не плачьте о младенце. Дети — ангелы, сразу в рай попадают. За вас теперь свой молитвенник есть перед Богом. За ваши грехи…
Послышался глухой удар, раздался какой-то странный звук, похожий на звериный рык. Забыв обо всем, Марина приоткрыла дверь… И увидела такую картину: страшный ночной гость рыдал в голос, уронив голову на стол, и широченные плечи вздрагивали, а отец Николай стоял рядом и утешал, словно обиженного ребенка.
С тех пор в приходе стали твориться самые настоящие чудеса. Сначала на нескольких машинах приехали какие-то крепкие, молчаливые молодые люди в кожаных куртках. Они аккуратно выгрузили и установили обогреватель какой-то диковинной конструкции и новый холодильник, огромный, под потолок, забили его продуктами, не слушая ни вопросов, ни возражений, и удалились.
— Что ж теперь делать-то со всем этим? — сокрушалась матушка Агриппина. — Хорошо еще, что пост не начался…
Дальше — больше. Весной застучали молотки, завизжали пилы, и вместо старого дома, где ютились священник с матушкой, словно по волшебству вырос настоящий терем. Реставрировать старую церковь приехали специалисты из Москвы, и вот уже потемневшие иконные лики сияют, будто обретя новую жизнь, и золоченые купола вздымаются в небо…
Иван Петрович (тот самый ночной гость, так напугавший Марину) приезжал регулярно. Теперь его лицо уже не казалось мертвым… Этот большой и сильный человек выглядел ребенком, который пробудился после ночного кошмара и все никак не может поверить, что мама рядом и под кроватью не прячется страшный бука.
В приход зачастили богомольцы и паломники. А еще через два года рядом вырос красавец-монастырь в честь Святой Троицы. Настоятельницей стала матушка Агриппина, а Марина оказалась в числе первых пяти девушек, принявших постриг.
Проводить обряд нарочно приехал архиепископ Сергий — бывший однокашник отца Николая по семинарии. Сдвинув седые кустистые брови, он строго вопрошал:
— Что пришла еси, сестра, припадая ко святому жертвеннику и ко святой дружине сей?
Сестры хором отвечали:
— Желая жития постнического, Владыка святый!
— Желаеши ли сподобитися ангельскому образу и вчинену быти лику инокующих?
