– Приведите пример вашим словам. – Тут же потребовала Лиза, которая была заядлой спорщицей.
– Ну, например, врачи. Ведь спасение даже одной человеческой жизни само по себе уже является подвигом. А врач, который ежедневно ходит в больницу или принимает у себя в кабинете, вряд ли считает свой труд подвигом, но вся его человеколюбивая натура раскрывается в этом. Или, скажем, учёный, который дерзкой мыслью или смелым опытом продвинул человечество далеко вперёд. А он у себя в кабинете чах каждый день или каждый вечер, сливал по пробиркам какие-то ингредиенты в лаборатории, а вдруг глядишь – и открытие! Или математик: что-то считал на бумаге до самой зари, а открыл планету. Так какой, вы спросите, в этом подвиг? А я вам отвечу – это каждодневный подвиг жизни, утверждающий самое понятие жизни, на который и не каждый-то способен. Для многих – на миру и смерть красна, а попробуй-ка так делать каждый день. Правда, слова «ежедневный подвиг» слегка девальвируют это понятие, но нисколько его не отменяют.
– Экий вы, Леонид, скучный! Никакой романтики, никакого порыва чувств! Разложили по полочкам, закрыли склад на замок и ушли, куда глаза глядят.
– Порыв, он на то и порыв. Налетел – и нет его. А вот стучать-постукивать, собирать по крупице, по щепотке, но каждый день, несмотря на погоду и настроение. Это надёжность. Ведь, как часто бывает, подвиг – это результат чьего-то головотяпства и ротозейства. Вот и приходится героям латать дыры, зачастую собственной грудью. Вон Геракл мыл же Авгиевы конюшни и не побрезговал. Хотя у него и выбора-то не было. А последующие поколения это назвали подвигом. А дух там стоял, я вам скажу, ещё тот! На вёрсты.
– Фу! Ну у вас и примеры. Я говорила о тех, кто несёт свет, счастье, свободу людям. Кто как Данко освещает путь, зачастую жертвуя собой.
– Эдвард Дженнер, который первым привил чёрную оспу, тоже рисковал, но скольких он спас. И где ему памятник? Где гимны и фимиам, я спрашиваю? Нет. И не будет. Один загубил сто тысяч жизней и навсегда остался в памяти народов, как кровавый диктатор, о нём не перестают говорить, писать и ставить конные статуи на каждом перекрёстке любого заштатного городка. А другой спас миллионы, а о Дженнере молчок. Знаете, почему ничего не известно о Прометее, после того как его освободил Геракл?
– Почему?
– Он стал обыкновенным человеком и зажил нормальной жизнью. Вставал утром, кормил скот, шёл возделывать землю, возвращался домой, играл с детьми, помогал жене. Или, скажем, Одиссей. Это как же надо было не любить жену, чтобы после Троянской войны не кинуться к ней на крыльях любви домой, а болтаться семь лет где угодно по свету, всякий раз находя повод отложить на немного своё возвращение. А лишь поползли слухи о новом сватовстве к его супруге, тут же заявиться во дворец и затеять крупную драку со всеми женихами сразу. Животная ревность. Уязвлённое самолюбие. А ей потом кровь отмывать с мозаичных полов, битую мебель и посуду выгребать. Герой, так сказать, в собственном соку.
– Что вас всё время тянет на какие-то мелочности. Я вам про Ерему, вы мне про Фому, – стала горячиться Меньшикова. – Я вам говорю о лучезарной свободе! И тех, кто несёт её людям.
– Учёные так и делают. Лиза, будущий век за ними! Основными локомотивами истории станут техника и электричество! А романтика и революции отомрут за ненадобностью! Люди станут добывать себе радость и благополучие ежедневным кропотливым трудом!
– Вы что, это специально говорите, чтобы позлить меня?! – спросила Меньшикова, сама того не подозревая, попав в «яблочко». – Я ему о Гарибальди, о лорде Байроне, о нашем Бакунине, Кропоткине, наконец, а он с похоронным лицом об электричестве и технике. Эти люди жизнью жертвуют ради свободы других! Они, смеясь, смотрят в глаза смерти и ничто их не остановит, – заговорила с жаром девушка. – А вы о каких-то нечёсаных оракулах от науки. Одного мы с вами уже имели честь узнать.
– О! Да! – хохотнул Леонид. – А вы, барышня, анархистка, как я полагаю? – делано изумился Фирсанов.
– Я больше всего на свете ценю свободу! И выше всех почитаю тех, кто готов, не задумываясь, принести на её алтарь свою жизнь. И с подобного рода субъектом навсегда свяжу свою жизнь, несмотря на то что это может принести мне страшное горе и неисчислимые лишения. Только такому человеку есть место в моём сердце! Я всё сделаю для такого человека и пойду за ним на край света!
Во время произнесения этого манифеста, Фирсанов откровенно залюбовался девушкой. Ни дать ни взять, а живое воплощение «Свободы на баррикадах» Делакруа.
– Так вы ярая эмансипэ? – осторожно поинтересовался Фирсанов.
– Я ярая поклонница свободы духа, которая возникает между людьми и никогда не прекращается.
«Пора!» – мелькнуло в голове у юноши. Он неожиданно развернул девушку за плечи, стал перед нею на одно колено.
– Елизавета, я прошу вас – будьте моей женой! – огорошил он своей страстью и пафосом Меньшикову.
– Экий вы, право, порывистый, Леонид! – через паузу выдохнула зардевшаяся Лиза и тут же прыснула в ладошку. – «Революции и романтизм отомрут за ненадобностью» говорите? А сами-то как на одном колене передо мною браво гарцуете! Осталось только саблю из ножен вытащить и вперёд в атаку на врага!
– Ваш ответ, Лиза?! – стал настаивать Леонид.
– Во-первых, встаньте! Слишком людное место для подобного рода позитуры. Испачкаетесь, сыро же! Романтично, но промозгло. Во-вторых, не то время! Всё наспех, наскоком! И в третьих, ваша сабельная… – и она снова прыснула, – сабельная атака была настолько непредсказуема, что я право в полнейшей растерянности. Но обещаю поразмыслить над вашими словами. Дайте мне сроку… неделю. А сейчас я хочу тепла и чаю. Я хочу домой.
И понурый Фирсанов, взяв Меньшикову под ручку, повёл её к стоянке извозчиков.
– Надеюсь, вы не вздумаете исчезнуть на неделю моих раздумий? – сидя в пролётке спросила его Елизавета. – Это будет с вашей стороны весьма и весьма эгоистично. Я уже привыкла к нашим беседам и спорам.
– Но тогда… – попытался возразить Леонид, полагая, что барышне необходимо полное его отсутствие для принятия верного решения. Но два пальчика в матерчатой перчатке легли ему на губы, понуждая к молчанию.
– Неделя. Я жду, – сказала Лиза. Леонид сунул ямщику монетку, и он, с поцелуйным звуком дёрнув вожжи, тронулся с места. Девушка пару раз обернулась и исчезла в глубине пролётки.
Конфуз, конечно, полный. После такого афронта впору стреляться или совершать безумные подвиги. Первые два дня после разговора он даже не думал с ней встречаться. Всё порвано и решено бесповоротно! Скрыться с её глаз и умереть в глуши, тиши и безвестности. Да и собственной гордости никто не отменял. Нет, чтобы от радости и чувств упасть ему на руки и еле слышно произнести: «Конечно же да!», прыскала в ладошку и взяла время на раздумье. Значит, чувств нет. Так что – с глаз долой, из сердца вон!
Но потом он заскучал, захотелось споров и обоюдного подтрунивания.
Нежданно-негаданно справиться с хандрой помог отец, который привлёк его к одному своему делу по отчуждению земель. Ради двух холмов на заболоченном участке Леонид перелопатил гору литературы в университетской библиотеке, делая большую выборку. А потом однокурсник и почитатель его иллюзионистского таланта Сашка Краснов подсунул ему свежую книгу о великом эскейпере современности Гарри Гудини[5]. Книга была новая, с хорошими рисунками и парой мутных заретушированных фотографий. Он читал её до рассвета. Естественно, попытался понять, как американец умудряется избавляется от оков, будучи подвешенный за ноги над водой в смирительной рубашке. А его трюк с покиданием камеры самой современной тюрьмы Америки! Одно восхищение, да и только! Он думал об этом во время перерывов между лекциями в университете, которые нельзя было пропускать, и в мыслях о Лизе.
Вышло так, что он был по горло в делах: днём лекции, вечером библиотека, а ночью уже поддающиеся пониманию трюки Гудини. Через пять дней, забывшись кратким сном, он, кажется, увидел во сне разгадку трюков эскейпера, но всё требовало проверок, перепроверок и тщательных тренировок.
