В отделении, куда меня не совсем самостоятельно доставили, приходится пережить еще одно унижение. Пока эти самодеятельные артисты оформляли сцену для следующего действия , меня не совсем вежливо (точнее - совсем невежливо) усаживают на деревянную скамью в коридоре. Одиноким я себя не чувствую, кроме меня, на скамейке томятся ожиданием еще с пяток задержанных. И как на грех, знакомые все лица. Все, в разное время, имели дело со мной, как с инспектором. А теперь получается, я с ними одна компашка! Они ехидно ржут...
Войдя в кабинет, я профессионально оцениваю обстановку. Пеналообразная комната, зарешеченное окно. Дистрофичный стол и геморроидальные стулья. Из достижений несовременной техники - кассетный магнитофон местного производства да непонятного дизайна настольная лампа. На что она похожа, и думать неловко. В общем - серость под стать хозяевам кабинета. Святая троица садится на мягкие стулья (геморроя не боятся, сволочи), меня же усаживают на жесткий колченогий табурет в самой середине комнаты. Экзекуцию начинает Икс. Шикарным жестом он включает магнитофон и плебейски орет:
- Фамилия? Имя? Отчество?
Меня разбирает смех. Эти гении не удосужились дать свободу хотя бы моему языку. Ну, да бог с ними! Пусть сами ломают головы над моим молчанием.
Икс тем временем продолжает реветь быком:
- Постоянное местожительство? Место работы? Национальность? Пол? Возраст? Принадлежность к какой партии?
Настроение у меня поднимается еще выше. Представляю, что было бы с ними, если бы я ляпнул, что пол у меня женский. И ведь поверили бы! Потому как анкетам не лгут. По крайней мере, в нашей стране. Даже для проверки пощупать бы не полезли. Ну, про принадлежность и говорить нечего. Член какой партии? А может, бракованной?.. Лично я предпочитаю быть самим собой, а член пусть остается членом, коим ему по природе быть положено.
Тем временем Икс выдыхается и в работу включается Игрек. Ревет он потише, зато каждую фразу подтверждает тычком кулака в загривок.
- Можете не отвечать на наши вопросы! Мы и так все про вас знаем! - И трясет перед моим носом папкой с моими инициалами на обложке.
Ого, думаю, шустряки! Уже и дело успели сварганить!
- И улик против вас предостаточно, - продолжает Игрек и выставляет на стол... Что бы вы думали? Мои измазанные в дерьме туфли! Те, что я выбросил вчера неподалеку от обделанного киоска.
- Улика номер один! - голосом базарной торговки включилась в ихний ор Зет. - И тебе не удастся доказать, что это не твоя обувка! Экспертизой доказано, что эти туфли последние три дня носил ты. А самое главно, испражнения на них по химическому и биологическому составу полностью идентичны испражнениям, найденным на месте происшествия!
Эге! - думаю. - Это ужа посерьезнее будет. Надо выкручиваться, не то знаю я этих волков - пришьют все нераскрытые дела за последние сто пятьдесят лет. А как, скажите на милость, выкручиваться, если у меня рот заткнут? Сижу, трясу головой, мычу что-то нечленораздельное.
- Ага! - хором заголосили все трое. - И крыть нечем! Ишь, как заюлил...
Заюлишь тут, тем более, Икс достает из стола пачку фотографий, показывает мне и заявляет:
- А на это что скажешь?
Гляжу я на снимки и млею. Покойный Золотарь во всех ракурсах.
- И учти, - добавляет Игрек, - у нас есть свидетельские показания хозяина кемпинга. А в них он, между прочим, прямо заявляет, что последний, с кем он видел живого Золотаря, был ты. И он же под присягой признался, что и первый, с кем он видел мертвого Золотаря, тоже был ты. Будешь продолжать играть в молчанку?
Я сижу и тщетно пытаюсь вытолкнуть языком кляп. Челюсти трещат, щеки рвутся! Основательно законопатили, гады! Делаю последнюю отчаянную попытку и (жив буду, свечку поставлю!) чувствую, как кляп потихоньку начинает покидать мой рот. Еще одно усилие и... Фу-у-у! Наконец-то! Потихоньку двигаю челюстями - целы вроде. Делаю несколько глубоких вдохов и выдаю:
- Ну, вы, лапсердаки ушастые, даете! Я подозревал, что с мозгами у вас не густо, но не до такой же степени! Допрашивать битый час и ждать взаимности, не замечая кляпа в моем рту? Это даже не идиотизм, это что-то биологическое! Уж не обижайтесь, коллеги, на правду-матку!
Вижу, смутились. Смотрят оторопело на кляп, валяющийся у моих ног, потом друг на друга. А я сижу и думаю, что следующим их шагом будет отыскание виновного в этом ляпсусе. Так и случилось. Жаль только, спектакль был коротким. Мое присутствие не позволило им раскрыться во всей красе. При постороннем не очень-то дашь волю рукам и языку. Финал этой трагикомедии тоже был мне заранее известен. Тройной вополь вызвал дежурившего за дверью сержанта и... Грех с души - гора с плеч!
А я в это время ускоренными темпами вырабатывал линию поведения. Рассказать, как все было на самом деле? Едва ли поможет. У этих волчар устойчивая аллергия к правдивым показаниям. Чем правдивее им отвечаешь, тем меньше они верят. С другой стороны, чем нелепее ложь (лишь бы только в нее укладывались все имеющиеся в распоряжении следствия факты), тем больше веры твоим показаниям. Но я находился в цейтноте, времени на фантазирование не было. Да и принципами своими, даже под угрозой потери свободы, не хотелось поступаться. Будь что будет! Случаются же чудеса на белом свете!
- Вечер вопросов и ответов объявляю открытым, - начинаю я. - Позвольте представиться. Ломов Николай Иванович. Одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения. Русский. Холост. Частный инспектор. Мужской. Не член, но с ним, - отвечаю на вопросы в порядке поступления. - Далее: мои ли это туфли? Ответ: мои. Далее: я ли был тем человеком, который видел живого Золотаря последним и мертвого первым? Ответ: да, этим человеком был я. Чем очень горжусь. Уважаемая публика имеет еще вопросы? Не имеет. Я кончил, господа!
Ну и рожы у этой великолепной троицы! Рты - хоть трамвай вкатывай. Глаза у кого где. Далее всех они укатились у Зета. Куда-то в район ушей. Да и сам я, признаться, не ожидал от себя подобного монолога, выдержанного в стиле наглой правды. Смотри-ка ты, оказывается, иногда полезно проводить такие сеансы шоковой правдотерапии. Потихоньку встаю и направляюсь к выходу. Пинком открываю дверь, при этом чуть не сшибив с ног вахтенного сержанта, и без слов протягиваю ему скованные руки. На улице появляюсь уже без этих украшений.
Первое, что вижу, выйдя на крыльцо отделения - моя милая, ненаглядная Машина. Мое появление она приветствует радостным гудком и гостеприимным распахиванием передней дверцы. Остальные три, а также капот и багажник, открываются и закрываются, производя неимоверный лязг и стук.
Похоже на аплодисменты, думаю я и с криком: "Я люблю тебя, дорогая!" падаю в зовущий комфорт салона.
10
Тихо играет ненавязчивая музыка. Что-то грустно-блюзовое. Стекла потемнели (поляроид, тоже немало стоил), не пропуская ни луча света извне. Только с дисплея льется мягкой цветовой гаммы потом. Воздух пропитан запахом моря и нежности. Временами возникает почти физическое ощущение прикосновения к моему лицу чего-то эфемерного, но теплого и ласкового.
Через десять минут уравновешиваюсь душевно и физически, вхожу в полную боевую форму.
- Знаешь, шеф, - с немалой долей уважения говорит Машина, - ты меня приятно удивил.
- Это чем же? - спрашиваю.
- Да тем, что ты выбрал самый беспроигрышный вариант освобождения из плена. Любой другой был изначально обречен на провал. Но не обольщайся. Скоро они выйдут из шока и устроят на тебя настоящую охоту. С борзыми и ружьями. А также книжной уголовного кодекса в лапах.
- Сколько же, по твоим подсчетам, у нас осталось времени до их расстолбнячивания? - интересуюсь я.
- Укрыться в какой-нибудь норе хватит, - отвечает Машина. - Но если ты решил расследовать это дело до конца, то ноль часов ноль минут. Правда, это если не предпринимать никаких ответных шагов, а сидеть, сложа руки, как китайский болванчик.
- Что же мы можем сделать? Ведь сейчас на нас целая армия фараонов попрет. Сама же говорила!