Застучали своим ритмом колёса. Но тяжёлая рана пережитого острой болью вонзилась в сердце каждого. Война! И это было только начало того, что каждому ещё было суждено увидеть, выстрадать, перестрадать, перенести и, дай Б-г, возможно, уцелеть и выжить.
Больше месяца провели Бродские в пути. Они уже сбились со счёта, сколько бомбёжек пришлось им пережить. К счастью, никто из них не потерялся и не отстал. Все были вместе, стойко встречая все тяготы бегущих навстречу бед. Бабушка Рахиль Давидовна всё ещё подхрамывала, молча снося боль при каждом шаге. Боренька часто просыпался и плакал по ночам при каждом сигнальном гудке, при лязгающем звуке вагонных дверей. С наступлением темноты вагон погружался в непроглядный мрак, внушая ужас и перепуг детям и взрослым.
Чем больше продвигался поезд, уходя вглубь страны, тем реже повторялись бомбёжки и тем ближе подходил другой враг – ГОЛОД.
В довоенные времена на всех станциях к поездам подносили большой ассортимент чего-нибудь съедобного: фрукты, овощи, яйца, даже запечённых кур и рыбу, булочки и пирожки домашней выпечки. Были бы только деньги! Купить можно было всё!
Местные жители промежуточных городов и станций знали, что у беженцев в пролетающих мимо поездах не было ни денег, ни вещей для обмена за еду. Но всё равно несли к поездам то, что есть, то, чем могли поделиться. Несколько яблок, несколько картошин, лук, да огурчики с помидорами. Хоть немного, да удавалось продать. А если беженцам не на что было купить или дать в обмен, часто давали им хоть что-нибудь бесплатно. Но еды на станциях становилось всё меньше и меньше. Поэтому, находясь в дороге, взрослые голодали, отдавая всё, что имели, детям. Продукты достать было очень трудно.
Так было и у Бродских. Все оставшиеся крохи они старались приберечь для Бореньки. Дора и бабушка как-то справлялись, старались утолить голод водой. А вот дедушка Ефим Абрамович быстро худел и слабел на глазах. Он не жаловался и молча терпел, убеждая себя, что скоро они приедут в Ташкент и всем станет легче.
– Ташкент – город большой, – думал он. – Возможность найти работу и способ выжить непременно подвернутся. Вот тогда я и смогу позволить себе кусочек-другой.
Ташкент, столица Узбекистана, был целью путешествия не только для Бродских. Вместе с ними прибыли сотни других семей, бежавших с территорий, пока ещё не оккупированных немецкими захватчиками. И это не был единственный пришедший сюда эшелон. В Узбекистан стягивались поезда изо всех прифронтовых территорий. Ташкент оказался наводнённым тысячами голодных, без надежды на кров беженцев, которых никто не встречал, и никто не ждал. Не имея ни малейшего представления, как налаживать свою жизнь, люди ютились прямо на привокзальной площади, под открытым небом. Если находилось какое-нибудь одеяло или простынь, которую стелили прямо на землю, можно было ощутить это место как клочок своей собственной территории, служившей пристанищем. Беженцы были измучены голодной дорогой, многие были ранены и больны, среди них были разного возраста дети, уже прошедшие через ужас бомбёжек и личных трагедий. Многие из этих детей уже успели осиротеть и вступали на путь самостоятельного выживания.
Администрация города явно не справлялась с размещением вновь прибывших. Местное население, не всегда готовое на гостеприимство, постепенно принимало отдельные семьи под свой кров. Приехавших регистрировали, выдавая талоны на мизерную еду в виде пустоватого супа, слабо заправленного мукой.
– Вода! Горячий вода! – раздавался на площади постоянный клич. Это было единственным, что всегда можно было получить.
Осиротевших детей устраивали в детские дома. Но толпы бездомных, беспризорных мальчишек рыскали по площадям и базарам, промышляя мелким воровством, охотясь за продуктовыми карточками драками, силой, групповыми атаками на слабых, старых, наивных и немощных людей, добывая себе этим скудное пропитание.
Вот уже две недели Дора оставляла родителей с маленьким Борей на привокзальной площади и уходила в город на поиски работы и на рынок, где пыталась обменять на еду то немногое, что у них ещё осталось. Её поиски были настолько безрезультатными, что однажды, доведённая до отчаяния, она вернулась к семье, едва сдерживая слёзы. Кто-то посоветовал ей уехать из Ташкента в городок поменьше, где было меньше беженцев и больше возможностей найти свой шанс на сельскохозяйственных работах. Поразмыслив немного, Бродские действительно решили уехать в маленький городок Янгиюль, расположенный неподалёку.
Янгиюль тоже встретил Бродских забитой привокзальной площадью с сотнями беженцев, занятых всё теми же попытками найти работу, крышу над головой и как-то выжить в сложившейся обстановке. Но привокзальная площадь была поменьше ташкентской, следовательно, и беженцев здесь действительно было меньше. Беженцев таким же образом регистрировали, выдавали талоны на такой же суп и так же предлагали горячий вода, как и на ташкентском вокзале.
Через неделю-две Дора нашла работу на окраине городка на большой животноводческой ферме, где в её обязанности входило убирать за козами да баранами и кормить их несколько раз в день. Знание местного языка в работе с козами да баранами не требовалось, да и узбеки худо-бедно говорили и понимали по-русски. Но теперь появилась возможность подкормить семью, и Дора была бесконечно рада своим достижениям. Её беспокоило состояние здоровья родителей, особенно отца. Длинная голодная дорога, бездомные неустроенные недели и постоянный стресс сильно подкосили его состояние: он весь опух, особенно ноги, ставшие огромными, как колоды. Он утратил интерес к еде и почти не мог передвигаться. Дора знала, что Папе нужен тщательный уход, постельный режим и правильное питание. Как, спрашивается, она могла всё это организовать для него? Время шло, а вся семья всё ещё жила под открытым небом.
Правление совхоза постоянно обращалось к населению Янгиюля, убеждая в необходимости помогать беженцам и приютить в своём доме как можно больше людей. Местным жителям пришлось потесниться.
Днём теснота казалась терпимой, так как жизнь гуртом во дворе была привычным делом. Двор, как система жизнеобеспечения, как повседневный театр узбекского быта, испокон века входил в национальную культуру Узбекистана. Во дворе стояли самодельные круглые печи (тандыры), в которых пекли большие круглые лепёшки, готовили нехитрую еду, кипятили воду, заваривая свои бесконечные чаи. И тут же во дворе, на специально построенных больших квадратных помостах (айванах), накрытых стёгаными одеялами (курпачами), поджав под себя ноги, вожделенно пили чай. Чай непременно должен был быть горячим даже в самую жару. А на себя мужчины надевали толстые ватные халаты, призванные помогать сохранить температуру своего тела. Сюда приглашали гостей, здесь собирались соседи, обедали и спали. Помосты (айваны) служили местом, на котором регулярно шёл обмен новостями, местом для домашнего увеселения. Их умышленно строили над текущими по дворам арыками, прохлада которых помогала пережить жаркий день. Баюкающий эффект журчащей воды придавал сладость послеобеденному сну и успокаивал усталость рабочего дня.
Когда на землю спускались сумерки, кипение дворовой жизни постепенно угасало и переходило внутрь домов, где люди готовились ко сну. Было тесно, но теснота была привычным делом. Никто не жаловался, всем хватало места: взрослые спали на топчанах, а дети – везде: на сундуках, скамейках, на полу. А тут ещё и семьи беженцев, снимающие угол, часто отгороженный висящей простынёй, как занавеской.
Бродским повезло. Им удалось найти маленькую комнатку, пристройку к дому с выходом на задний заброшенный дворик. Когда-то в ней, как в кладовке, держали всякие нужные и ненужные вещи. А теперь она была пустой и грязной, как сарай. Дора с матерью прибрали всё, как смогли, а хозяева дали им большую старую курпачу (стёганое одеяло). Её постелили прямо на глиняный пол, и она служила постелью для всей семьи. Для мебели места не оставалось. хотя мебели никакой всё равно не было. Поместилась в углу еле живая книжная полка, куда можно было разместить какие-то пожитки. Низкий потолок, как, впрочем, и стены, был сделан из земли, замешанной с глиной и соломой. Очевидно, в этой земле ещё таилась жизнь, поэтому сверху комнатки вместо крыши боролась за своё существование слабенькая травка.
