Читая, тот держал документ на некотором расстоянии от себя, с тем, чтобы и Вадим мог, хотя бы краем глаза, схватить суть написанного. В документе французское посольство уведомляло господина Ткаченко Валериана Семеновича о том, что, по ходатайству его супруги, проживающей в Париже, оно готово содействовать выезду вышеозначенного на постоянное место жительства во Францию.
- И как вы решили, Валерьян Семеныч? - Возвращая ему бумагу, Крепс глядел прямо перед собой. - Поедете?
- Наверное, нет. - Смутная полуулыбка обрамила ровный ряд нетронутых временем зубов. - Мне уже восьмой десяток. Каждый день для меня - подарок. Больше половины жизни скитался по чужбине. Теперь я хочу умереть здесь, на родине. Если уж выбирать, то лучше желтый дом в России, чем любая европейская богадельня... Жаль, конечно, Аннет, с ней мы многое перенесли вместе, но она, верно, поймет меня.
- Тогда, может быть, вы все-таки выпишетесь? - Рука Марка легла поверх ладони старика. - Негоже вам, Валерьян Семеныч, больничным приживалой жизнь кончать.
- А куда я пойду, Марк Францевич? - Даже выражение беспомощности не размягчало его скульптурно четкого лица. - У меня там,- он кивнул в сторону забора,- никого нет. Да и что я там буду делать? За сорок-то с лишним лет все переменилось. Не приживусь я теперь на воле. А здесь у меня, по крайней мере, есть крыша и постоянный хлеб. Нет уж, Марк Францевич, поздно мне снова начинать.
- Как знаете, Валерьян Семеныч, как знаете. - Поднимаясь, Крепс устало поморщился. - Пошли, Вадя.
После разговора со стариком Марк заметно сбавил шаг, поскучнел, шел, то и дело ознобливо поводя плечами. В нем явно проступало нетерпение высказаться, но лишь удалившись на порядочное от усача расстояние, он разразился горячечным шепотом:
- Что же это делается с людьми, Вадя! Полный генерал, первый командующий русской авиацией, кавалер трех Георгиев считает за счастье скоротать последние свои дни в сумасшедшем доме! Мир взбесился! Ты только посмотри на него, ведь он доволен! Доволен! Уж эта мне россий-ская ностальгия! Рабом, побирушкой, бездомным псом - лишь бы на родине. Слышишь, "на родине"! А то, что эта самая "родина" сначала отказалась от него, потом гоняла по всем своим лагерям от Колымы до Потьмы и, наконец, в виде особой милости, разрешила перекантоваться до похорон в дурдоме,- это не в счет. А властям на руку. Они даже культивируют такого рода гнусности в людях. Как же - патриотизм! Так ведь патриотизм-то героев должен рождать, а не лакеев! Что с нами будет, Вадя, что будет? На глазах вырождаемся!
- Как он к нам-то попал? - От всего услышанного Вадим слегка растерялся. - Каким образом?
- В сорок пятом, в Югославии взяли. Он там латынь в русской гимназии преподавал.
- А потом?
- Потом? потом - лагерь. Освободился, идти некуда. Стал хлопотать о выезде - заперли сюда. Теперь, как видишь, сам не хочет. Конечно, за двенадцать лет в эдаком содоме кого хочешь сломает, но все-таки не умещается это у меня в голове.
- Может быть, он прав, Марк. Если уж мы с тобою не смогли приспособиться, то ему ведь еще труднее. Мы хоть родились и выросли в этой выгребной яме.
- Но у него, в отличие от нас, есть сейчас свобода выбора.
- Там ведь тоже хлеб даром не дают, Маркуша, а ему уже вон сколько накачало.
- И ты туда же!
- Но ведь правда.
Тот лишь рукой махнул: иди ты, мол, к чёртовой матери. И направился в отделение. Прежде чем последовать за приятелем, Вадим не выдержал искушения, обернулся. Старик все так же сидел на скамейке, глубоко вобрав голову в плечи, отчего сходство его с больной, заброшенной птицей казалось еще более разительным.
VI
Едва они успели раздеться, как появился гость из соседней палаты. Сияя во все стороны выпуклыми цементного оттенка глазами и победно поводя вокруг себя кирпичной бороденкой клинышком, он торжественно потрясал развернутой газетой:
- Поздравляю вас, товарищи! - Его прямо-таки распирало от восторга. Братская ГЭС дала первый ток! Представляете, товарищи, какой удар по нашим злопыхателям из-за рубежа?
Гость этот - фамилия его была Бочкарев - считался здесь коренным старожилом. Помещен-ный сюда, по его собственному определению, за активную борьбу с религиозными пережитками, выразившуюся в том, что он изъял у своей соседки и ухитрился сжечь на газовой конфорке образ Иоанна Крестителя, Бочкарев и тут остался верен себе и своим убеждениям. Имея право свобод-ного выхода, он с утра отправлялся в село за газетами. Затем с карандашом в руках прочитывал их от корки до корки, старательно подчеркивая наиболее, по его мнению, значительные места, после чего садился писать одобрительные реляции в самые высокие адреса. В своих посланиях Бочкарев "горячо одобрял", "с энтузиазмом поддерживал", "безусловно санкционировал" все последние меры и постановления вышестоящих инстанций. Письма его начинались с обычного "в нашем здоровом коллективе больных" и заканчивались традиционным "коммунистическим приветом". Периодика и почтовые расходы целиком поглощали бочкаревскую пенсию, что лишь воодушевля-ло его бескорыстную деятельность. Получая вежливые ответы в маркированных конвертах, он поглядывал на окружающих таинственно и горделиво. Казалось, не было такой силы в мире, которая могла бы выбить Бочкарева из его раз и навсегда взятой им колеи.
- Но это еще не все, товарищи. - Его праздничное сияние становилось почти нестерпимым. - В Тюменской области забил новый мощный фонтан нефти! Ученые утверждают, что запасы черного золота в этом районе практически неисчерпаемы!
Для Крепса это было слишком. У него даже кровь отлила от лица, и белые губы вытянулись в змеящуюся ниточку:
- Слушай, ты, поросенок,- цепляясь за край койки, он весь, словно стреноженый конь, яростно подрагивал,- если ты сию минуту не спинаешь отсюда, я буду делать из тебя клоуна. Ну!
Бочкарева уговаривать не приходилось. Полтора десятка лет, проведенных в отделении для социально опасных, научили его спасительной осторожности. Мгновенно ретировавшись, он все-таки не утерпел,- помитинговал в коридоре:
- Теряете классовое чутье, товарищ Крепс! Не радуетесь успехам своего государства! Скатываетесь в болото ревизионизма! Льете воду на мельницу!.. И потом у меня поручение к товарищу Лашкову! Его просил зайти товарищ Телегин! Товарищ Телегин серьезно болен!
