Митяй, петляя, шел к выходу, а из другого конца барака, где обособилось несколько коек бывших лагерников, вслед ему нестройный хор разухабисто горланил на мотив "Две гитары за стеной жалобно заныли...":
Дядя Ваня на гармони,
На гармони заиграл.
Заиграл в запретной зоне
Застрелили наповал.
О покое в ту ночь нечего было и думать. Вадим вышел, постоял у порога, оглядываясь вокруг, а затем решительно двинулся в поле: стройка газового завода с выдвинутыми вперед, наподобие аванпостов, общежитейскими бараками вплотную примыкала к артельным угодьям. Оттуда тянуло улежавшимся сеном и полынью. Запахи еще не тронутой сКрепсрами земли сами оберегали свою неистребимость от асфальтовой гари и известковой горечи стройки.
Уткнувшись головой в первую же копну, Вадим словно окунулся в другой, совсем недавно потерянный им мир. Его, выросшего в раздельной бесприютности башкирского юга, угнетала здешняя скученность дорог, строений, людей, вызывавшая в нем непонятную ему самому раздражительность, даже озлобление. Там - в детдоме, а потом в ФЗО он представлял себе свою будущую самостоятельную жизнь иной, никак не похожей на эту. По рассказам бывалых погодков здешние места рисовались Вадиму землей обетованной, где перед гостем из-за Урала открывается миллион возможностей стряхнуть с себя, как дурной сон, опостылевшее однообразие степи. Но действительность в два счета развеяла его иллюзии. Попав на строительство завода, он оказался среди людей, съехавшихся сюда чуть ли не со всех концов страны и не связанных между собой ничем, кроме желания заработать на обратную дорогу. Профессия в договоре не указывалась - оргнабору это было невыгодно: вербованный мог потребовать работу по специальности - и Вадиму, с его пятым разрядом, едва-едва посчастливилось устроиться подсобным штукатура. Так что, при всей его трезвенности, ему редко выпадало сводить концы с концами. Но, по правде говоря, его удручало не столько безденежье,- разносолами на коротком своем веку он не был избалован,- сколько эта вот ожесточающая душу сутолока, которая день ото дня затягивала его в свой оголтелый круговорот, не давая опомниться и хоть как-то определить себя в окружающем. И сейчас, лежа у копны июльского сена, Вадим со сладостной истомой вспоминал когда-то без сожаления брошенную им зябкую башкирскую степь с ее блеклыми тонами и коротким летом. И то, что раньше казалось ему скучным и постылым - долгие зимние ночи, стылые ветры по осени, безлюдье - выглядело теперь вещим, мудрым, исполненным значения... Где-то совсем рядом зашуршала трава.
- Кто тут живой отсыпается? - Не поворачивая головы, Вадим по голосу узнал Телегина. - Принимай в канпанию!.. Никак ты, Вадька.
Вадим не ответил: сейчас ему его одиночество было дороже телегинского соседства. Но тот все же сел рядом, зажег спичку, затянулся.
- Эх, ведь какая благодать кругом. - Речь его лилась трезво и благостно. - Хлеба хрустят, тварь всякая стрекочет, земля в духу покоится... И середь всего этого пьяный человек, навроде дерьма, шалается, святое место поганит... Так все в нутрях и переворачивается. Материться и то - лень... В деревню бы сейчас. Да по ранней зорьке, кваском опохмелимшись, косу на плечи...
- И очень просто.
- Просто! А в пачпорте кирпичик: завербован. Вот и сунься с этой печаткой к председателю. Мигом в райотдел отправит.
- Не лез бы. - Вадим грубил намеренно, думал, может, отстанет. - Все рубля подлиннее ищете.
- Да мне, друг-человек,- Телегин сразу заерзал на месте, заволновался,- чтоб половину дырок залатать, руль с версту нужен. Не напечатали еще такого. А только и дома сидеть никакого резону нет. На трудодень обещанками платят, одна кормежка что с усадьбы. Много ли с нее прокорму? Вот и разбредается мужик хоть малую деньгу зашибить... Да и деньга-то, ведь сказать, стыд один...
- Пьете вы все.
- Ты вот не пьешь, много ль в сберкассе скопил?.. То-то... Пропивай, не пропивай,- все одно в кармане шиш. Так хочь душу повеселить.
- Ничего себе веселье. В прошлую получку троих скорая помощь увезла.
- Усталый народ,- примирительно вздохнул Митяй. - Выпьет, злость наружу. Вот и режутся... С непривычки оно, конечно, в диковинку... Сам-то ты откуда?
- Из Башкирии...
- Ишь ты, в какую даль забрался! Степя там у вас?
- Степя,- в тон ему ответил Вадим и еще раз повторил уже мягче,степя.
- И ночь, говорят, длинная?
- И ночь... И день...
- Скота много... Опять же - нефтя.
- Хватает.
- Чудно!
- Чего ж?
- Уж больно Рассея велика. У нас вот - в Тульской области, зайца встретить - редкость... Рыба и та вышла. Стребили. Всю как есть. Так, дурочка иногда попадается, а чтоб по-настоящему - ни в жисть.
- Соскучился, возьми билет и дуй к нам. Там этого добра пропасть.
- Туда одна дорога во что обойдется, все спусти - не хватит. И опять же от дома далеко... Ребята у меня... Шестеро. - И определил мечтательно. А ничего бы...
Этим своим "ничего бы" Телегин словно приобщил себя к сегодняшней его тоске, вызвав тем самым в нем чувство ответного сочувствия:
- У нас там широко. Сто километров, вроде, как здесь один пролет поездом.
- Ишь ты...
- И народ широкий... Добрый народ...
- Смотри-ка...
- И тишина кругом...
- Дела-а...
И сейчас, будто продолжая их тогдашний разговор, Митяй восторженно мотнул сивой головой:
- Дела-а... А я и смотрю, быдто знакомый... Ить сколько годов, а признал! - Он по-ребячьи радовался встрече, возбужденно ерзая по соседской койке, то и дело подталкивая того локтем, стараясь и его приобщить к своему торжеству. - Не всю, значится, память я пропил, осталось чуток!.. Эх, так и текет жись без передыху... А меня поваляло-потрепало, да... Как отбился я тогда от деревни, так досё и замеряю Союз подошвой вдоль и поперек... Жена еще до реформы денежной померла, дети попереженились да и поразъехались кто куда, ищи их теперь... Да и ни к чему, все одно забыли... А я из вербовки в вербовку, как из ярма в ярмо... А сюда,- от напряжен-ного смущения у него даже пот на лбу выступил,- я по пьяному делу попал... Зашибил я, понимаешь, хорошую деньгу в Тюмени на нефтях, ну, и гульнул здесь проездом по буфету... Ну, и задел одного ненароком... Слыхал Тюмень-то? - Телегин намеренно переводил разговор в другое русло. - На подсобке и то по триста гребут...
