– А всё дело в том, что во времена галантности, чего совершенно не наблюдается в современности, когда люди были все сплошь рыцари, они не боялись быть поднятыми на смех своими закостеневшими в разврате и одичании от холостяцкой жизни, товарищами по оружию в виде кубка вина, и преклоняли в почтении голову перед дамами своего сердца. И этот ритуал не просто есть выражение почтения перед дамой, а в нём есть глубочайший смысл: он приоткрывает избраннице сердца рыцаря врата к своему пониманию. Она по его затылку может многое для себя и для своего рыцаря прочитать и понять. – Рыжая перевела дух и продолжила. – Вот если посмотреть на свою или какую другую макушку головы, в центре схождения и одновременно разветвления волос, то создаётся такое ощущение, что перед нами предстаёт в фигуральном виде завихрённая в своё мироздание вселенная. А если перенести это вселенское завихрение ближе к человеку, то его можно обозначить, как вихрь мыслей человеческой вселенной, со своей бесконечной наполненностью и неизвестностью.
– И вот дамы, видя всё это, – Рыжая в этот момент так посмотрела на меня, как будто она действительно сейчас смотрела на представившийся на её усмотрение затылок (и я даже догадывался, на чью макушку она смотрела), – сами того не осознавая, попадают в орбиту притяжения этой вселенной, подспудно приходя к пониманию того, что включает в себя эта вселенная и что им ждать от неё. – Здесь Рыжая замолчала, с созерцательным видом смотря сквозь меня, в представившуюся ей вселенную. И я ей не мешал, ведь я догадывался о том, чья вселенная её затягивает, и шаг за шагом поглощает. А я человек открытый для людей ко мне внимательных, так что пусть сколько влезет смотрят на меня.
Правда, когда всё это дело стало затягиваться, а я вдруг подумал, что и сам себя ещё толком не знаю, а там во мне, как и во всякой вселенной, вполне возможно, что водятся чёрные дыры, – а они и затянуть в себя могут, и тогда как нам с Рыжей ужиться в одной вселенной, если мы ещё так мало друг о друге знаем; и что-то мне подсказывает, что она будет перетягивать на себя одеяло, а мне значит спать с открытыми ногами, – то я решил её потревожить и тем самым вывести из орбиты своего влияния.
– А хотите, я сам вам покажу свою макушку? – обращаюсь я к ней со своим вопросом, тем самым пробуждая Рыжую от своего углубления в свои мысли. Рыжая же, очнувшись, смотрит на меня и наконец, приходит к пониманию, где она находится, а затем уже до неё доходит смысл мною сказанного. – Нет, – отрицательно качает она головой, – тогда ничего не выйдет. Ведь ты будешь готов к этому, и твой мысленный вихрь соберётся в единую образность, и не будет представлять свободную волю.
– Тогда …– но на этом всё и Рыжая не даёт мне возможности договорить и опомниться, вдруг резко выкинув руку и, положив мне её на макушку головы. А я от такой неожиданности и немного от испуга, даже слегка подогнулся в коленях и, обмерев в одном, очень для меня неудобном положении, уставившись на Рыжую, теперь старался не дышать, ощущая тепло от её ладони. И в таком до удивления со стороны положении, мы стоим и каждый о своём думаем. Хотя она, судя по её, что-то там в уме считающему виду, скорей всего, ничего не думала, предоставив это занятие для того, кто до этого момента мало думал, а сейчас уже никуда не денется, а придётся о себе и своём будущем подумать, когда о тебе решили подумать, то есть мне.
И вот я, скрючившись в самое для себя неудобное и как мне это видится со стороны, до смешливости неловкое положение, стою в упор близко, напротив Рыжей, которая благодаря своим туфлям и каблукам на них, теперь вровень ростом со мной и мы к приятности моих ощущений, лишь слегка не касаемся своим носами (и только от меня зависит, потрёмся мы носами или нет, а это моё всевластие несколько сглаживает неудобство моего положения) и, ощущая лёгкую теплоту её руки на мой макушке, скорее пребываю в самом себе, чем о чём-то думаю, как того может быть хотела рыжая. И за всем этим я, пожалуй, мог бы и уснуть, несмотря даже на всё это моё неудобство стояния, но тут, с прежней неожиданностью, Рыжая убирает руку и говорит мне:
– Всё, можете расслабиться. – А как спрашивается, я могу расслабиться, если я до этого момента уже находился в этом состоянии. И само собой, я не расслабляюсь, а наоборот, напрягаюсь, хоть и вытягиваюсь в нормальное положение. Откуда смотрю на Рыжую, и даже не сомневаюсь, что она от меня что-то важное для меня скрывает.
– И что вы там, во мне, увидели? – спрашиваю я её. А она так многозначительно, да ещё иронично улыбается и с таким интригующим на любопытство посылом говорит мне: «Много чего», что у меня ещё больше разыгрывается интерес к себе и к тому, что она там во мне увидела. – А что конкретно? – спрашиваю я её уже настойчиво. А ей бы хоть бы хны на моё волнение и заинтригованность. – Много будешь знать, скоро облысеешь. – Рыжая прямо-таки срезает своей дальновидностью и знаниями моих слабых мест. Отчего я чуть было, невольно не потянулся руками к своим волосам, чтобы удостовериться, что там всё на месте и не осыпалось, оголив один из участков моей головы. А всё дело в том, что меня в последнее время беспокоит прореживание моей головы после расчёсывания массажной расчёской, на которой к моему потрясению остаются волосы, тогда как их прямое место на голове.
– Да таким макаром я все свои волосы вычешу. – Ахнул я и, решив отложить в дальний ящик массажную расчёску, этот инструмент подавления во мне анархического духа (вызывающая вопросы причёска, как один из элементов этого духа), взялся за голову руками, которым с этого момента, только и позволено прикасаться к моей голове в плане поглаживания и расчёсывания. О чём выходит, Рыжая узнала, приложив к моей макушке свою руку – волосы обогретые теплотой и мягкостью её руки, которая им с первого прикосновения к ним пришлась по душе, естественно подпали под её обаяние и всё, всё, в жалостливой манере, о себе и обо мне ей рассказали (это чтобы она их пожалела и погладила). А она взяла и использовала эти знания против меня.
И я ей бы сказал, что я на всё это думаю, с крайней жестокостью посмотрев на её волосы, которыми она явно гордилась и всегда хвасталась, но не успел, так как она, сместив акценты в своей тональности голоса, обратилась ко мне. – Я вот что подумала, – так серьёзно она сказала, что мне немножко в себе испугалось от того, что она могла у себя там надумать. – Надеюсь, не ту глупость, – в один момент во мне всё в мыслях восстало, запустив свою логическую цепочку предположений, – которую я себе сейчас надумал:
«Мы не можем больше встречаться. – Скажет она мне без всякой надежды голосом.
– Но почему? – еле сдерживая в себе эмоции, спрошу я.
– Я дала слово другому. – Почему-то ожидаемо мной именно вот это скажет она, блеснув в глазах слезой.
– Это ещё кому и что ещё за слово? – возмутившись на такую глупость, на которую вечно попадаются самые привлекательные героини рыцарских романов, сурово спрошу я её. – Ты его не знаешь, он из моего будущего. – Скажет печально Рыжая. Что меня ещё больше заводит: «Она что, решила его защитить, раз так о нём отзывается. Нет уж, мне нужно имя и адрес этого ловкача, да по подробней».
– Так что за слово? – спрашиваю я её для начала, чтобы так сказать, ослабить её контроль над именем того ловкача, а как только она забудется, то через неожиданный вопрос: «Не задумываясь, прямо сейчас говори, кого ты любишь?», выманить имя этого негодяя и похитителя её сердца. – А если она назовёт моё имя? – с потеплевшим сердцем вопросил я себя. – Тогда знать имя того негодяя не обязательно. – Успокою я себя. Но сейчас я жду от неё ответа на другой свой вопрос.
– Я ему обещала не влюбляться в человека из прошлого. Ведь это неразумно. – С такой печалью это сказала она, что у меня в сердце затеплилась надежда, а в горле почему-то пересохло (наверное, тепло в сердце просушило горло). И я, прокашлявшись для смазки горла, исподлобья глядя на неё, спрашиваю её. – Так вы нарушили слово?
