– Убери руки, убери руки, гаденыш! Отпусти, отпусти гад, – захрипел тот, хватаясь руками за деревянную трость, которая торчала из-за голенища выдраенного майорского сапога.

– Куда ты руки тянешь, урод? – майор, сильно толкнув его вперед, кулаком правой руки ударил в живот и прижал к пыльному плацу. – Лежать, я сказал, ле-жа-ть, – он демонстративно придавил концом деревянной трости спину солдата, пытавшегося встать на ноги. – Повторяю еще раз. И последний. Упо-оор лежа принять!

Как по велению волшебной палочки, дембеля бухнулись в пыль батальонного плаца. Майор Портов стоял, широко расставив ноги, одной рукой похлопывал трофейной тростью по голенищу конолевого хромового, покрытого тонким слоем пыли сапога, после каждого короткого удара оставляя на нем след, другую упер в бок могучей двухметровой фигуры, грозно нахмурил густые мохнатые брови и нервно оскалил прокуренные желтовато-белые клыки.

– Домой хотите? Это нужно заслужить еще. Домой – это хорошо, водка, ба-абы, удовольствия всем хочется. Но я стал отчетливо замечать, что вы почувствовали сладостные моменты далекой и желанной всем сердцем гражданки. Вы положили на меня и мои приказы. Так что ли, а-аа? – Портов непристойным жестом изобразил невыполнение приказа. Он согнул руку в локте и сжал кулак, так что послышался в пальцах хруст, яростно хлопнул себя по бицепсу, напрягая стальные звенящие мышцы. – Или вы на войну захотели, соскучились, а-ааа? Я вам устрою, проще пареной репы, мои дорогие дембеля.

И его слова не были пустой угрозой. Нет. Что он говорил, то он и делал, не заботясь о жизни простого солдата. Особенно непримиримым он становился по отношению к увольняемым, замечая, что его приказы все чаще игнорируются. Он мог быть справедливым, но мог быть и последней сукой, отправляя дембелей с легким сердцем в горячую точку или в Богом забытый, кишащий смертью кишлак. Так просто, легко. За Родину, за какую? – спросить бы его. Не имея права распоряжаться чужой жизнью, а просто из желания сломать, уничтожить неугодного, наживая врагов среди тех, кто был с ним в одном строю, не оставлял он выбора жить или умереть, когда все меньше оставалось в дембельских календарях дней, не перечеркнутых крестом, отделяющих их от долгожданной свободы. За что здесь воевали, никто из солдат-смертников толком не мог понять до конца своей службы или жизни. Может, за то, чтобы просто выжить, если попал сюда, не по своей воле или реже – добровольно, выискивая в этой службе романтику или приключения, но, только столкнувшись с действительностью, понимал всю тяжесть происходящего.

Вот и сейчас майор, рьяно выговаривая дембелям на плацу, пугал их, что не видать им хорошей жизни на гражданке, ведь он может испортить им жизнь и там – характеристикой или еще каким-либо черным

словом, и здесь, на войне, лишив увольнения домой вовремя, вопреки тому, что они заслужили свою свободу и жизнь.

И за малейшую провинность они лишались заслуженных неимоверной ценой наград, к которым представлялись после удачных боевых операций, рискуя жизнью, испытывая страдания и видя смерть своих друзей. И награды не находили своих настоящих героев, а оседали в штабах, красуясь на груди недостойных «крыс», или «любимчиков», не узнавших, что такое огонь, никогда не преследуемых запахом горящей плоти, в штабных кабинетах перевиравших услышанные рассказы смертников. И в последний раз ребята думали о Родине, которую не суждено обнять тоскующей душой своей, и не целовать землю свою жаркими губами, и не обдавать ее своим свободным дыханием. И с последней надеждой срывали чеку и прижимали к сердцу обжигающе холодный металл оставленной для себя гранаты. Только бы в плен к врагу не попасть.

– Что молчите? Развалились тут, как на пляже. Солнышко пригрело? Я сказал, упор принять. Упор, а не подпор, – он подошел к ближайшему солдату и небрежно, ногой, выбил из-под него руку. Тот, не ожидая такой выходки, упал на бок, цепляясь щекой об оголенную землю, и разодрал ее в кровь.

– Ну и скот же ты, майор, – прокатился легкий шепот по лежащим шеренгам солдат, напряженно наблюдающих, за происходящим.

Портов или сделал вид, что не услышал, или на самом деле не обратил внимания на шум со стороны, но, сильно хлопнув тростью по голенищу сапога, прикрикнул:

– Отставить разговорчики в строю! Дембеля, слушай мою команду! Делай раз, два. Делай раз, два. Я сказал два, – настойчиво повторил он и прижал носком сапога рядом лежащего солдата. – Не нужно торопить меня, не нужно. Раз, я сказал, раз! Стоять, ноги не сгибать в коленях. Что, разучились выполнять команды? Вашу мать, ишь ты, забурели. Ни хрена у вас не выйдет. Четче, два. Раз, два. Четче, раз, два. Капитан Кривенко, подойдите ко мне, – обратился он к офицеру. – Продолжайте, – сказал Портов и отошел на несколько шагов в сторону, изредка нервно похлопывая тростью по голенищу. – Хорошо, вы свободны, идите в штаб, я передумал, – распорядился вдруг он. – Я сам закончу свои дела. Капитан недоуменно посмотрел на Портова.

– Я сам, сам я, идите в штаб, я вам приказал, кажется, товарищ капитан! Что вы тут стоите, выполняйте приказ, или вы тоже разучились? – выплеснул он свое раздражение на капитана.

– Так точно, товарищ майор, – ответил Кривенко, опуская глаза

– Что так точно, разучились? Что, что, что-оо? – повышая голос, закричал Портов.

– Ты что, Алексей? Успокойся.

– Да пошел ты подальше, – вытаращив глаза, зашипел майор. – Он меня успокаивает, ты вот кого должен успокаивать, разнуздал, распустил, расслабился! Он меня успокаивает, етит-твою мать,

– он грязно выругался. – Ишь ты, он меня останавливает. Я здесь хозяин. Забыли? Кому прекословить вздумали? Урро-одыы. Всем стоять смирно! Я не давал команду «вольно».

Ровные шеренги заметно напряглись, солдаты

сдерживали дыхание.

– Вот так-то лучше, – уже мягче произнес комбат, окидывая их тяжелым взглядом.

Он был готов разорвать любого, кто осмелился возмутиться по какому-либо поводу. Дембеля, покрытые коркой пыли, изнывали, стоя на вытянутых руках. Крупные капли пота стекали по налитым кровью лицам быстрыми струйками, падали в ядовитую серую мучную пыль, впитывались в нее, исчезали.

– Ну что, отдохнули? – обратился он к ним со злорадной улыбочкой. – Раз, держать. Вам выбирать, аккорд или боевые. Что вдруг замолчали? Устали? Я понимаю, что это трудно и неприятно. Да мне плевать, также как и вам. Это ваша служба. Вы в моей власти. Но я с вами еще по-человечески обращаюсь. Вот как скажете, так и будет, слово даю. Так что, дембельский аккорд или разомнетесь до замены в горах, а-ааа? Делай два!

Дембеля, измученные продолжительной муштрой, плюхнулись на плац, подняв небольшое облако пыли.

– Ну что такое, что за отношение к себе? – как бы в шутку проговорил майор. – А теперь слушайте меня внимательно! Пока не построите баню, меня лично не интересует, сколько вы будете ее строить. Для вас чем быстрей, тем лучше, сами понимаете. Для вас полная свобода времени. А до этого времени никто никуда не поедет, – он поднял многообещающе палец.

– Ну, если только грузом двести, – съязвил он. – Понятно вам, граждане дембеля? Я спрашиваю, понятно? Не слышу ответа.

– Так точно, товарищ майор, – прохрипело

отделение из пятнадцати человек.

– Ну ладно, – комбат по-хозяйски прошелся вдоль лежащих шеренг. – Полежали – вставайте, а то еще уснете, не дай Бог, – и на его суровом лице появилась обжигающая улыбочка. – Вольно-оо! – гаркнул комбат.

Батальон оживленно зашевелился и загудел, выходя из напряжения.

– Теперь слушай мою команду. Дембеля, в столовую завтракать, – он посмотрел на свои часы, усмехнувшись. – Хотя уже близится время обеда, но ничего, даю час чистого времени без проволочек принять пищу – и быстро на объект. А то я уже замучился пробираться через «зеленку» в бригадную баню, пора бы уже свою иметь. Своего отца-комбата совсем не жалеете, – он прищурил глаза и оголил клыки, выдавливая из себя уже знакомую улыбочку. – Уедете от меня, будете вспоминать лучшие денечки своей службы, граждане дембеля, -сказал он, четко выделяя последние два слова. – Остальные – разобраться по плану сегодняшнего дня. Третий взвод третьей роты, приготовиться к выезду. Инструкции получите у командира роты. Все, – проговорил он, выдыхая.