В какой-то момент, которого мы еще не достигли, но, думаю, достигнем скоро, вред от разрушений покажется настолько страшным, что перевесит те преимущества, которые мы получаем, производя разрушения. Революции не произойдет, но мы увидим, вероятно, появление новой школы, новых моделей семьи и общественных отношений, новых информационных процессов. Если мы хотим продолжать жить на земле, без этого не обойтись. К лечению болезни мы добавим изменения обстоятельств, провоцирующих болезнь. Профилактике мы будем уделять не меньше внимания, чем лечению. Когда новое тысячелетие достигнет зрелости, мы, уверен, спасем дождевые леса, озоновый слой, реки, ручьи и океаны; а также, я верю в это, мы спасем умы и сердца живущих здесь людей. И мы обуздаем нарастающий страх перед полуденным демоном – нашей тревогой и депрессией.
Жизнь камбоджийского народа изменила небывалая трагедия. В 1970-х годах революционер Пол Пот установил там диктатуру маоистского толка, известную нам как режим красных кхмеров[33]. Кровавая гражданская война продолжалась долгие годы, погибло около 20 % населения страны. Интеллектуальная элита была уничтожена, крестьян перегоняли с места на место, многих бросали в тюрьмы, где заключенные подвергались моральным и физическим пыткам. Целая страна жила в непрестанном страхе. Войны трудно классифицировать – недавние зверства в Руанде были не менее страшными – однако Пол Пот превзошел всех в истории последних столетий. Что происходит с вашими чувствами, если вы знаете, что четверть ваших соотечественников были зверски убиты, когда вы сами годами жили при чудовищном режиме, когда, чтобы восстановить нацию, требуется сражаться с призраками? Я хотел увидеть, что произошло с чувствами народа, испытавшего невероятные потрясения, крайне бедно живущего, имеющего очень мало шансов получить образование и работу. Можно было бы поискать другой очаг страданий, но мне не хотелось ехать в страну, где идет война, потому что в психологии военного времени преобладает ярость, а в обстоятельствах пережитого разрушения – всеохватное оцепенение. При этом в Камбодже не было противостояния каких-то сил, там все воевали против всех, были уничтожены все общественные механизмы, там не осталось любви, идеализма и вообще ничего хорошего.
Камбоджийцы в целом приветливы и дружелюбны к приезжающим иностранцам. Большинство из них очень вежливы, говорят негромко. Трудно поверить, что зверства Пол Пота происходили в такой милой и уютной стране. Каждый, с кем я там беседовал, предлагал свое объяснение того, как могли прийти к власти красные кхмеры, и все эти объяснения ничего не объясняли, как невозможно объяснить китайскую культурную революцию, сталинизм или нацизм. Задним числом можно попытаться понять, почему общество оказалось восприимчиво к таким вещам, однако где в воображении людей берет начало такое поведение, объяснить пока не удалось. Социальная ткань тонка, но почему в таких обществах она испаряется совершенно, непонятно. Американский посол предположил, что главная причина появления красных кхмеров – это то, что традиционное камбоджийское общество не имеет механизмов разрешения конфликтов. «Если появляются разногласия, – говорил он, – им необходимо уничтожить их, тотально подавить, или же они достают ножи и кидаются в драку». Член правительства Камбоджи говорил, что его народ так привык полностью подчиняться монарху, что и подумать не мог о сопротивлении власти, пока не стало слишком поздно. Я слышал еще десяток объяснений, и ни одно меня не удовлетворило.
Из разговоров с людьми, лично пережившими насилие от рук красных кхмеров, я вынес впечатление, что они предпочитают думать о будущем. Когда же я заставлял их вернуться к собственным историям, они впадали в траурное настроение. Их рассказы изобиловали ужасными подробностями. Каждый взрослый, кого я встречал в Камбодже, пережил травму, от которой большинство из нас сошло бы с ума или наложило на себя руки. То, что при этом происходило с их рассудком, еще более ужасно. Я отправился в Камбоджу, чтобы склониться перед чужой болью, и она склонила меня до земли.
За пять дней до окончания поездки я встретился с Фали Нуон, кандидатом на Нобелевскую премию мира, которая основала в Пномпене приют для сирот и женщин в депрессии. Она добилась впечатляющих результатов в реабилитации женщин и с такими психоческим отклонениями, от лечения которых другие врачи просто отказывались. Свидетельством успеха является то, что в ее сиротском приюте работают исключительно спасенные ей женщины; они образовали вокруг нее что-то вроде коммуны милосердия. Кто-то сказал: если вы спасете женщин, они в свою очередь спасут детей, и так образуется цепочка, которая спасет всю страну.
Мы встретились в небольшой комнате старого офисного здания в центре Пномпеня. Она сидела на стуле, я – на маленькой тахте. Казалось, асимметричные глаза Фали Нуон видят тебя насквозь и в то же время излучают доброжелательность. Как большинство камбоджийцев, по западным меркам она довольно миниатюрна. Начавшие седеть волосы зачесаны назад и придают лицу выражение значительности. Она может горячиться, отстаивая свое мнение, но в то же время застенчива, улыбчива и, когда не говорит, смотрит в пол.
Мы начали с ее собственной истории. В начале 1970-х годов Фали Нуон работала секретарем-машинисткой в министерстве финансов и торговой палате. В 1975 году, когда красные кхмеры захватили Пномпень, ее арестовали вместе с мужем и детьми. Мужа сослали, не сообщив ей, куда, она не знала, казнен он или жив. Ее саму с двенадцатилетней дочерью, трехлетним сыном и новорожденным младенцем отправили работать в деревню. Условия были ужасными, еды не хватало, но она трудилась бок о бок с другими несчастными, «ничего им не рассказывая и никогда не улыбаясь, ведь никто из нас не улыбался, потому что мы знали: смерть подстерегает в любую минуту». Через несколько месяцев ее с детьми отправили в другое место. Пока их везли, конвойные привязали ее к дереву и заставили смотреть, как всем скопом изнасиловали и убили ее дочь. Через несколько дней настала очередь Фали Нуон. Вместе с несколькими такими же, как она, ее привезли в поле далеко от населенных мест. Затем ей связали за спиной руки и туго замотали веревкой ноги. Затем поставили на колени и привязали к стволу бамбука, наклонившемуся над жидкой грязью. Чтобы на упасть, она должна была все время напрягать связанные ноги. Мучители хотели, чтобы она, когда совсем выбьется из сил, упадет лицом в грязь и захлебнется ею. Трехлетнего сына привязали рядом с ней, он кричал и плакал, и она понимала, что если упадет, то убьет и своего ребенка.
Фали Нуон солгала. Она сказала, что перед войной работала у одного из высокопоставленных красных кхмеров и была его любовницей, и он разгневается, если узнает, что ее убили. Мало кому удавалось ускользнуть с полей смерти, однако капитан, который, видимо, поверил ее рассказу, вдруг сказал, что не в состоянии больше слышать крики ее сына, а пулю на них тратить жалко. Он развязал Фали Нуон и велел ей бежать. С младенцем в одной руке и трехлетним сыном в другой она спряталась в джунглях северо-востока Камбоджи. В джунглях она прожила три года, четыре месяца и восемнадцать дней. Она никогда не ночевала дважды в одном и том же месте. Она бродила, питаясь листьями и съедобными корешками, но их не всегда удавалось найти, потому что в лесах скрывалось много людей. Страдая от недоедания, она быстро начала слабеть. Пропало грудное молоко, и младенец умер у нее на руках. Она осталась с сыном, и они чудом дотянули до конца войны.
Когда Фали Нуон дошла до этого места, мы оба уже сидели на полу: она плакала, раскачиваясь взад и вперед, а я, стоя на коленях, обнимал ее за плечи, стараясь вывести из транса. Она продолжала говорить едва слышным шепотом. Когда война кончилась, она разыскала мужа. Его тяжко избивали по голове и шее, отчего рассудок его помутился. Фали Нуон с мужем и сыном жили в палаточном лагере на границе с Таиландом, как и тысячи других таких же несчастных. Одни работники лагеря подвергали их физическим и сексуальным издевательствам, другие помогали выжить. Фали Нуон была одной из немногих образованных людей в лагере и, зная языки, могла разговаривать с работниками гуманитарных организаций. Она стала важным человеком в лагере, и ей с семьей выделили деревянную хижину, что казалось роскошью. «Я по-разному помогала людям, – вспоминает она. – Я ходила по лагерю и видела женщин в самом ужасном состоянии. Некоторые казались парализованными, не двигались, не разговаривали, не кормили своих детей и не заботились о них. Я поняла, что, хотя мы выжили во время войны, они погибают от депрессии, не имея сил справиться с посттравматическим стрессом». Фали Нуон послала специальный запрос в гуманитарные организации и устроила в своей хижине что-то вроде психотерапевтического центра.
