- Видите, - сказал он, чувствуя, что я его разглядываю. - Все это последствия оспы. Я вам еще не рассказывал? В детстве, когда мне было года четыре, я ею заразился. Родители даже не хотели забирать меня из больницы. Но потом кое-как, скрипя сердцем, брезгливо морщась и зажимая платком свои носы, взяли меня обратно. Это было тяжелое время для меня. Я очень хотел общаться. Родители всячески избегали меня: то гостили у соседей, то работали по целым неделям. Но однажды в летнее воскресенье они вдвоем постучали в мою комнату. Я лежал в постели и мастурбировал - мне уже почти минуло тринадцать, и организм требовал новых впечатлений. Родители были очень ласковы в тот день. Отец посадил меня к себе на колени, гладил по голове, а мать тщательно перестелила мою постель, убралась, принесла свежую пару белья. Больше я их с тех пор не видел. Я хорошо запомнил этот день, он врезался у меня в памяти, как яркий кинофрагмент. Ну, конечно, потом я уже понял, что случилось, напялил пижаму и отправился в таком виде на улицу...

- Вы хотите сказать, что воспитывались без родителей? - спросил я, ничего не понимая.

- Конечно, - ответил он. - И это тоже. Петров расправил плечи и сел на свое рабочее место.

34.

Я знаю, что мне не надо туда смотреть, иначе в следующую же минуту со мной может случится припадок (или что-то вроде того). Окно, которое немного медленно поднимается с пола, уходит куда-то в небо, в зенит, и я начинаю думать, что это не оно, а я немного задремал и позволил себе и своей кровати выползать и делать крутые повороты посреди комнаты, там, где обычно половик оставляет мало места для игры, но заходит довольно глубоко под столы, стулья и шкафы, упираясь в последнюю очередь в плинтус, который давно уже покоробился от желания быть подлиннее. Я выпрямляюсь и понимаю, что я не один, что в соседней комнате есть еще какой-то человек чужого цвета. Я напрягаюсь, чтобы его увидеть через стену, и он, к сожалению, исчезает, как это обычно и бывает от напряжения. Я вхожу в перегородку - как хороша моя квартира с множеством ответвлений, с тысячью и одной половицей! Я жду и наконец ощущаю, как он оказывается где-то у меня внутри.

35.

Когда я потягивался с правой руки на левую, меня вдруг одолела немочь. Я слегка невзмог, когда Лацман вытянул руки и сказал:

- Меня смущает твое присутствие. Не мог бы ты немного отстраниться от меня? Я отстранился, но в ту же самую минуту подумал: "Нет, ничего глупее, чем просто пропускать человека, когда он этого просит. Надо обязательно сделать вид, что мне этого сильно не хочется". Я отвалился с дрожащим ртом и вывороченными руками навзничь, и Лацман перешагнул через меня, сотрясая штанинами воздух надо мной. Я подумал, что такой момент следует запомнить, потому что иначе он будет снова и снова повторяться. "Лацман поднимает ногу, штанина вспархивает, как птица, он заносит ногу надо мной и вторая штанина вздрагивает от напряжения. В этом месте, где они сходятся, тоже что-то бьется и болтается... " Я мысленно закрываю глаза, не в силах видеть этой порноты.

36.

Лукин бережно и невесомо опустил свои руки на спинку кожаного кресла, в котором я сидел, и проговорил: - Меня совершенно не заботит как ты ко мне будешь относиться, но одно меня волнует... попробуй угадать что? Я привстал в кресле, чтобы повернуться к нему и разглядеть его повнимательнее. - Ни за что не угадаю, - ответил я с вызовом. Лукин криво улыбнулся. - Попробуй поставить себя на мое место, - сказал он. Я принял глубокомысленное выражение. - Ну, что получается? -Ты немного выше меня, - ответил я. - И кроме того ты невозможно замкнутый тип, субтильный, не мужественный. Ты еще хуже меня. - Ну, о сходстве речи не идет, - холодно заметил он. - А о чем же еще? - удивился я. - О том, что мне стыдно тебе об?яснять, - проговорил он, подавшись вперед. - А-а, - пропел я с интонацией некой птицы в человеческом образе.

37.

Дождь поливал землю. Он шел где-то в стороне, притворяясь одиноким и вездесущим. Я с тревогой подумал, а не сделать ли мне что-нибудь подобное? Ведь по идее я был из того же теста, я был таким же временным и приходящим как он, таким же гармоничным и умиротворяющим. Другое дело, что у меня не было воды в достаточном количестве, что бы существовать подобным образом. Не смотря на все эти странности, мне поминутно приходится низвергаться вниз, обращать свое настоящее в нечто неподдающееся осмыслению. Правда ли, что я обретаюсь между землей и небом? Или это лишь моя первоначальная уверенность в том, что я не остаюсь где-то в другом месте. Теперь от дождя всех клонит в сон, я же созрел для деятельности, которой предназначен. Но дождь это не только несущиеся к земле капли, это не только его небесная ипостась, отрыва-вздоха, куда вернее предположить, что это: шум листьев, непрекращающееся движение по водостокам, утилитарное пополнение сосудов, вроде канав и водоемов. Все здесь призрачно связано с подземными реками, о которых многие даже не догадываются. И большая часть воды уходит под землю, чтобы скопиться там в ожидании своего часа.

38.

Марат в привычном положении, с?ежившись на стуле, сидел у стола и созерцал свои внутренние функции. Комната соотносилась с внешней вибрацией и наполнялась то отдаленным металлическим звоном, то лязгом столовых приборов. Мог ли он вдруг выпрямиться и взглянуть в окно? Можно допустить. Но решающим в его положении был все-таки холод. Его он и пытался преодолеть своим термоемким загривком. Как будто здесь, в нем и содержалась некая передача, некий крестец бытия. Я упруго натянул безымянный палец и вонзил его в воздух, который к этому времени был уже несвежим, и сухой скрежет пролился двумя струями, запирая в рогатку теплоемкость Марата. Ничего не произошло в следующую секунду. Марат сжал кулаки и еще туже натужился. Повергнуть такого врага нельзя. Можно только немного уступить ему места.

39.

Для начала с меня стянули рубашку, а именно - рывком назад дернули за оба рукава, и я пробежал несколько испуганных, развалистых шажков вперед, как какой-нибудь педераст. Они издевались, эти в пионерских галстуках, и я подумал: "Я один мог бы их раскидать, но хитрое желание узнать, из какого они отряда, заставляет меня улыбаться". Сильнейший ветер гудел в ушах, полоща красные галстуки. Кто-то достал длинный ржавый тесак и полоснул им меня по запястью, крови не было.

- Пытайте, пытайте, суки краснопузые, - злобно прокричал я. Один мальчик, который был в очках, оправился и проговорил серьезным тоном:

- А ведь этот человек говорит правду. И мне нечего было ему ответить, таким проницательным мне показался его взгляд. Разве ребенок мог так услышать меня? Я подавил комок в горле и бросил с надеждой в его сторону:

- Я уже немного растерзан. Пионеры ведь могут иногда и не найти нужных слов.

40.

С руки свисал бинт и мне показалось, что я просто обязан немного передохнуть. Я протянул руку в ее сторону и замер на полпути. Ирина в своем меловом платье немыслимо повернулась в кресле, подставив мне таинство своего бедра, уткнувшись в полной отключке в любовный роман. Я остановился, потому что это показалось мне совершенно неуместным: я, она с книгой, дурно перевязанная рука, застывшая на подлокотнике. Я подождал несколько секунд и, выпрямившись, уселся на стуле, думая, что не смогу приличествующим образом отпроситься идти - голос будет дрожать, а по роже будет гулять кривоватая обиженная улыбка.

41.

Сидя на неровном стуле, я мог только одну руку держать на колене. Это было положение ястреба, вынужденного летать, хотя, казалось бы, и от других возможностей ему не следовало отказываться. Я же спокойно мог сидеть. Дело в опоре - стул стоял на неровном полу. По ясному разумению, я должен был упасть, но это всего лишь допущение, которому не суждено сбыться. Понастоящему, я падал, если бы хотел этого. А я мысленно и реально был против. "Я готов", - звучит у меня внутри, и я падаю. "Я сижу на двуногом стуле!" И равновесие возвращается. Очевидно, мне показалось, что я подмял под себя только часть удобного места. А на самом деле, я сам был себе стулом. В какой- то момент дверь в соседнюю комнату отварилась, и я увидел проползание света по полу. Я мог, конечно, мысленно остановить это нарастание, но тело, которое встало между мной и светом, по-другому меня настроило. Я не стал выпрямляться, пытаясь показаться в устойчивости, а достиг еще большего равновесия, нарочно улавливая этот момент напряженной балансировки. Дверь прикрылась, и я с удовольствием про себя заметил, что вполне нахожусь здесь в лучшую пору своей жизни.