Они разжигали или умеряли свой пыл, чтобы желание и покой приходили к обоим одновременно в едином порыве, в единой агонии.

Но слова, жесты, признания приедались, и Жасинта поняла, что встречи их должны выглядеть случайными и внезапными, тогда искусственно раздутое пламя охватит уже пресыщенные тела. Тот день, когда он понапрасну нажимал кнопку звонка в доме Барбары, ознаменовал новую фазу в их отношениях, вероятно продуманную заранее Жасинтой, которая не упускала из виду и изменчивости своих чувств. Перед ним предстала взбалмошная Жасинта ("Я не могу срезать цветок. Ведь это живое существо. Живое, потому что, если его сорвешь, оно тут же умирает".), взбалмошная и жестокая. Два, три дня она умышленно поддерживала в нем опасение, что ее интерес к нему ослабевает, и тем не менее дразнила обещаниями. А потом, будто нехотя отдавалась. Он униженно молил о ласке или только притворялся, что молит:

- Что с тобой сегодня, Жасинта? Почему ты не хочешь меня приласкать?

- Потому что не люблю тебя.

Мольбы становились настойчивее, хотя к ним примешивалось раздражение:

- Если это правда, то почему ты здесь, почему добиваешься встреч со мной?

- Я тебе уже говорила об этом.

- Что-то не припоминаю. Наверное... из любопытства?

- Из какого любопытства?

- Не знаю. Объясни сама.

- Я тебе уже говорила. Просто мне бывает хорошо с тобой. И этого достаточно.

- А что ты подразумеваешь под этим "хорошо"?

- Сама не знаю. Есть вещи, которые невозможно объяснить.

- Но обычно ты ведешь себя по-другому. Обычно ты совсем иная.

- Или притворяюсь иной, как знать? Есть вещи, которые невозможно объяснить.

Иногда менялся тон диалога или повод, или они менялись ролями. Например, начавшееся охлаждение Жасинта вдруг объясняла так:

- Мое тело словно тихое озеро. И сердце мое тоже безмятежно. С тобой я обрела покой. А ты, мой воитель?

- Ты смешиваешь удовлетворенность с утомлением. Я страшно устал. Если желаешь знать правду, сегодня я с большим удовольствием просто бы посидел в этом кресле.

- Как ты можешь так говорить? Неужели мы здесь за этим? Даже когда ты идешь до конца, сердце твое остается на полдороге. Ты никогда не даешь ему почувствовать радость победы.

Словно она опять спросила: "Какого цвета представляется тебе мир?"

Жасинта обезоруживала его, покорно предоставляя то, что он желал завоевать в борьбе, - их мимолетные, внезапные свидания. Разве мог он знать, какая из Жасинт ожидает его в комнате Барбары на этот раз?

- Мне хотелось кричать, любимый. Ты сводишь меня с ума.

- Так кричи. Барбара не обидится. Она, наверное, привыкла к поведению своих гостей.

- Грубиян! Невежа! - И руки Жасинты, сразу похолодев, разжались. Она оттолкнула Васко. Такого оскорбления она не могла снести.

И дело этим не кончилось. В своем озлоблении Жасинта не знала границ и до капли выпивала чашу собственной желчи. Васко так и не узнал, когда начались телефонные звонки. Он мог бы догадаться, если бы лицо Марии Кристины не выражало всегда упрека и страдания, была к тому причина или нет. В телефонной трубке раздавался измененный голос: "У меня сегодня свидание с вашим мужем. Позднее я вам сообщу где". Разумеется, этого не сообщали, но и полуправды для Марии Кристины было достаточно. Как знать, если б беспочвенные подозрения оправдались, к уязвленной гордости Марии Кристины, к ее (все еще недоверчивому?) удивлению, возможно, прибавилось бы торжество от того, что она может наконец осуждать и страдать с полным на то основанием. Однако на звонки она реагировала с достоинством - молча вешала трубку и порой даже находила в себе мужество не дослушивать до конца. Лишь однажды Мария Кристина не смогла удержаться от вопроса: "Кто вы? Проститутка?" Смежив веки, Васко выслушал ее рассказ об этих наглых звонках, когтистая лапа сжала его сердце, и он чуть было не сказал:

- Это Жасинта.

Когда наконец минует длинная ночь, в спальню заглянет рассвет, положив конец бессоннице, и прерывающийся голос Марии Кристины совсем смолкнет, охрипнув от рыданий и криков, он уйдет, чтобы избежать объяснений. Уйдет, прежде чем эти с трудом подавляемые страдания станут спектаклем. Но он не ушел, и Мария Кристина так и не услышала от него имени той, что доносила на себя из любви к предательству, хотя и оставалась в маске. Внезапно рука Марии Кристины сжала его руку, и они задремали в уже залитой солнцем комнате, измученные словами, которые остались невысказанными.

После стольких лет совместной жизни Мария Кристина, казалось, уже ничем не могла его удивить, и все же в ту ночь она предстала перед ним в новом свете. Обычно, когда он возвращался домой, его встречала женщина с опущенными глазами, с застывшим, покорным лицом, по тону, каким она говорила: "Где ты пропадал, Васко? Я по тебе соскучилась. Мне тебя не хватало", можно было догадаться, что горечь и затаенный страх победили в ней самолюбие. Эта женщина примирилась бы и с ответом, унижающим ее достоинство. До сих пор она подозревала его в измене лишь потому, что ей это нравилось, а не потому, что и вправду допускала такую возможность, но после той ночи измена мужа получила для нее смысл риска, необходимого, чтобы вновь обрести то, что их связывало. Эта женщина была способна простить. "Расскажи мне, что произошло, Васко, и мы вместе постараемся забыть". Или загадочно бросить: "Помоги мне" - и тут же найти слова, приглушающие этот призыв. Ее силы подтачивали чередующиеся приступы возбуждения и апатии. Она отыскивала у него на рубашке пятна губной помады - Жасинта сообщала о них с садистской жестокостью ("Ваш муж не заметил, что у него на рубашке остались следы моей помады, но вам, моя милочка, будет нетрудно их обнаружить".), звонила ему в кафе или мастерскую по самому незначительному поводу, вынуждая лгать. Удивительная Мария Кристина; неуверенная в себе, пылкая и преданная, готовая платить любую цену за его любовь.

Как-то раз в метро напротив них оказалась супружеская пара. Она была маленькая с припухшими веками и увядшим ртом, но стоило ей взглянуть на мужа, лицо ее освещалось молодой улыбкой и она расцветала, будто цветок под солнцем. Отыскав наконец предлог, чтобы незаметно прикоснуться к нему, она с детски озабоченным выражением стала отряхивать пыль с его пиджака. Сначала Мария Кристина наблюдала за ней со сдержанным чувством, потом с симпатией и даже умилением. Она оперлась о руку Васко, словно прося нежности, и так они дошли до дому. "Хочешь выпить?" Она приготовила его любимый аперитив, добавив несколько капель джина, чтобы лимон пропитался сладковато-горьким напитком. И когда Васко поблагодарил ее за непривычное внимание, Мария Кристина взяла его руки, поцеловала их, чуть коснувшись губами, и взгляд ее выражал не только тайную гордость, но и боль.