Вторым оберегом Николая Ивановича было его подлинное равнодушие к власти. Ему, безусловно, нравилось иметь большие полномочия, но лишь постольку, поскольку они помогали делать дело и добиваться результата. Да, он умело и без напряжения управлял людьми, но опять-таки всегда – ради интересов дела. Была ли у него своя корысть? Разумеется! Он всегда занимался тем, что действительно увлекало его. И его очень устраивало, что высокую власть – работу скучную и опасную одновременно – взяли на себя другие.
Неподдельное увлечение своей работой и предельная открытость намерений и действий составляли принципиальное отличие Бродова от тех его коллег, которые, зарвавшись, поверили в собственное могущество, погнались за призрачной возможностью всех перехитрить и переиграть… и большинства из которых уже не осталось в живых.
– Спасибо, – сухо бросил Николай Иванович вместе с телефонной трубкой. Быть открытым вовсе не означает заискивать перед каждой наушницей.
Он потёр лоб, поднялся из-за стола и переставил своё рабочее кресло таким образом, чтобы оно оказалось на пустом квадрате ковра посреди кабинета. Так девчонкам удобнее работать: ходить вокруг «пациента», пришёптывая, махать руками по мере необходимости и делать всё остальное, чему научила их целительница…
Целительница была мощная. Она была одной из тех немногих, кого Бродову удалось спасти после разгрома лаборатории Барченко. И к ней впоследствии у Бродова лично претензий не возникло. О том, что взял двоих других, он очень скоро пожалел: они принялись по привычке плести интриги и бороться за влияние, тайно и явно пытались пойти поперёк тех принципов, на которых Николай Иванович создавал новый коллектив. В конце концов он сделал то, чего всеми силами старался избежать: сам отдал приказ на ликвидацию. С целительницей вышла другая история, но тоже трагическая. Она не прошла повторной проверки, которую проводили товарищи из внутренней безопасности: обнаружились какие-то там сомнительные дружеские связи. Тут уж приказ отдавал не Бродов, но от этого было не намного легче…
А ещё середина комнаты отлично просматривается в замочную скважину. Старая перечница должна, как обычно, получить возможность видеть, чем там занимается начальник с юными ученицами Школы-лаборатории. И ведь много раз уже видела, но её это не убеждает. Должно быть, сама в оны дни не чуждалась запретных удовольствий, если маниакально подозревает в стремлении к ним других людей.
В действительности всё было куда невиннее. Николай Иванович придерживался стойкого убеждения, что операторов необходимо готовить и постоянно развивать как универсальных специалистов. Особенно операторов поиска. Чем больше они знают, чем шире спектр их умений, тем успешнее будут выполнять поставленные задачи. Надо тренировать их, в том числе на нейроэнергетические воздействия любого рода, пусть и кажется, будто иные из них, такие как целительство, далеки от боевых задач подразделения.
Девчонки любили полечить начальника. Они бы рады полечить любого, кто попадётся под руку, да кто попадётся, если вся группа Бродова состоит из молодых и здоровых, кроме него самого, да пары профессоров медицины, которые нипочём не доверятся «шарлатанству». А Николай Иванович верил в способности и возможности своих подопечных больше, чем в академическую медицину.
Как только в Москву стали поступать раненые, Лида и Женя попросили начальника разрешить им вечерами помогать в госпитале. «Мы будем лечить нашими методами. Никто не заметит, обещаем!» Идея была вроде бы и неплоха. Николай Иванович не находил причины отказать. От того, чтобы дать добро сразу, его останавливала только привычка перед принятием решения собирать информацию и просчитывать варианты.
Девчонки стали его тормошить, и он чуть было не уступил уже их просьбам, как вдруг пришла новая информация: в войсках – вспышка тифа! Заболевших везут в том числе и в Москву… Как ни верил он в целительские способности своих подопечных, но не был готов разрешить их оттачивать в смертельно опасных условиях, вроде вспышки тифа. Пришло удачное решение: «Сначала выучитесь на медсестёр, тогда идите в госпиталь. Будет квалификация – сможете оказывать помощь эффективнее»…
Жена Бродова в двадцать пятом умерла от всего лишь паратифа. Вроде шла на поправку, но организм, так и не восстановившийся полностью после тех трёх-четырёх лет, что они вдвоём жили впроголодь и зябли, не вынес нового испытания.
Вряд ли верно будет сказать, что они с женой любили друг друга, бурные страсти были чужды обоим, но между ними существовало отличное взаимопонимание и взаимное уважение. И лишь спустя много лет пришло осознание, каким уникальным существом была покойная Танюша. Другие женщины ждали то взрывов страсти, то яркой игры эмоций, то удовлетворения своей корысти. То есть всего того, чего Бродов не умел и не желал вносить в отношения. Оказалось, что тихая, понятливая, покладистая Танюша была вовсе не правилом, а исключением, что ему просто так вот повезло в начале жизни, но, увы, ненадолго.
К двадцать пятому Бродов имел уже пять лет партийного стажа и приличную должность; о послереволюционном голоде давно не вспоминали. Тем страшнее была нелепость: что человек уходит ни с того ни с сего, посреди установившегося наконец благополучия. Для Николая Ивановича это стало тогда неожиданно сильным ударом. Правда, долго унывать не пришлось: парт-призыв в ряды Красной армии, учёба в военной академии, а дальше – Генштаб туго закрутили его жизнь совершенно новой спиралью…
Послышались лёгкие торопливые шаги в коридоре, и Николай Иванович усмехнулся: вдвоём прибежали. На душе полегчало. Дверь кабинета только приоткрылась, а головная боль уже начала стихать.
Несмотря на напряжённый график занятий, мы с девчонками успевали в обеденный перерыв выскочить погулять. У девчонок были свободны вечера, и они ходили учиться в школу медсестёр. Я же опять всех догоняла, поэтому занималась и по вечерам, а на ночь до самого отбоя с наслаждением читала книги, мир которых впервые открылся мне. Само собой – приключения. Помимо специальных предметов, мы осваивали и программу общеобразовательной школы. Старшие девушки хотели сами заниматься со мной, но Николай Иванович был категорически против, поэтому меня, как и старших, обучали, что называется, на дому настоящие учителя. Товарищ Бродов поставил задачу: каждому в свой срок окончить экстерном десятилетку.
Днём в перерыве мы бегали вместе – то купить что-нибудь в галантерейной или керосиновой лавке, то в магазине по карточкам. Иногда мы просто прогуливались по бульвару, по площади. Однажды прямо рядом с нами по площади провели огромный аэростат. Его буксировали девушки в форме, на вид – не старше Лиды. Мы трое с завистью переглянулись. Наша работа не хуже, но держать в собственных руках летучую махину – кому не хотелось бы?! Девчонки устроили мне экскурсию к исполинскому котловану будущего Дворца Советов – незабываемое впечатление! – и к реке, заставленной ближе к Кремлю маскировочными баржами. Другой раз добежали до музея имени Пушкина. На более длительные прогулки времени совсем не было из-за напряжённого расписания занятий.
Однажды Лида позвала меня с собой сходить на почту: она отправляла письмо родителям. Она сказала, что письма худо-бедно доходят, хотя, конечно, военная цензура кое-что из них вымарывает. И тут меня осенило: я должна сама передать матери весточку! Снова обратилась к заместительнице начальника по воспитанию: как бы послать письмо, коли адреса не знаю?
– Что ты собралась писать? – строго вопросила Нина Анфилофьевна.
– Как устроилась.
– Нельзя. У нас всё секретно. Как ты устроилась, даже матери не положено знать.
– Я знаю. Я только напишу, что здорова. И спрошу, как её дела.
– Пустое. Мать знает, что ты здорова и у тебя всё хорошо, ей сообщили. И она устроилась хорошо. На секретный завод. Ей тоже нечего тебе сообщить.
Я хотела возразить, что мать должна знать, как поживают отец и бабушка, но вовремя сообразила, что письма нынче идут плохо, и вряд ли мать, написав близким с нового адреса, успела получить ответ. Ещё я бы написала матери про «юнкерс»: ей же тоже интересно! Но разве такое объяснишь Нине Анфилофьевне? Пришлось отступить…
