Отряд, слаженно работая, создавал защитные поля. Защитное поле незримым куполом накрывает оберегаемый объект и срабатывает всегда в соответствии с грубо-материальной обстановкой: либо притянет сплошную облачность, либо остановит непредсказуемым способом людей, отдающих и исполняющих приказы, либо, на худой конец, бомба в четверть тонны весом упадёт, пробьёт перекрытия здания, да не взорвётся…

Вопрос от Главного Куратора товарищу Бродову после того, как бомба застряла в перекрытиях кремлёвского дворца: «Следует наградить вас за то, что она не взорвалась, или наказать за то, что она попала в Кремль?» А другая – был случай – взорвалась, но не принесла крупных разрушений. А ещё одна упала во двор, ничего не порушила, но убила на месте много военнослужащих. Критериев объективной оценки надёжности работы с Великими энергиями не было. Как Главный Куратор, так и начальник Лаборатории это понимали, но пришли к единому мнению: пусть товарищи дальше работают!..

Каждую ошибку и крупную неудачу отряда разбирали особенно внимательно, чтобы в дальнейшем действовать более успешно. Кроме того, Бродов считал необходимым проводить разбор после каждого налёта. Понятно, что защита создавалась и поддерживалась постоянно, однако во время атак вражеской авиации она подвергалась реальной проверке на прочность. После особенно интенсивных налётов Бродов обязательно участвовал в разборах лично.

Этим утром он, уже одевшись, собравшись и вызвав машину, буквально на пороге внезапно вспомнил о новенькой.

Таисия блестяще сдала вступительные экзамены, но теперь её ждала бесконечная череда скрытых проверок.

Как девочка справится с задачей установления отношений? Не так легко наладить контакт с кем-то, не имея имени. Сумеет ли она, например, обратиться с просьбой и получить желаемое?

А как у неё с умением планировать своё время?

А с дисциплиной? Наружка ни на шаг не выпустит девочку из виду, и станет ясно её отношение к немотивированным приказам руководства.

И тут подворачивается возможность устроить ей ещё одно испытание! Хорошо, что удачная идея своевременно пришла Николаю Ивановичу в голову. И он приказал Нине Анфилофьевне срочно разбудить Таисию.

Невыспавшаяся, но бодрая, я вслед за товарищем Бродовым вышла в предосеннюю прохладную тишину едва брезжившего утра. Далеко, за площадью, за котлованом будущего Дворца Советов, переливалось тёмно-огненное зарево, увенчанное клубами чёрного дыма, ещё такая же дымно-огненная корона – далёкая, но оттого не менее страшная – поднималась над крышами домов за бульваром. Я не впервые видела зарева пожаров, возникших после бомбёжки. Они уже не поражали воображения, а только огорчали и вызывали сочувствие к пострадавшим.

К странной двойственности чувств подвела война – и не меня одну: ты можешь быть полна сострадания – и одновременно радоваться от души, что сейчас исполнится твоё желание…

Не больше десяти минут мы ехали до площади Свердлова, но за это время утро уже полностью вступило в права. Большой театр, разрисованный под два неказистых особнячка, не производил цельного впечатления, как и при первом знакомстве – даже если приглядываться. Посреди площади, как и неделю назад, толпились люди, стояли военные оцеплением, а за их спинами высились крыло и пропеллеры самолёта.

– Мы опоздали: люди уже собираются! – заметил Николай Иванович. – Ну ничего. Идём.

Он подвёл меня вплотную к оцеплению и нашёл командира. Тот встал по стойке смирно перед товарищем Бродовым, взял под козырёк. Николай Иванович протянул ему свою «корочку», и нас пропустили за ограждение.

Первое впечатление: самолёт ещё огромнее, чем казался мне издали!

– Ты можешь его потрогать, – подсказал Николай Иванович.

Я прижала ладонь к крылу. Мы оказались с той стороны, с которой самолёт остался целым. С другой стороны фонарь кабины был разбит, а фюзеляж частично разворочен снарядом. Видимо, лётчик был ранен и успел посадить машину, иначе от неё бы мало что осталось. Теперь я догадалась, зачем руководитель добился для меня разрешения подойти вплотную к самолёту и потрогать его: «Почувствуй его, фашиста, прощупай!» – будто приказал товарищ Бродов. Мне и самой было интересно сделать это, хоть и противно, особенно сначала.

Холодный, бесстрастный металл, разрушительная мощь. Даже теперь, поверженный, он хранил цель, под которую был заточен, словно меч: убивать… Ярость погибающего пилота. Точно! Лётчик сумел посадить машину, уже погибая от смертельной раны… Сомнений не было: эта машина за свой недолгий век успешно поразила немало целей. Мёртвые обступили её со всех сторон. Они держали незримыми нитями немецкого лётчика, и он не имел возможности подняться в небо, к чему очень стремился.

Погибшие тихонько заговорили со мной, рассказывая свои истории.

Я неуверенно взглянула на Николая Ивановича, не зная, стоит ли тратить время на то, что мне сейчас чудится. Совсем недавно я считала такие вещи плодами своей собственной фантазии. Имею ли я право задержаться тут дольше? Мой провожатый ободряюще кивнул: мол, смотри, действуй, учись – для того мы здесь.

Я прислушалась к рассказам погибших. Они обрадовались, что появился человек, способный их слышать, и говорили все одновременно. Кто-то не родился. Кто-то переживал об оставшемся в живых, но совсем беспомощном близком человеке. Кто-то пришёл в эту жизнь с определённой задачей, и вот, она осталась невыполненной. То один обрывок судьбы касался сознания, то другой. Кто-то был поглощён ужасом. Умиравшие в мучениях ещё продолжали проживать свою боль. Был несчастный – потерянный, сбитый с толку, который до сих пор не понял, что уже мёртв…

Лётчик не испытывал раскаяния – только холодная ярость владела им. Я чувствовала, как мёртвым тяжело держать его, как им тоже хочется уйти вверх. Я знала, что в моих силах сделать это, и осторожно предложила им отдать нити мне.

Большинство сделали это с радостью, другие отпускали своего убийцу тяжело, но я твёрдо пообещала, что он не останется безнаказанным…

Просто мы не однажды проделывали нечто подобное у Аглаи Марковны, и у меня получалось. Но тогда я считала все эти спиритические сеансы лишь игрой, развлечением…

Довольно скоро все нити оказались в моих руках. Погибшие ушли, поблагодарив меня. Я осталась наедине с пилотом. Я уже приготовилась проделать тот простой фокус, который освоила у Аглаи Марковны, но тут фашист вдруг истово воззвал к чьей-то помощи. Он искренно верил, что взлетит, если победит меня.

Явилось высоченное существо, окутанное холодным тусклым светом, будто отражённым от его доспехов. Тёмный провал лица был обрамлён длинными светлыми локонами, которые картинно развевались. Существо не пыталось ни договориться, ни угрожать. Оно сразу подняло надо мной огромный меч тёмного металла, изготавливаясь к нешуточному удару…

Глаз я с самого начала не закрыла: мне, как правило, удобнее работать с открытыми. Я видела стоявших рядом военных, которые уже косились в мою сторону с удивлением: что эта девочка так долго и неподвижно стоит у крыла? Видела прохожих, пришедших в такую рань после бессонной тревожной ночи специально для того, чтобы порадоваться победе над вражеским самолётом. Николая Ивановича, который в сторонке спокойно беседовал с командиром, отвечавшим за охрану объекта.

Если я уклонюсь, мысленно конечно, от удара, меч падёт на кого-то из присутствующих людей. Из глубин памяти пришло решение. Я приподняла руку и мелко, совсем незаметно трижды перекрестила вызванного лётчиком духа. Именно так, мелко и ненавязчиво, бабушка крестила меня в детстве, если я прибегала к ней в слезах после страшного сна, – и ужас сразу проходил. Так бабушка перекрестила меня перед отъездом в Ленинград…

Белокурый меченосец отпрянул и порядком поблёк, а я, не дожидаясь нового нападения, быстро проделала трюк Аглаи Марковны: резко бросила концы всех нитей, что связывали фашиста, на землю. Большинство тел от загубленных им жизней уже преданы земле. Души людей окончательно покинули бренные останки и отпустили пилота, но, нажимая гашетку бомбометания, он всякий раз заявлял права на их тела. Так получай же! Все эти останки ещё долго не истлеют!