Джон Торин тем временем крадучись отодвинулся назад и прислушивался на краю круга. Профессор не был поэтичен по натуре, и Торин предположил, что археолог, должно быть, где-то читал об этом. Неважно. Все это было правдой.

* * *

5. Необычные отверстия

На следующее утро, когда Торин соскабливал (очень, очень осторожно) землю на отведенном ему участке, он обнаружил небольшое отверстие, которое, казалось, извилисто уходило в землю. Оно было около двух сантиметров в диаметре. Звериная нора? Он подумал, что нет. Слишком маленькое для этого, если, конечно, это не очень маленькое животное. Скорее всего, нора насекомого. Что ж, скоро он все узнает. Он продолжал скрести, удаляя слой почвы толщиной примерно в один сантиметр за один раз, как это было принято. А потом он обнаружил еще одно отверстие. А потом еще два. Ну, а теперь, подумалось, что это какая-то семья, что бы это ни было. Мы кое-чего добились. Держу пари, они ведут к какому-то центральному гнезду. Он осторожно поскреб еще немного. Ах, вот оно что. Все норы сходились в большую камеру, несколько больше его головы. Он наклонился и заглянул в это отверстие. А под ним, казалось, была еще большая полость. Что ж, скоро он доберется до сути дела. Он продолжал скрести. Еще через пятнадцать минут ему удалось полностью удалить грязь из верхней камеры, и он оказался в самой нижней. В какой-то момент он остановился и заглянул в нижнее отверстие. К его удивлению, от него, казалось, отходили вниз четыре норы. Все интереснее и интереснее. На мгновение он задумался, не позвонить ли профессору. Но профессор может отругать его за то, что он помешал ему. В конце концов, это было всего лишь отверстие. Это было не так, как, если бы он обнаружил верхнюю часть артефакта.

И тут на него упала тень. Он поднял голову. Это был профессор. Торин неуверенно улыбнулся. Затем, когда он изучил лицо профессора, его улыбка исчезла. — Что-то не так, профессор?

— Что это? — хрипло спросил профессор.

— Отверстие, сэр, вот и все. Просто дыра.

Профессор спустился вместе с ним в раскоп и, прищурившись, заглянул в маленькую камеру. Через некоторое время он сменил позу и снова посмотрел вниз. — Мне нужно больше места, пожалуйста, выйдите на минутку. Сделайте это как можно осторожнее.

— Конечно.

Профессор вытащил из бокового кармана фонарик, опустился на четвереньки и в последний раз осмотрел отверстие. Затем он с трудом встал, прижал руку к пояснице и спросил: — Как раз над этой камерой была эта дыра?

— Да, сэр, — неуверенно ответил Торин.

— И четыре норы, идущие туда, вниз?

— Да, сэр. Откуда вы это знаете?

Профессор застонал. Это был скорбный, душераздирающий звук. После этого он некоторое время молчал. Вокруг ямы с любопытством собралась группа студентов. Корет покровительственно обняла мужа за талию.

Слеза начала медленно зигзагообразно катиться по щеке профессора. — Это правда, — грустно сказал профессор, — что археология — это разрушение. Но, как я уже объяснял всем вам, это контролируемое, информированное и образованное разрушение. Мы разрушаем материнскую породу из лёсса, грязи и гравия, чтобы вернуть первобытный череп, предмет искусства, или бронзовую брошь.

— Но я ничего не уничтожал, — запротестовал Торин. — Там была эта дыра в почве, примерно на метр вниз, и я…

— Эта дыра, — сказал профессор с достоинством, но с бледным лицом, — была там, где раньше стояла статуя Аракнида. Алебастр медленно растворяется. Он был выщелочен грунтовыми водами, вероятно, столетия назад. Остался только пустой контур.

— Но эта яма, конечно, никуда не годилась, — сказал Торин.

— Боже мой, — прошептал профессор.

— Ты должен был залить ее гипсовой смесью, дорогой, — сказала Корет. — Это бы дало тебе точную форму первоначальной статуи.

— Вероятно, это была бы первая полная репродукция Аракнида на его Льяноанском коне, — мрачно сказал профессор. — Это стоит затрат на экспедицию.

Корет проводила мужа до палатки, чтобы профессор не поддался искушению сделать какую-нибудь глупость.

* * *

6. Падение цивилизаций

На следующее утро профессор открыл свою лекцию за завтраком своей неизбежной темой. — Слияние Аракнидов и Льяноанцев произошло около четырех тысяч лет до настоящего времени. До этого времени Аракниды продвинулись примерно до состояния наших собственных египетских или месопотамских культур, скажем, как за три тысячи лет до нашей эры. У них были копья, арбалеты, боевые топоры. Они сражались на колесницах. Они выращивали растения, эквивалентные нашей пшенице, кукурузе и ячменю, и у них были фруктовые сады. Как ни странно, Льяноанцы начали развивать свою собственную, очень примитивную культуру. За предшествующие сто тысяч лет они эволюционировали от мохнатого четвероногого существа до мохнатого двуногого. Хотя мы можем предположить, что они все еще имели несколько шаркающую походку и могли время от времени касаться земли костяшками пальцев. Хотя у Льяноанцев не было сельского хозяйства, они питались разнообразно. Они ели дикие ягоды и фрукты, ловили и поедали мелких животных. Их единственным оружием были импровизированные дубинки. Данные свидетельствуют о том, что до слияния рас Аракниды и Льяноанцы были примерно одинакового размера и телосложения. После слияния Аракниды уменьшились в размерах, а Льяноанцы стали выше и тяжелее. Этого, конечно, следовало ожидать. Аракниды стали полностью паразитировать на Льяноанцах. У нас нет конкретных доказательств относительно механизма структуры тела Аракнидов, который позволил этому паразитизму функционировать. Мы предполагаем, однако, что когда Аракнид уселся на Льяноанце, два или более трубчатых зонда были вставлены в позвоночник и в кровоток оседланного существа. Эта система позволяла Аракнидам обходиться в значительной степени без пищеварительной системы. Развиваясь в этом направлении, они вполне могли потерять пятьдесят килограммов. В своей окончательной форме они, должно быть, были, в основном, головой и щупальцами.

— Это был странный симбиоз. Точные аналогии отсутствуют в нашей собственной земной истории. Как о парах, мы можем думать о гомо сапиенс и лошадях, но аналогия неточна. У лошади никогда не было собственной культуры, и, конечно же, между этими двумя животными не было кровного контакта.

— Отношения между Аракнидами и Льяноанцами были уникальным. Его потенциал был немедленно распознан Аракнидами. Весь ручной труд, всю черную работу выполняли их лошади. Господствующая раса могла думать, творить и изобретать. Через тысячу лет у них появились паровые машины. Через несколько сотен лет они уже были в космосе. Мы знаем, что они посетили несколько планет в местном солнечном скоплении. А потом они исчезли. У них, должно быть, был большой город с высокими зданиями и несколькими миллионами жителей. Но он исчез без следа. Цивилизации, конечно, и раньше приходили к концу. Вавилоняне разрушили Ниневию в 612 году до нашей эры, и она больше никогда не поднималась. Но, по крайней мере, руины все еще там. Рим разрушил Карфаген, но мы, во всяком случае, знаем место и как это произошло. Кносс пал под воздействием землетрясения и приливной волны. Ангкор-Ват был заброшен в течение тысячи лет, но мы знаем, где находится город. Города майя на Юкатане давно опустели, но, мы знаем, что они там есть, и можем видеть и трогать здания и храмы. Мы не только не знаем, где находится Аракния, но и не знаем, почему она исчезла. Это было наводнение? Война? Он хрипло кашлянул и высморкался.

— Болезнь? Какой-то неприятный вирус, такой как у меня? (Да хранит их Господь!) Это вполне могла быть эпидемия геноцида.

— Да, эпидемия. Как мы знаем, население острова Пасхи было уничтожено в начале девятнадцатого века в результате воздействия европейцев. Средиземноморье было опустошено совершенно новой болезнью, привезенной из Нового Света моряками Колумба. Сегодня мы знаем это заболевание как сифилис. Целые племена североамериканских индейцев были уничтожены одним воздействием вариола, который раньше был нашей самой мягкой формой оспы. Он вытер нос. — И даже такая мелочь, как обычный насморк, был смертельным для тысяч эскимосов, когда они впервые подверглись ему со стороны первых исследователей, искавших Северо-Западный проход. На самом деле, если бы я и моя простуда были перенесены в Аракнию три тысячи лет назад, я сам мог бы стать причиной их гибели. Для них обычный насморк мог быть гораздо страшнее, чем черная чума для Европы в средние века.