Я угрюмо промолчал.

Да, в Тхам Пу я приехал не из прихоти: жизнь моя, недавно такая приятная, упорядоченная и стабильная, превратилась в настоящий ад, развалилось все, от личных дел до отношений с родней, здоровья и бизнеса. И тогда я вспомнил о странном монахе, с которым столкнулся во время виза-рана в Нонгхае, бросил все, отправился сюда.

Вот только ждал чего-то совсем иного.

– Прошлое конечно, будущее бесконечно – так думает обычный человек, – проговорил брат Пон тихо, почти ласково. – Для того же, кто стремится к освобождению, все обстоит наоборот: прошлое бесконечно, а будущее имеет четкую границу.

– Бесконечно – это прошлые жизни, которые якобы были? – я не пытался скрыть раздражение.

– Не обязательно. Даже нынешняя твоя жизнь, которая определенно имеет место… – он хихикнул, – предлагает неисчерпаемое богатство опыта, колоссальный его объем. Любой день, даже самый скучный, если разобрать его по мгновениям, богат открытиями, радостями, впечатлениями. Просто ты разучился ценить эти радости и открытия. Вспомни, вспомни, как все было иначе в детстве!

В голосе монаха прозвучал приказ, и я словно провалился в прошлое.

Туристическая база в лесу, куда меня привезли родители, работавшие на оборонном предприятии: невыносимо сильный запах хвои, шишки-солдатики, из которых мы с другом Пашкой строили македонскую «черепаху» и рыцарский клин, огромный кузнечик в траве, искрящееся в воде солнце, горячий песок на пляже, вкус жареных со сметаной грибов… один день, всего один день! А если разобрать на такие частички хотя бы несколько месяцев, то просто утонешь во впечатлениях!

– Да, – прохрипел я, облизав пересохшие губы. – А будущее?

– Будущее ограничено нирваной. Там, где есть нирвана, время не существует. Остается только пространство.

Это я не совсем понял, но решил не уточнять, поскольку несколько лет назад прочел книгу о теории относительности и помнил, что там, где речь идет о времени и пространстве, ум за разум может зайти и безо всякой нирваны.

– И на твоей дороге к свободе стоит твое собственное, раздутое «я», – заговорил брат Пон после небольшой паузы, дав мне немного прийти в себя, вернуться из прошлого. – Ты веришь, что оно существует, но на самом деле это не так.

– И если «я» не существует, то что существует?

– Сознание, – сказал монах.

– Но к чему оно крепится? – спросил я. – Разве не к «я»? Разве оно не мое?

Брат Пон рассмеялся и ударил себя ладонями по коленям.

– Не ломай голову, об этом нам с тобой еще рано говорить, – заявил он. – Бесполезно. Ты не поймешь.

Я почувствовал себя уязвленным, но постарался этого не показать.

– Всему свое время, – продолжил монах. – Как сказал Будда, отвечая на вопрос одного брахмана… «Можно говорить о поэтапном обучении и поэтапной практике в том, что касается моего учения и моей дисциплины. Как умелый объездчик лошадей, выбрав породистого коня, начинает дело с того, что приучает его к удилам, а затем приступает к другим тренировкам, – так же и я, выбрав поддающегося обучению индивида, начинаю его обучение с первых шагов, относящихся к добродетельному поведению». Именно поэтому ты здесь… – он повел рукой, указывая на прячущийся во тьме Тхам Пу, маленький, запущенный ват, в котором было всего три монаха. – Где нет искушений. «Когда освоено добропорядочное поведение, приходит время обуздания и самонаблюдения, бдительности и мудрости, за ними – период овладения чувствами, мыслями и всем прочим, устранения омрачений; поиск истинного бесстрастия. Исключительно таково мое наставление для тех, кто готов слушать, но не достиг совершенства».

Прозвучало это достаточно занудно и неинтересно, и я загрустил.

– А может быть, вы помолитесь или еще что-нибудь сделаете, чтобы все у меня наладилось? – предложил я. – Чтобы сознание мое стало чистое, а жизнь хорошая, ну вот как раньше, только еще лучше и без этих гнусных проблем. Почему так нельзя?

Брат Пон захохотал от души, громко, и ему из темноты ответило неожиданно гулкое эхо.

– Нет, – сказал он, успокоившись. – Сам человек совершает зло и очерняет себя. Отвращает зло от себя он тоже сам и сам себя очищает. Чистота и скверна едины в одном. Одному другого не очистить.

Это явно была цитата из ужасно мудрого и древнего текста, но мне в тот момент она показалась до ужаса банальной.

– Всему свое время, – сказал брат Пон. – Сейчас же для тебя настало время отдыха. Пользуйся.

*** На следующий день монах разбудил меня ни свет ни заря, постучав в стену крохотной хибары, ставшей для меня жилищем. Я вздрогнул и вывалился из удивительно живого сна, где я гонялся за самим собой по извивающимся, будто живым коридорам, натыкаясь на вещи из разных мест и времен, от детства до переезда в Таиланд.

– Доброе утро, – сказал брат Пон, должно быть услышав, как я завозился. – Как спалось?

– Хорошо, – соврал я, ответив на приветствие.

– Тогда выходи, займемся делом, пока ты свеж и бодр.

Я не чувствовал себя ни свежим, ни бодрым и напоминал скорее дремотный набор находящегося в ступоре рассудка, слипающихся глаз, вялости во всем теле, ноющих мозолей и саднящей обгорелой макушки.

Но деваться было некуда, поэтому я облачился в антаравасаку, сделал утренние дела и вскоре сидел под тем же навесом, что и вчера, борясь с разрывающей пасть зевотой. Над джунглями висел предутренний туман, солнце ворочалось под его пеленой, но вылезать не спешило, и я ему явно завидовал.

– Вернемся к тому, на чем закончили вчера, – жизнерадостно объявил брат Пон. – К твоему «я», от которого тебе необходимо избавиться, если ты хочешь добиться освобождения.

– Но вы вроде говорили, что этого «я» не существует, – пробормотал я.

– Сложнее всего устранить то, чего не существует! – уверенно заявил монах. – Нельзя взорвать, нельзя закопать, нельзя в море утопить, и при этом оно всегда с тобой, висит на тебе и мешает, как отягченная гирями цепь.

Образ оказался живым, я почти ощутил на плечах холодную тяжесть металла и даже зевать перестал.

– Процесс это не быстрый, за один день все не сделать, – продолжил брат Пон. – Создавал ты эту штуку много лет, вкладывал время, силы, энергию, кропотливо трудился, так что обратный процесс потребует чего-то похожего. Начнем с разрушения опор. Абсолютных истин, на которые опирается твое эго, уверенное в собственном существовании. Вот, например, смотри… – он повел рукой, аккуратно огладил росток, протиснувшийся в щель между досками настила. – Это создание очень мягкое и слабое. Оторвать можно одним движением. Так?

– Ну да, – подтвердил я.

– Так сделай это.

Я протянул руку и дернул, стебель отломился с негромким хрустом, брызнул сок.

– Братьям меньше работы по борьбе с растениями, – брат Пон улыбнулся. – Слабое? Мягкое?

Я кивнул.

– Но оно способно прорасти сквозь асфальт, раскрошить и разрушить бетон, – сообщил монах. – Способен ли на это ты, могучий и сильный, сорвавший ее миг назад? Способен?

– Нет, – я все еще не понимал, к чему клонит брат Пон.

– Так сильный или слабый этот росток? – поинтересовался он.

Я почесал макушку и отдернул руку, поскольку скребанул ногтем солнечный ожог.

– В одном отношении она сильная, а в другом слабая… – начал я.

– Вот! В отношении! – провозгласил монах с таким видом, словно мы с ним только что доказали теорему Ферма. – Качества, которые мы приписываем этому объекту, являются относительными. И не только этому объекту, но любому, без исключений. Понимаешь?

Я вновь кивнул, чувствуя себя автомобильным котом-игрушкой, который мотает башкой в такт дорожным ухабам.

– Но почему тогда мы ведем себя так, словно все качества являются абсолютными? – поинтересовался брат Пон, и из леса за моей спиной донесся протяжный крик птицы. – Очисти сознание, успокой его, не придумывай лишнего. Постарайся увидеть свое отношение к тому, что ты держишь в руках… Какой он? Сильный, слабый? Все вместе?