Гера смотрел удивленными глазами и покусывал губу. Ким хотел подвести его к печке, чтобы погрелся, ухватил за руку и не смог сдержать эмоций:

— Да ты же ледяной!

Подвинул табурет, усадил Геру, сдерживая желание начать растирать, и, уже разворачиваясь к передней, сказал:

— Сейчас еще куртку тебе принесу.

— Не надо, — испуганно воскликнул Гера, хватая Кима за штанину. — Они холодные. А на меня внимания не обращай — я всегда, если замерзну, долго отогреваюсь.

— Дурилка незадачливый, — беззлобно хмыкнул Ким и щелкнул Геру по носу.

Нажал кнопку чайника и придвинул еще один табурет — сзади от Геры. Стянул с себя ветровку — хоть и тонкая, но нагретая, — накинул Гере на плечи, а потом сам уселся сзади. Обхватил Геру, прижал к себе.

— Без подтекста, — пояснил Ким, — просто грею тебя. Не пугайся, пожалуйста.

А потом понял, что ведь не только близость альфы может смутить, но и ебучий шрам. Может, вполне может Гере быть брезгливо и мерзко от такого тесного контакта. Но Ким и додумать толком не успел, не то что отстраниться с полагающимися извинениями. Гера втиснулся, вжался в него с довольным стоном:

— Честно говоря, мне вот прямо сейчас плевать. Так замерз.

Он скукожился, волосы рассыпались, скользнули по плечам, и Ким увидел шею Геры. Уже блекло, нечетко, но вполне очевидно там проступала старая метка. Ким стиснул зубы и прикрыл глаза. Не дай бог Гера обернется — вопросов не избежать. Нужно было срочно начать разговор, отвлечься на что-нибудь.

— Так от чего же ты сбежал сюда?

Ким не вкладывал прямого значения в эту фразу, подразумевал что-то типа дауншифтинга, убегания от суровых будней Северной столицы. А Гера вдруг напрягся. Характерно так, всем телом, когда проблема явно в чем-то большем, чем загазованность воздуха и перегревшийся асфальт. И как только Гера расслабился, медленно, насильно скидывая напряжение, Ким понял, что хочет знать и что Гера наверняка придумает что-то, чтобы не говорить правды.

— Расскажи мне, — тихо, совсем не настойчиво попросил Ким.

Они были совершенно посторонними, а с посторонними не делятся секретами, от которых все тело сводит. Но Гера почему-то вдруг сжался еще больше, будто Ким все-таки накинул на него холодную, отсыревшую куртку.

— В пятнадцать, — тихо-тихо просипел Гера и замолчал.

— М?

— Я познакомился с ним в пятнадцать. Ничего особенного, просто в одной очереди стояли, и он спросил номер. Он старше на семь лет. Умный. Достаточно состоятельный. Начал ухаживать. Ну а много мне в пятнадцать нужно было? Да и родителям он понравился. Весь такой правильный, — Гера рассказывал про все это с горечью, какой-то тянущей до сих пор болью, и у Кима даже в горле запершило. — В шестнадцать он предложил съехаться. Я согласился — это ж так круто, по-взрослому. И оформлено все было в виде помолвки, с обстоятельной беседой с моими родителями и уверениями, что все серьезно.

Гера замолчал и долго смотрел на огонь.

— Через полгода я загремел в больницу с анорексией. Меня все спрашивали: в чем дело, почему так? А я ничего не мог сказать. Мне не в чем было его обвинить. Это сейчас я понимаю, что намеки были слишком тонкими. Одежда на размер меньше, брошенные фразы. Никто на меня не давил. Он никогда не приказывал мне. Но… Я забросил друзей. Превратился в примерного домохозяина. Каждый вечер — блюда разных кухонь. А он, знаешь, мог прийти, увидеть, не знаю, нитку на полу и уйти на всю ночь. И знаешь, я всегда думал, что дело во мне. Я так хотел стать лучше, хотел, чтобы ему нравилось дома, чтобы он не уходил.

Гера медленно распрямился, поднял голову, и Ким чуть сдвинулся, устраивая его поудобнее.

— Мне приснился дедушка. Тот, который со стороны отца. Я сон не помню совсем, только ощущение, что дедушка расстроен. Я что-то запаниковал, поехал на кладбище. А осень была, ветер такой холодный. Я сижу и плачу, плачу. И вдруг омега подошел. Спросил, все ли в порядке. И я, как на тебя сейчас, вывалил все. Тогда, правда, в истерике. А он выслушал и предложил мне походить на консультации. Он психолог. Крутой. Вытащил меня из этого дерьма. Еще друг помог. Сам бы я не справился, конечно.

Гера хмыкнул и покачал головой.

— Я так хорошо помню, как боялся сказать, что мы расстаемся. Своему альфе в смысле. А он так спокойно: «Ну и съебывай». И родители… Я как-то думал, что они меня поддержат, а папа начал спрашивать… Завуалированно интересовался, что я сделал не так. Чем не угодил. А я есть не мог. Реально, съесть банан для меня было подвигом. Не плакал, спал нормально, хотя и не высыпался, а есть не мог. Я полгода вылезал. Выкарабкивался, Ким. И все жалели мои отношения. Не меня, понимаешь? А того, что я упустил такого альфу. Как будто пранк. Ну, — Ким вздохнул, — хотя бы отделил зерна от плевел. На мой день рождения, в июне, бывший позвонил. Поздравил, наговорил кучу всяких правильных слов, как он умеет. И я выдохнул — отболело. Не хотелось бежать за ним, что-то там доказывать, убеждать, что я хороший. Я не хороший. И мне никому ничего не надо доказывать. Знаешь, так офигенно было это понять. Лучший подарок. Я поблагодарил, сказал, что дела-дела, и трубку повесил. На следующий день он приехал. Привез подарок. А я понимаю, что он меня прощупывает. Дергает, чтобы проверить, там ли еще крючочки. Буду ли я ручками махать, ножкой дергать. Я так испугался и сбежал. А он домой ко мне пришел. Папа радостный, типа «велкам». А меня тошнит. Мне страшно от того, как он на меня смотрит. Папа говорит — умный взгляд. Умный, наверное, но такой жуткий. Я раньше не понимал, а теперь так отчетливо видел. Он начал мне названивать, приезжать. И все опять: «Какой хороший альфа. Присмотрись. Попробуйте еще раз». А я не выдержу еще раз, — у Геры задрожал голос, и Ким стиснул его крепче.

— Он что-то…

Но Гера отрицательно замотал головой:

— Ничего. Но я… стал задумываться. Может, я и вправду что-то не то делал? Может, стоит попробовать еще раз? Может, я виноват?

Сил терпеть это не было. Ким развернул Геру лицом к себе и четко проговорил:

— Рядом с любящим альфой нормальный, любящий его омега не может быть несчастен, понимаешь? Это все, что тебе нужно знать.

Гера распахнул глаза, огромные, все искрящиеся от осознания такой простой и очевидной вещи. А потом скривился, попытался отвернуться, но Ким не дал. Уткнул его плачущую мордашку себе в плечо и принялся поглаживать по волосам.

— Ты поэтому приехал?

Гера закивал:

— У дедушки здесь и телефона нет.

— А психолог твой?

— В отпуске. Недоступен.

— Друг?

— Уехал со своим альфой. Не хочу ему говорить. Он бросит все, сорвется. А оно того не стоит.

— Стоит, лапушка. Но ты правильно сделал, что приехал сюда. Умница.

Сосновые полешки уютно потрескивали в печи, Гера стиснул кулачки у Кима на груди и печально сопел. Тоже уютно, кстати. Ким мерно поглаживал его и еле заметно улыбался.

— Ты… — несмело начал Гера куда-то в подмышку.

— Никому не скажу, — подхватил Ким и чуть отстранился, заглянул в глаза, чтобы уж точно поверил и не мусолил в голове всякую херню подозренческую.

Гера закивал.

— Извини, что вывалил это все на тебя, — печально проговорил он и хлюпнул носом. Засмущался и потянул салфетку из стоящей на столе упаковки.

— О боже, — закатил глаза Ким.

Гера хихикнул и бросил салфетку в печь.

— Чай будешь? — Он расслабился, будто не шугался от Кима столько времени. Как старые друзья. Вот только один в днищенской френдзоне.

— Буду, — кивнул Ким.

Почему-то вспомнилась метка, и Киму отчаянно захотелось ее зализать. Тупо, конечно.

— Пойдешь за грибами завтра? — спросил он, чтобы как-то отвлечься. — Дождя не обещали.

Суетящийся Гера, порозовевший, согревшийся, замер, недоуменно оглянулся.

— Не знаю даже, — замялся он. — Это как-то…

— Леня и Никита тоже пойдут, — мгновенно успокоил Ким, прекрасно понимая все опасения. Понятно, что ни Ленька, ни Никита еще о своих планах на завтра не знали.