Мы забываем свои прошлые периоды истории, из-за этого вскоре их можно будет изучать почти как Древний Рим. Человеческая память хранит из прошлого только то, что ей подсказывают из настоящего.

Интересно то, что Советский Союз пользовался дворянской и дореволюционной литературой как своей собственной, хотя это была литература свергнутой им эпохи. Точно так же и постсоветское пространство пользуется литературой и искусством советского времени. И только частично все это можно пояснить инерционностью изменений в этой сфере.

Страна является очень сложной системой, которую невозможно описать по одному принципу. Существует множество измерений, руководствуясь которыми, мы каждый раз будем получать новый срез.

Создание СССР было реальной революцией, поскольку поменялась вся система власти, а не только первые лица, как это часто бывает. Как следствие, менялось все – образование, наука, армия, литература и искусство, поскольку на них была возложена задача в кратчайшие сроки создать, обосновать и удерживать новую картину мира. И это не было простой задачей, поскольку были живы люди, которые помнили старую модель мира, и прошли сквозь дореволюционное образование и медиа. Дореволюционные литература и искусство потом были автоматически вписаны в свои, как и естественные науки, а вот гуманитарные типа истории были отвергнуты как буржуазные.

Кино и радио поднимаются в полную силу в советское время, так что именно пропаганда раскрыла их широкие возможности. При этом кино интересно тем, что использует чисто физические характеристики актеров типа красоты и обаятельности для создания близости со зрителем. Наверное, от такой же точки берет свое начало американская идея кинозвезд. Герои должны быть симпатичны зрителю, иначе они не смогут сойти c экрана в жизнь.

В этих лучах пропаганды вырастали новые поколения, видевшие вокруг себя только тот мир, который опирался на пропаганду. Акценты пропаганды стали акцентами массового сознания, поскольку значимым для нашего понимания мира является лишь то, на что обращают наше внимание.

Если модель мира в норме создается столетиями, то в советское время ее следовало создать в самые кратчайшие сроки – 20 лет. Именно это объясняет интенсивность и нужность пропаганды, результатом работы которой стали своеобразные «потемкинские деревни» во всех областях и сферах. В Советском Союзе переписали не только свою историю, но и чужую, например, приписав себе множество изобретений, которые Запад считает своими.

Советская пропаганда оказалась очень сильной, поскольку опиралась на множество своих механизмов. Во-первых, для нее были характерны максимальные объемные повторы, достигаемые как массовым тиражированием, так и переводом нужных мифов и сообщений в мягкие формы – литературу, кино, искусство. Если в школе и институте человек зубрил пропагандистские истины рационального толка, то в случае мягких форм его обволакивали эмоции, представлявшие те же пропагандистские истины «с человеческим лицом». Если в учебнике истории к победе приходили большевики, то в кино побеждал физически привлекательный герой, который тоже оказывался коммунистом. В одном случае это был закон истории, в ином – его реализация на конкретном примере.

Во-вторых, советская пропаганда функционировала в условиях монолога, так как любое контрмнение изгонялось из обращения. Оно не могло транслироваться, поскольку признавалось антисоветским. Сначала были изгнаны носители такого контрмнения – типа Троцкого, которые могли по авторитетности конкурировать c первыми лицами. Но в любом случае это был качественный информационный и виртуальный продукт, находившийся на пике возможного уровня влияния.

Третьим инструментарием пропаганды была роль спецслужб, которые «гасили» любые неправильные информационные потоки, в связке c ними работала и цензура, и добровольное «творчество» масс в виде доносов.

Алексей Рощин, например, говорит о системе доносов: «В принципе СССР была системой, которая очень поощряла доносы, в том числе анонимки. Но это – во-первых. А во-вторых, поскольку сама форма управления при советской власти была полностью герметична, и там, в принципе, механизмы обратной связи не существовали по-настоящему, то власть, чтобы примерно представлять себе, что происходит, доносы активных граждан поощряла. На эту тему снимались фильмы и писались книги. В том числе доносы использовались для взаимного контроля среди властей предержащих – для просеивания аппарата» [1].

Та же ситуация «чужих» глаз была и на уровне первых лиц, которые и сами часто начинают верить тому, что говорила пропаганда вчера или телевизор – сегодня. Дополнительно к этому их взгляды формировали помощники и спичрайтеры, сидевшие в кабинетах поменьше. Чем человек сидит выше, тем более тщательно отобранный поток информации к нему поступает. Его глаза и уши – это глаза и уши его помощников, и других у него нет, поскольку даже ближайшие «соратники» все равно имеют свои интересы, которых не должно быть у помощников, полностью живущих жизнью своего шефа. Советская модель управления знает помощника Сталина во всех сферах Поскребышева или Мехлиса в сфере идеологии.

В своей книге о Мехлисе Юрий Рубцов говорит: «Немало самых пышных эпитетов в адрес вождя прозвучало из уст Мехлиса на апрельском совещании политработников РККА, на XVIII съезде ВКП(б). Сам за себя говорит и пафос его доклада об итогах съезда на собрании партактива Киевского особого военного округа, растиражированного 6 апреля 1939 года «Правдой»: «Сталин – это Ленин сегодня. Сталин – наше знамя. Сталин – победа. Сталин – мировая коммуна. Хай живе рiдний Сталін!» В связи c этим особый интерес представляют обстоятельства, при которых появился знаменитый лозунг «За Родину! За Сталина!» В периодической литературе даже возникал спор, существовал ли такой лозунг или клич, шли ли c ним в бой в Великую Отечественную? Как установил О. Ф. Сувениров, Мехлис, начиная c хасанских событий, а затем и во время боев на Халхин-Голе и Карельском перешейке, всеми доступными ему способами добивался, чтобы этот лозунг был главным призывом для политработников, командиров, красноармейцев. Надо ли при этом говорить, что безудержное восхваление «отца народов» и его политики в пропаганде сопровождалось абсолютным замалчиванием колоссальных жертв, принесенных народом на алтарь сталинской деспотии» [2–3].

Многие из пропагандистов были, вероятно, неплохими людьми. Но это было их работой – нести в массы очередной повтор мудрых мыслей вождей. У вождей их было так много, что найти их можно было на все случаи жизни и на все времена года.

Первые лица были окружены сонмом обслуживающего персонала, в том числе идеологического. Михаил Суслов обладал картотекой c цитатами на все варианты развития событий. Именно он пользовался непререкаемым авторитетом у Леонида Брежнева.

У Брежнева такими глазами и ушами, сквозь которые он видел мир, был Андрей Александров-Агентов. Кстати, он опровергает мнение о недалекости Брежнева: «Я никогда не соглашусь c таким грубым упрощением личности Брежнева. Он был самокритичен и в последние годы жизни дважды ставил вопрос о своей отставке, но „старики” – Тихонов, Соломенцев, Громыко, Черненко – не допустили этого: больной Брежнев был им удобен. Кроме того, примитивный человек не окружил бы себя столь выдающимися людьми, как лучший организатор производства, творец оборонной мощи СССР Устинов или как Андропов, к которому Брежнев относился теплее всего. Работать c Брежневым мне было легко и приятно. К мнению собеседника он относился c уважением: никогда априори не отвергал чужую точку зрения, позволял c собой спорить – иногда даже настойчиво и энергично. Как то я не удержался и показал ему понравившуюся цитату из журнала: „Нервный человек не тот, кто кричит на подчиненного, – это просто хам. Нервный человек тот, кто кричит на своего начальника”. Брежнев расхохотался и сказал: „Теперь я понял, почему ты на меня кричишь”» [4].