Но Олег уже успокоился. Ему казалось невероятным, чтобы пьяные солдаты запомнили, кто их обидел. А главное, совершенно сомнительно, что попрутся за десять километров кому-то мстить. Мамед был того же мнения. И два охранника, которые под вечер явились из города, тоже считали, что все это ерунда. И потому решено было устроить пирушку. Мамед выгрузил из багажника своей "шестерки" кастрюлю, где в остром соусе плавали куски жареного мяса. Добавил к этому большой пакет фруктов, которые привезли с рынка. Целую кучу хлеба на все вкусы: черный круглый, три батона и стопку лаваша. Лаваш этот пекли в частных маленьких пекарнях и продавали в хлебных киосках. У него было поджаристое донце с пропечатавшейся решеткой. Естественно, на стол выгрузилось ещё много помидоров и огурцов, зелень, банка майонеза и тому подобное.

Мамед отвел в сторону Олега и отдал завязанную в полотенце кастрюльку под крышкой.

- Вот, - сказал он, - Гюзель на ужин ждала. Сделала люля-кебаб, а раз ты сюда поехал, сказала, чтобы отвез тебе порцию.

- Спасибо. - Олег даже растерялся. - Скажи, что я никогда не забуду её заботу.

- Кушай, дорогой, на здоровье, - сказал Мамед покровительственно. Очень вкусно. Язык проглотишь. А я домой поехал.

И он действительно уехал. А местные алкоголики погрузились в хлопоты. Начистили картошки. При этом Коля, давно отвыкший от столь сложной работы, дважды порезался, второй раз очень глубоко. Дядя Вова зато опрокинул тазик с салатом, пришлось собирать. Хорошо, что майонез не успели положить. А когда положили и перемешали, салат стал одного цвета и совершенно сделалось незаметно, что все это валялось в пыли.

Олег в этом мероприятии не участвовал. Он закрылся в своей кандейке, разогрел на плитке присланный Гюзелью ужин и с большим удовольствием все съел. Ему было очень приятно, что женщина не только не забыла его, но и позаботилась. И думая о ней, он прилег на кушетку, раскрыл библиотечный том Карамзина, но так и не прочитал ни строчки. Вернее, читал, но не понимал прочитанного. Все мысли были в городе. Он представлял, как Гюзель в красном халате неслышно скользит по паласам, снимает с волос цветной платок. Как присаживается на диван напротив телевизора, такая хрупкая, тонкая. И томительная нежность переполняла его.

Но о нем все-таки вспомнили. Вообще-то все привыкли, что Олег не участвует в вечерних пьянках. Но сегодня был особый день, точнее, вечер. Даже мясо в соусе специально привезли. Праздновали пуск линии розлива. И кто-то об этом вспомнил. Наверное, дядя Вова. Он же и прибежал звать Олега за общий стол. Тот поотнекивался, а потом решил не скучать в одиночестве и поддержать компанию.

Но, если компания и нуждалась в поддержке, то лишь в самом буквальном смысле этого слова. Коля, например, не только стоять, сидеть уже не мог. Говорить он тоже не мог. Единственное слово, которое ещё был способен произнести, не имело определенного значения. Это было его любимое слово "оп-тать". Жена его Инка держала в руках пяльцы с серой тряпкой и удивленно на них таращилась. И все спрашивала, кто спорол половину узора. Да никто не спарывал, просто смотрела с обратной, изнаночной, стороны, а перевернуть пяльцы ни у кого уже соображенья не хватало. Дядя Вова, приведя Олега, сел, выпил и принялся рассказывать, как пил брагу в колхозе - один трехведерную флягу. При этом поворачивался к стене и ей все объяснял и показывал. Только два азербайджанских охранника были более-менее в форме.

Олег понюхал налитое в залапанный стакан пойло. Запах был вполне терпимый. Качественный импортный спирт сивухой не отдавал, в ноздри не шибал и глаза испарениями не резал. Подумав, Олег выпил, закусил огурцом и посмотрел на своих сотрапезников с сожалением.

- Правильно, Мастер, - одобрил его действия охранник Чингиз, малорослый, но крепкий парень с трехдневной сизой щетиной. - А то ты совсем никогда не выпиваешь. Мы думали, ты лечился от запоя. Лечился, да?

- Нет, просто не хочу. Когда выпьешь, это пропащее время. А мне сейчас почему-то жалко время транжирить.

- Когда выпьешь, весело делается, - не согласился с ним Чингиз. - Это радость, а не вот это, которое ты сказал.

- Вон, посмотри на них, - кивнул Олег на собутыльников. - Много у них радости? Больше на животных похожи, чем на людей.

- Человек самое большое животное, - с твердой убежденностью заявил Чингиз. - Человеку чего надо? Пожрать, попить, поспать и бабу. Любой шакал, любой собак только это и хочет. Я правильно говорю, Миша?

- Правильно, - закивал его напарник, которого на самом деле звали не то Махмуд, не то Мехди, - человеку ещё шмотки надо, машину, дом большой. А так - животное. Денег дай, и работать не будет. Тебе дать миллион долларов, ты такой же сразу станешь - пить, есть, валяться...

- А если тебе миллион дать? - спросил Олег, усмехнувшись.

- Мне миллиона мало, - мечтательно сказал Миша, - а вот миллиард... Построил бы дворец, слуг нанял, а сам в гареме пировал.

- Не, я бы остров купил, - встрял в его мечты Чингиз, - там бы дворец себе построил. Жил, как султан.

И они с азартом начали описывать свои апартаменты, соревнуясь, у кого богаче.

ЗАХВАТЧИКИ

Олег, слушая их, только посмеивался. Неожиданно ему послышался какой-то отдаленный гул. Он прислушался. Работал двигатель. Какая-то машина приближалась к ферме. Звук становился все слышней, все гуще. Отрывистое, с подвывом, тарахтенье, частые хлопки. Похоже, дизель. Причем тракторный.

- Слышите? - спросил Олег парней.

Те посмотрели друг на друга, потом на Олега.

- Ну, - подтвердил Чингиз.

- Кто сюда ночью на тракторе может ехать?

- Воры? - предположил Миша и встал из-за стола.

Чингиз, вытирая ладонью губы, тоже вскочил. Обхлопал себя ладонями, словно "барыню" плясал. Задумался, хлопнул напоследок себя по лбу, видно, вспомнил, что искал по карманам. Из кармана висящей на гвозде куртки достал газовый револьвер. Миша тоже держал в руке такую же здоровую "пушку" и разглядывал откинутый барабан. Проверял, заряжен ли, будто так не помнил. Наверное, просто имел дурную привычку вот так без причины играть с оружием, а сейчас уже машинально откидывал и крутил барабан.

Вышедшего из фермы Олега ослепил свет мощных фар, бьющий прямо в глаза. Трактор был уже совсем близко, в сотне метров. Олег прикрыл глаза ладонью, увидел на фоне темно-голубого неба ползущий с пригорка черный силуэт трактора. Лучи фар сползли в сторону, трактор делал поворот. И сразу нарисовался силуэт высокого и длинного тракторного прицепа. И над бортом прицепа мельтешили человеческие тени. Мало того, они вопили, свистели, визжали и топали так, что высокие и громкие звуки прорывались даже сквозь тракторный гул.

Еще через пару минут трактор своротил единственное уцелевшее звено забора, сгреб широкой мордой остатки скирды, подняв волной перепрелую солому, и встал, как вкопанный. Двигатель, рыкнув, сошел на глухое ворчанье и заглох. И тогда со всей отчетливостью раздался кованый топот удалой пляски, и вдарила по ушам отрывистая, исполняемая в полный крик, старинная советская песня:

Ах куда ты, паренек, ах, куда! - Ты! Не ходил бы ты, Ванек, во солда! - Ты!

Это живо напомнило Олегу второй день разгульной деревенской свадьбы, когда самогон и брага уже сделали свое горькое дело, и народ куражится, совсем плохо помня, по какому поводу идет такая пьянка. Поют и пляшут, словно выполняют тяжелую, но обязательную крестьянскую работу. А потом все это мгновенно переходит в жуткую и беспричинную драку. И сейчас был как раз тот самый трудно уловимый момент, когда гульба переходит в побоище. Но Олег почувствовал это каждой клеточкой своего тела, словно принял радиосигнал или, что гораздо точнее, ощутил электрическое поле накатывающейся грозы.

- Эй! Бакланы! - раздался крик. - Приехали!

Песня тут же оборвалась, только один баклан, видимо, заклинило, продолжал молодецким посвистом аккомпанировать и выколачивать сапогами ритм из гулкого днища прицепа. А через борт уже, словно парашютисты, решительно падали пьяные солдаты.