- Та-рас Гри-го-рич!
Радист высунулся из иллюминатора рубки и возбужденно пошлепал себя по ушам. Капитан, почуяв неладное, торопливо надел наушники прямо поверх фуражки.
В эфире был переполох. Капитаны, забыв устав радиосвязи, говорили, не называя себя, а диспетчер, тоже уставу вопреки, отбивался от них, как мог.
- Я же в сотый раз повторяю: косяк неожиданно изменил курс, где он теперь - можно только гадать.
- А "трещотка"?
- Выбросили они "трещотку". Угнали и выбросили.
- Что вы сказали? - переспросил кто-то по-английски.
- Я говорю, выбросили они "трещотку". Как известно, "трещотка" автоматически следует за голосами дельфинов. Так вот, они пошли на трюк: все стадо замолчало, а один поднял крик и полным ходом в сторону. "Трещотка" за ним. Отвел он ее подальше и бросил. Мы послали туда отряд своих загонщиков с новой "трещоткой". Как только дошли до косяка - та же история. "Трещотку" выбросили, сами не вернулись.
Кто-то одобрительно хохотнул, кто-то начал ругать ся. Тарас Григорьевич все понял, и сладкая, беспокойная думка завладела его седой головой, набирала силу, дразнила.
Но сначала надо было кое-что проверить.
- "Удачливый" - Базе. Где там наука? Что замолчала? Дельфи... как это, Штейн, словом, что там поделывает?
- База, Штейн, прием.
- "Удачливый" - Штейну. Так что теперь делать будем? Уходит рыбка-то...
- Не знаю, что делать, Тарас Григорьевич. Ума не приложу. Такого с дельфинами еще нигде и никогда не бь:ло. Бывало - не слушали команд или неправильно их понимали. Бывало - ни с того, ни с сего отказывались работать и уплывали. Но это были единичные случаи. А такое... нет, ничего не понимаю. Ведь это бунт! Форменный, ничем не оправданный бунт против человека! Они угоняют косяк, как заправские пираты! А наших загонщиков, видимо, взяли в плен.
- Словом, дело труба, с научной точки зрения?
- Труба.
И тут Тарас Григорьевич понял окончательно, что пробил его звездный час.
И он рявкнул в эфир, настороженно прислушивающийся к их разговору.
- Что, коты, разучились сами мышей ловить? А если по-старому, без мышеловок этих, а? Собственными лапками за зубками, а? Или зубы повыпадали?
"Коты" озадаченно молчали, и Тарас Григорьевич расправил перед микрофоном усы:
- "Удачливый" - Базе. Предлагаю брать к.осяк без дельфинов, с ходу, по-старому. Примерный курс косяка известен, надо послать туда пару самолетов. И пусть они следят за косяком до нашего прихода. А я поведу флотилию наперерез. Прошу дать "добро".
И даже свою золотошитую фуражку снял Тарас Григорьевич в ожидании ответа-так волновался.
Вдруг не удастся тряхнуть стариной, утереть нос Штейну и прочим, для кого старый Тарас - вроде мамонта в электронной лаборатории. А дельфины... Они тоже рыбаки. Они поймут...
База дала "добро".
Карагодский поискал глазами Пана. Ему хотелось сказать что-то значительное, неопровержимое, что раз и навсегда припрет к стенке нескладного профессора. Но хитрый старик все время находит лазейки. Впрочем, это не страшно. Хозяйственники не читают теоретических монографий по биологии. Этим по горло занятым людям . нужно одно: любой ценой увеличить выход продукции.
И они будут слушать Карагодского, который оперирует понятными категориями тонн и рублей, а не Пана, витающего в сомнительных морально-этических высотах. Карагодского волнуют иные, реальные сложности. И он тоже должен разрешить их в этой экспедиции. С помощью Уисса. Любой ценой разрешить.
А Пана все не было, и академик недоуменно покосился на дверь. С никелированной ручки свисал синий ситроновый галстук. Если бы профессор незаметно вышел, галстук свалился бы.
Несуразный человек этот Пан. Анекдоты и целые легенды прямо-таки липнут к нему, тянутся за ним, как тесто за пальцами.
Вот хотя бы этот видавший виды галстук. Выражение "галстук Пана" стало расхожим присловьем. Один не лишенный юмора конструктор назвал даже "галстуком Пана" сложный космический прибор.
Много лет, еще с университета, Пан снимает галстук, начиная работать, и вешает его на дверной ручке. Где бы он ни работал: в люксе международной гостиницы или в кабинете вездехода, ползущего в пустыне, - старей галстук висел на страже, оберегая хозяина от бытовых невзгод.
Карагодский подозрительно окинул взглядом большие овальные иллюминаторы, но там качались только спаянные горизонтом небо и море. Пан, конечно, способен на все, но он не умеет плавать.
Академику ничего не оставалось, как изучить со своего кресла нехитрую топографию каюты.
Он сидел у самой двери, и все небольшое пространство было перед ним как на ладони: рабочий стол Пана прямо под распахнутым иллюминатором, на столе, между разбросанными бумагами, таблицами и голографиями, - изящный ящичек теледиктофона "Память", небрежно перевернутая панель дистанционного управления корабельным видеофоном, наборный диск стереопроектора Всесоюзного НООцентра, который ровно через три с половиной секунды давал справку по любой отрасли человеческих знаний. Словом, ничего необычного, если не считать толстенной старинной книги, смахивающей на библию, и каких-то диковинных статуэток еще более древнего возраста.
По обеим сторонам стола -матовые пятна экранов: большой - видеофон, два поменьше - стереопроекторы Центра, а вот этот овальный, ощетинившийся тысячами граней рубиновых кристаллов, - для просмотра голографических фильмов.
Кстати, сам проектор на подвижной тумбочке справа от круглого винтового стула открыт: видимо, Пан перед приходом Карагодского просматривал ролик.
И больше ничего, кроме стеллажа с книгами, портативного электрооргана (неужто Пан под влиянием Уисса стал музицировать?) и двух кресел, одно из которых занимал академик, - и все отражает большая зеркальная стена, словно свидетельствуя наглядно и дкончательно, что никого, кроме Карагодского, в каюте нет.
- Иван Сергеевич, где же вы?
Пан возник рядом, держа под мышкой коробку голофильма, не понимающе повел глазами с растерянного академика на своё отражение и усмехнулся:
- А... Зеркало.
Он протянул руку, и, когда его пальцы встретились с пальцами двойника, пространство раскололось широкой щелью сверху донизу, открывая за зеркалом другую комнату.
- Я с этим зеркалом намучился в свое время, - продолжал профессор, заправляя фильм в проектор. А потом привык. И даже стал видеть в нем скрытый философский смысл, своего рода знамение, что ли.
"Ох, Пан, даже расшибив нос о зеркало, он видит в этом скрытый философский смысл. Как был идеалистом, так и остался". Подумалось это Карагодскому с явным облегчением, ибо исчезновение Пана объяснилось просто. Необъяснимого академик не любил, даже побаивался.
- Уж эти мне зеркала... Везде они, эти услужливые обманщики. Вот мы с вами разговариваем, а между нами-зеркало. И мы видим в чужом мнении лишь искаженное отражение своего собственного. И не можем понять друг друга, ибо искренне считаем свое собственное мнение единственно правильным.
Профессор захлопнул крышку проектора.
- Вы интересуетесь космосом, Вениамин Лазаревич?
- Космосом? Да как вам сказать... Пожалуй, нет. Вышел из того возраста. Дела. Не хватает времени на все. Столько нового.
- Жаль. Космос, если хотите, тоже зеркало. Огромное увеличивающее зеркало, в котором земные достижения и ошибки, наши чисто человеческие заблуждения и наития приобретают глобальный отзвук... Год назад на планете Прометей случилось чрезвычайное происшествие.
- О планете Прометей я как раз слышал. Ну как же - конечно! Вокруг этого эксперимента было такое паблисити! Первый космический объект, заселенный земными организмами. Космобиолог... забыл фамилию...
- Андрей Савин.
- Да, да, Савин... Там построили биостанцию, которой руководит академик Медведев. Тяжелый человек, надо сказать. Так что же там случилось?
- Это "мы с вами сейчас и увидим. Хочу добавить предварительно, что планета Прометей - весьма редкого в Галактике кристаллического типа и находится в системе двух звезд, одна из которых светится только в ультрафиолетовом диапазоне. Все это, вкупе с другими странностями, заставило Андрея Савина в самом начале выдвинуть гипотезу об искусственном происхождении планеты. На его гипотезу тогда не обратили внимания. ибо прямых доказательств не было, а косвенные можно было объяснить в рамках уже известных теорий. Опять сработало зеркало. Но вот год назад...
