Луна – словно плевок страждущему в ночи. Я не любил энергосберегающие лампочки. Они светят жадно, неискренне. А так хотелось иногда, чтобы рассвело в два ночи. Это в Питере случалось, но только летом. Может, за белые ночи я его и полюбил. Ночи было слишком в моей жизни, и дело не только в климате, хотя и в нем тоже. Ночь была безумна, и это безумие вытесняло день, свет, меня, оно завоевывало все больше пространства. А мы жали на включатели, отгораживались от него ваттами, ватой были набиты наши одеяла подушки и матрасы. Почему не мечтами? Мне кажется, в детстве я спал на подушке, набитой мечтами.

Земля, как башка с двумя полушариями, которая теряла свой ум с каждым витком, которая теряла свой ум с каждым оборотом головы, – я крутанул небольшой глобус, смотревший с тоской в темноту с подоконника. Сфера делала оборот за сутки, безумная, оглядывалась всякий раз, когда пыталась вернуться в себя. Глобус помогал мне мыслить глобально. Я сидел на кухне, допивал чай, курил и смотрел на свечку, которая отражалась в глобусе и была для него солнцем, она дрожала мне своим огоньком песню про одинокий фитиль. Песня явно была про меня, хотя я не был одинок. Мне было ради кого тлеть, а временами даже гореть.

«Ты спать собираешься?» – встала она в проеме или только собиралась это сделать, а я ее уже вырезал из картона своего воображения, если бы я вырезал ее из бумаги, то она бы сложилась и упала мне в ноги. Этого допускать никак нельзя. Я бы потерял к ней интерес. Стал бы этим пользоваться, нажимая на одну и ту же клавишу, смывать все что угодно. Вырежу из жести, будет жестко спать… Кровь из носа она хотела, чтобы я пошел спать. Женщина постояла минуту или больше, потом пошла в ванную, включила воду, посмотрела в зеркало, выключила воду, вытерла сухие руки о полотенце. Зашла на кухню с ватой в носу.

«О, что это с тобой?»

Видимо, когда я ее вырезал, я задел ей нос. «Кровь пошла из носа». – «Да? С чего бы это?» – «Не знаю, у меня такое бывало раньше только в детстве». Я снова посмотрел на ее окровавленную вату и вспомнил про мечты в подушке.

«Ты спать сегодня собираешься?» – «Думаешь, из-за этого?» – «Соберись, и проверим».

Я затушил сигарету, встал и подошел к ней. На меня осуждающим белком смотрела ее вата из носа. Я обнял свою женщину, потом подхватил на руки и понес в спальню. Всю дорогу тампон смотрел на меня, покачивая торчащей из ноздри головой.

«Ты хотела бы, чтобы сейчас рассвело?» – «Это будет не сложнее, чем остановить мою кровь, которая хотела сбежать от меня к тебе».

Я донес Шилу до постели и положил, потом вытащил губами из ее носа тампон. «Вот, остановил. Ты звезда, которая уже потухла, но свет еще долго будет идти и просвещать». – «Просвещение – это попытка зажечь лампочку своего света в мозгах, в твоих мозгах».

Мозг долго не мог заснуть и сторожил сон жены. Та лежала на животе, повернув ко мне лицо, половину которого съела подушка, словно хотела показать профиль. Я чувствовал, как перед ее лицом воздух ходил туда-сюда, будто перед экзаменом, и нервничал. Лицо экзаменатора прекрасно и спокойно, глаза закрыты. Воздух молод и свеж, он поступил сюда через приоткрытое окно и явно не хотел обратно. Ему здесь нравилось. Вопрос экзамена был прост: «Почему муж с женой всегда спят вдвоем?» На мгновение воздух остановился, словно задумался. Жена приоткрыла рот и, произнеся что-то невнятное, снова восстановила дыхание. «Они не спят. Когда они смогут спать вместе, они уже будут ложиться раздельно», – подсказал я студенту. Я представил, как мы прощаемся после ужина с женой, чтобы спать в разных комнатах и наше общение продолжается еще какое-то время в Интернете. Лежа в кроватях, мы выделываемся в остроумии, пока сон тупо не возьмет свое.

– Давно хотел тебе сказать, у меня есть другая.

– Как другая, а я?

– Слушай, сейчас мне некогда, спать уже пора. Напиши лучше утром в личку, я тебе все объясню.

– В личку писать не буду. А вот вмазала бы с удовольствием.

– Ну, иди тогда ко мне, – протянул Артур к жене руки под одеялом. – Расскажешь мне о своих проблемах, хватит уже вязать из них носки. – Знал я, что она копит силы для решающего удара. – Ты чем-то расстроена?

– Сегодня вечером свидание. А у меня еще этот из сердца не съехал. Придется сидеть втроем.

– Этот – это я?

– Да… счастливчик. Не могу понять одного – как тебе угораздило стать счастливым со мной.

– Стать счастливым не так уж и сложно, с тобой это бывало. Гораздо сложнее поддерживать это чувство, точнее сказать – некому.

– Некому? И не приходи ко мне больше никогда! – попыталась она избавить свою грудь от моих ладоней.

– Хорошо, на какой машине ты хочешь, чтобы я приезжал?

Она задумается на этом месте. Она уже давно хочет водить ее сама. Если мы общались виртуально, то потом обычно приходила какая-нибудь ссылка от нее, о пользе секса и его роли в семейной жизни. Либо улыбчивое фото о становлении какого-нибудь милого малыша. А если месть ее была на максимуме, то пейзаж культуриста с горами мышц.

– Почему ты выбрала его?

– Он надежный. Вчера вечером он помог мне надеть пальто.

– И что в этом такого?

– Это было его пальто.

– Я надеюсь, ты его уже вернула.

Утром привычки, вечером инстинкты. Где же чувства? Порой казалось, что нету их вовсе. Иногда мы делали друг другу больно, но что поделать – на то они и отношения, что все надо делать искренне: и любить, и ненавидеть. У души кожа тонкая, зато тату выходило изящное. «Никогда не обижайся на женщину, это ее прерогатива», – твердил я себе всякий раз, когда нужно было проявить характер, макнув его в негатив. На фото можно было увидеть флюорографию моего искривленного позвоночника. Это и был характер.

– Скажешь мне что-нибудь приятное на ночь?

– Свет выключи.

– А ты выключи свой будильник, а то завтра в семь начнет орать, я на автомате встану, сварю кофе, оденусь, выйду на улицу, а там воскресенье.

– Считай, отомстил. Это все?

– Нет. Поцелуй меня.

– У меня губы не поворачиваются целоваться без любви. Поцелуи – мое слабое место. Я таю от них, как мороженое на жаре. Останется меня только развернуть и съесть.

– На ночь есть вредно.

– Встречаемся утром?

– Да, хорошо, – обнял я Шилу, и мы уснули.

Встречаемся вновь утром. Я просыпаюсь раньше. Тихо ускользаю из спальни, прихватив штаны и футболку. Сначала склоняюсь над умывальником, потом все больше склоняюсь к тому, что люди произошли от кофе: только он способен сделать из меня утром человека. Кухня встает и делает мне навстречу несколько шагов, здоровается, обнимает теплом и предлагает остаться на завтрак. Хорошая женщина – кухня! Я любил ее всем желудком. Не то чтобы мне все время хотелось есть. Нет. Просто отношения эти зашли слишком далеко, а разорвать их не было никаких сил, да и не только у меня, у любого домашнего человека. Так я и жил, разрываясь между кухней и женой. Была, правда, еще одна женщина – моя работа. Может, и не женщина, так любовница. Поэтому к ней Шила меня не ревновала, она считала, что у каждого уважающего себя мужчины должна быть такая любовница.

Снова, как в раме, в проеме с холста утра на меня смотрела Шила. Сейчас она напомнила нежную одинокую розу, которую надо было непременно напоить водой, чаем, а может, вином, чтобы любоваться ею весь оставшийся вечер или даже жизнь, всю оставшуюся жизнь. Впрочем, сейчас, когда я был влюблен, оба эти отрезка времени были равны.

– Не спится.

– Не спиться бы.

– Что делаешь?

– Кофе варю.

– Будешь пить его на ночь глядя?

– Не знаю, может, и не буду. Знаешь, как в любви, иногда важнее процесс, чем результат. Кстати, уже почти утро.

– Это на часах утро, а на улице темно, значит, ночь.

– Хочешь, переночуем здесь? – подошел я к Шиле, взял за подбородок и впился в губы. Другая моя рука обвила ее талию и легла на бедро. – Откуда в тебе столько обаяния?

– Голодный?