Эта история произошла со мной больше пяти лет назад. Самое любопытное в ней было то, что под гипнотическим внушением я забыл ее полностью и не мог вспомнить до недавнего времени. Косвенных доказательств о том, что со мною в прошлом случилось что-то неординарное, было достаточно. Но что именно произошло, где и когда – я не знал.

Не помнил, что когда-то из памяти бесследно выпало три дня. Согласился с версией старшего рабочего топоотряда Федорова, что просидел это время под снегом в Куропаткином Чуме и успокоился. Как оказалось, совершенно напрасно. Потому что именно в эти дни я пережил приключение, которое повлияло на мою дальнейшую жизнь.

Но одно дело – случайно открывать в себе странные для человека способности, постоянно гадать – откуда они во мне Прорезались и другое – точно знать источник возникновения…

Пять лет назад я работал геодезистом Иконской сейсмической партии, Таймырской геофизической экспедиции. Жил в Дудинке с семьей в двухкомнатной благоустроенной квартире и считал себя обычным, ничем не примечательным человеком.

База полевой партии располагалась рядом с устьем реки Ондодоми, на правом берегу реки Чопка. В ту зиму мы работали на северо-востоке от базы, по направлению к поселку Волочанка.

Не буду подробно описывать специфику нашей работы в тундре. Скажу только, что наша сейсмическая партия с помощью подземных взрывов и специальной приемной аппаратуры искала подземные купола из газо-нефте-непроницаемых пород, под которыми за миллионы лет могли скопиться запасы нефти и газа.

Мой топоотряд считался вспомогательным подразделением сейсмопартии. В наши обязанности входила прокладка дороги, вешение профиля, установка геофизических пикетов и инструментальная съемка местности.

Самое тяжелое для работы время – это полярная ночь. Мутненький рассвет, который мы по привычке называли «днем», не способствовал производительности. Полярной ночью работать в топоотряде трудно. И рабочим, и трактористу, и, конечно, геодезисту. Приходилось ловить короткие часы сумерек, спешить «пробежать» за это время как можно большее расстояние. И все равно большую часть времени приходилось двигаться в темноте.

Та история, о которой я начал рассказывать, случилась именно в это, самое темное время полярной ночи.

Началась она семнадцатого декабря.

С утра начал дуть юго-западный ветер, зашумела поземка. Но видимость оставалась удовлетворительной и я дал команду выходить на работу. Мы били сейсмический профиль навстречу ветру по голой, без единого кустика, холмистой тундре.

На плоских вершинах каждого холма лежали крупные валуны и галька, оставленные последним оледенением. Снег с вершин был выдут пургами почти полностью. Через два дня, по моим расчетам, мы должны были достигнуть границы северного леса, где продвижение вперед замедлится.

Придется пробивать в лесу просеку, чтобы проложить рядом с вешками дорогу для техники и оборудования. Пока же вокруг была голая тундра и потому парни сразу ушли вперед. Тракторист потянул рядом с ними наше жилище, а я, отнаблюдав первую выставленную марку теодолитного хода, не торопясь, двинулся следом.

Застрял я на очередной марке через полтора часа. Парни уходили вперед вместе с трактором и ЦУБом, а мне все не удавалось отнаблюдать очередную марку. Мешала усиливающаяся с каждой минутой поземка.

Ветер становился все сильнее. Я с тревогой следил за его порывами, вновь и вновь пытаясь разглядеть в перекрестии оптической трубы теодолита переднюю марку. Воздушный поток бил в лицо, резал по глазам, выдавливая слезы, свистел и выл в теодолитной треноге.

Серые космы поземки поднимались выше над снежной поверхностью и в оптике не было видно ни одного темного пятнышка или просверка крошечной лампочки от карманного фонарика, которые старший рабочий Федоров вешал на каждой марке вместе с морозоустойчивыми батарейками. Однотонная серая муть заполняла поле видимости прибора.

Черт бы побрал погоду! – мысленно ругался я. – Бросить работу и сматываться, пока не поздно! Может так закрутить, что потом до ЦУБика не смогу добраться. Не сесть бы опять в Куропаткин Чум!

Раз в жизни я уже испытал на себе такое удовольствие – просидел двое с половиной суток во время пурги в овраге под снегом. Этого опыта мне хватило, чтобы запомнить Куропаткин Чум на всю жизнь. Сидел в мокрой одежде, дрожал от холода и сырости, постоянно проколупывал в снежной толще дырочку для дыхания. И все время боролся с сонливостью!..

Через час я сдался. Запаковал в брезентовый чехол теодолит, расставил и вбил в твердый наст острые наконечники металлических ног треноги. Спрятал в карман журнал теодолитного хода и вдел ноги в крепления лыж.

Больше часа простоял! – досадовал я. – Ребята за это время успели убежать километра на три вперед, если не больше! И ЦУБик утащили на конец разбивки. Стоят теперь на маленьком озерце и ждут.

Снег на севере совсем не такой, как на материке. Он жесткий, перелопаченный на сто рядов бесконечной чередой пург, слежавшийся и смерзшийся от морозов в прочнейший наст. Лыжи не скользят по насту, потому что он жесткий, как наждак.

В топоотряде не бегают на лыжах как спортсмены. Мы идем на работу без лыжных палок, таща на себе все, что нужно для работы: пиленые вешки для вешения профиля, батарейки и лампочки для подсветки марок, пикеты.

Я ношу теодолит с треногой, измеряю горизонтальные и вертикальные углы, записываю результаты измерений в специальный журнал, отмечая в нем пикеты марок и расстояния между ними.

Темнело. Я спустился по пологому склону холма, стараясь держаться ближе к тракторному следу. Резкий ветер сек кожу лица. Приходилось прикрываться от ветра рукавицей, периодически ощупывать лицо, чтобы не прозевать начавшегося обморожения.

– А-а-а-а…

Услышал я тонкий и невнятный крик, раздавшийся на пределе слышимости, и остановился. Новый крик, тонкий, едва различимый, послышался как будто справа от меня. Он походил на голос женщины или ребенка. Временами у меня создавалось впечатление, что крик звучит внутри головы.

– Показалось?..

Я мысленно чертыхнулся и все-таки решил проверить: чудится мне крик или нет. Выбравшись на вершину следующего холма, я обогнул группу больших валунов и повернул круче к ветру. Пришлось спуститься в овраг с крутыми склонами.

На дне оврага лежал подросток полузасыпанный снегом. Он был в одежде из пыжика. На ногах красовались щегольские, вышитые бисером унтайки. Подросток не видел меня и тихонько всхлипывал. Заметив меня, он перестал плакать и замахал рукой, подзывая к себе.

Что с тобой? – спросил я. – Как ты сюда попал?

Помоги, бойе! – ответил мне тонкий, слегка охрипший голосок. – Олешка испугался чего-то и сбросил. Нога сломана. Помоги!

«Девочка? – изумился я. – Откуда олень? Как ее занесло так далеко от поселков?»

– Конечно, помогу. Подниму сейчас тебя и понесу в наш ЦУБик. Вызову по рации вертолет. Он прилетит и увезет тебя в больницу к доктору.

Говоря это успокаивающим голосом, я осторожно поднял девочку на руки. Старался не причинить боль, так как правая нога незнакомки была вывернута и торчала в сторону. Едва я успел повернуть в сторону тракторного следа, как девочка забилась у меня в руках.

– Нет, бойе! Только не в твой самоходный балок! – бурно протестовала она. – Неси вон туда! На бугор!

– Там ничего нет. Одни валуны! – возразил я.

– Там есть все. Там доктор и больница!

Пурга продолжала усиливаться. Времени на препирательство терять было нельзя.

– Ладно. – уступил я бурному напору девочки. – На бугор, так на бугор. Только помни – если там ничего не будет, я несу тебя к себе в балок.

Я повернул так, что ветер теперь бил мне в правую щеку и пошел к соседнему холму, на который указывала девочка. Вершина холма временами совершенно исчезала за плотными струями начавшейся пурги.

– А теперь куда? – спросил я на вершине, усеянной огромными валунами.