Что под фундаментом вашего дома?

От чего коробятся ваши двери?

Что расцвечивает весь мир свежими красками? В чем разгадка птичьего пенья? Отчего формируется клювик внутри яйца?

Что направляет тончайший зеленый побег сквозь скалу, так что скала расщепляется?

Сейчас 11.09, утро вторника в октябре 2018 года, и Ричард Лиз – теле- и кинорежиссер, человек, которого большинство помнит по нескольким, ну ладно, парочке благосклонно принятых критикой выпусков «Пьесы дня»[4] в 1970-х, а также по множеству всего прочего за эти годы, я хочу сказать, вы наверняка видели что-то из его работ, если живете уже достаточно долго, – стоит на перроне где-то на севере Шотландии.

Почему он здесь?

Неправильный вопрос. Он подразумевает наличие истории. Но никакой истории нет. С историями он покончил. Он самоустраняется из истории, точнее, из истории о Кэтрин Мэнсфилд, Райнере Мария Рильке, бомжихе, увиденной вчера утром на тротуаре у Британской библиотеки, и, вдобавок ко всему этому, о смерти своей подруги.

Выкиньте в мусорку все написанное выше о том, что он режиссер, о котором вы слышали либо не слышали.

Он просто человек на вокзале.

На вокзале пока затишье. Задержки означают, что никакие поезда не прибывали на вокзал и не отправлялись с него, пока человек стоял на перроне, и, значит, вокзал вроде как отвечает потребностям человека.

На перроне больше никого нет. На перроне напротив никого нет тоже.

Наверное, где-то здесь люди – они работают в офисе или присматривают за этим местом. Наверняка людям все еще платят за то, чтобы они лично присматривали за подобными местами. Наверное, кто-то смотрит где-то в экран. Но человек не видел реальных людей. Выйдя из гостевого дома и пройдясь по главной улице, он увидел лишь, как кто-то возился в открытом окошке одного из этих привокзальных грузовиков с кофе, одного из этих фургонов «ситроен», никого при этом не обслуживая.

Не то чтобы человек кого-то искал. Он не ищет, и никто – никто важный – не ищет его.

Где же, блядь, этот Ричард?

Его мобильный – в Лондоне, в недопитом высоком кофейном стакане, закрытом крышкой и лежащем в мусорном контейнере «Прет-а-манже» на Юстон-роуд.

Вернее, был там. Человек без понятия, где его телефон может находиться сейчас. В мусоросборнике. На свалке.

Хорошо.

Алло, Ричард, это я, Мартин Терп должен быть с минуты на минуту, можешь примерно сказать, когда приедешь? Алло, это снова я, Ричард, просто хотел тебе сообщить, что Мартин только что прибыл в офис. Есть возможность перезвонить мне и сообщить, когда тебя ждать? Ричард, это я, можешь мне перезвонить? Алло, Ричард, снова я, просто пытаюсь перенести сегодняшнюю встречу, учитывая, что Мартин в Лондоне только до вечера, он не приедет в город до следующей недели, так что перезвони мне и сообщи насчет после обеда, хорошо? Спасибо, Ричард, буду очень благодарен. Алло, Ричард, пока тебя не было, перенес нас на четыре часа, пожалуйста, подтверди, когда получишь это сообщение, что получил это сообщение?

Нет.

Он стоит на ветру, сложив руки и прижимая полы куртки, чтобы не распахивались (холодно, пуговиц нет, пуговицы потерялись), и смотрит на белые пятнышки на асфальтированном перроне у себя под ногами.

Он глубоко вздыхает.

На пике вдоха легким больно.

Он смотрит в сторону гор за городом. Это что-то реальное. Они реально суровые и настоящие – все, что может значить гора.

Он вспоминает собственную квартиру в Лондоне. Наверное, пылинки зависают в солнечном свете, что пробивается сквозь щели жалюзи, если в Лондоне сейчас солнечно.

Посмотрите, как он превращает свою отлучку в историю.

Превращает в историю собственную пыль.

Все, хватит. Это человек, прислонившийся к колонне на вокзале. И все.

Это викторианская колонна. Чугунные украшения на ней выкрашены белым и черным.

Затем он отступает под краешек просвечивающей крыши над перроном, подходит чуть ближе к зданиям, чтобы укрыться от ветра.

Над вершинами нескольких из вон тех гор что-то наподобие дождевой тучи, как будто вершины – под покрывалом. Туча с другой стороны – он бы сказал, южной – похожа на стену, причем освещенную сзади. Туча над горами на севере и северо-востоке похожа на мглу.

Вот почему он сошел здесь с поезда: поезд подъехал к вокзалу, и в этих горах было что-то чистое, будто их начисто вымели. Они словно признавали факт собственного присутствия и ничего не требовали. Просто были.

Сентименталист.

Мифотворец.

Автоматический голос над головой снова извиняется за то, что в данный момент ни один поезд не прибывает на вокзал и не отправляется с него.

Почти ничего не происходит, не считая автоматических объявлений, несколько птиц перечеркивают небосклон, шорох ранней осенней листвы, бурьяна и травы на ветру.

Человек, стоящий на вокзале, смотрит вокруг себя на горы вдалеке.

Сегодня они похожи на линию, проведенную огромной рукой, а затем растушеванную внизу, похожи на кого-то спящего и выжидающего. Они похожи на доисторические спины спящих вымышленных морских тварей.

История о горах.

История о том, как я сам избегаю историй.

История о том, как я схожу с блядского поезда.

Он качает головой.

Он был человеком на перроне. Никакой истории не было.

Хотя она и есть. Она всегда, сука, есть.

Почему он стоял на вокзальном перроне? Ждал поезда?

Нет.

Куда-нибудь ехал? С какой целью? Встречал кого-то на вокзале?

Нет.

Тогда зачем человек вообще стоял на перроне, если он не садился на поезд и не ждал его?

Просто стоял – ладно?

Почему? А почему ты, неудачник, говоришь о себе в прошедшем времени?

Ну да, неудачник. Так и есть. Что-то не удалось. Не удается.

Что? Что именно?

Ну, не знаю, как это объяснить.

Попробуй.

(Вздыхает). Не могу.

Попробуй. Давай. Ты должен быть мистером Спектаклем. На что это похоже?

Ладно. В общем, представьте кого-то или что-то, ту или иную силу, которая набрасывается на вас очертя голову и проходит сквозь вас с головы до пят, проходит ножом для удаления сердцевины яблока, а вы продолжаете стоять, как будто ничего не произошло, тогда как на самом деле что-то произошло: вы стали полым человеком, и там, где раньше была ваша сердцевина, теперь сквозное отверстие. Это устроит?

Себялюбец. Отброс. Персонаж мультика про Тома и Джерри. Что, ты хочешь сочувствия к собственной пустотелости? Своей – что? Утраченной, сука, плодовитости?

Послушай, я пытаюсь облечь словами то, что чувствую, – чувство, которое нелегко описать, облечь в…

Не делай мне тут из себя историю, ты пустая трата…

…времени, когда он еще был способен любить, буквально влюбляться, на фактическом душевном уровне быть без ума от чего-то такого, как, например, простота лимона. Ну, любого лимона – в миске, на лотке или в сетке с другими лимонами, выставленными на продажу в супермаркете. Было время, когда подобные вещи наполняли его радостью.

Но теперь подобная простота стала слишком маленькой и далекой, так что он этого даже не заметил. И стоял на палубе старого океанского лайнера, устремлявшегося в бурное море, и махал, как безумец, повернувшись обратно к берегу, который, подобно тому времени, когда еще ощущалась неизменная радость от чего-то такого, как, например, простота лимона, пропадал, бесследно исчезал, полностью скрывался с глаз.

Скрылся с глаз.

Неудачник.

Когда он вспоминает, как познакомился с Пэдди, в памяти всплывает почти пятидесятилетней давности черно-белый снимок со следами от зубов на кусочке шоколада – уже таком старом к тому времени, когда он его увидел, что тот буквально побелел, особенно там, где остались отпечатки от ряда маленьких зубов. Это были зубы Беатрис Поттер. В какой-то момент Беатрис Поттер откусила кусочек от шоколада, а потом положила и забыла его под навесом, где писала и иллюстрировала книги об очаровательных английских зверушках в сильно зауженных брюках, – зверушках, которые вели себя то хорошо, то плохо, то глупо: лиса подлизывалась к утке, а белка так объедалась орешками, что не могла вылезти из дупла в стволе дерева. Беатрис Поттер надкусила плитку довоенного шоколада, и отпечаток зубов на десятки лет пережил ее саму – там, в лачуге – после смерти писательницы в тысяча девятьсот каком-то там году.