Все новости о Летиции узнавал от мамы, она часто с ней созванивалась и, даже не спрашивая, интересно ли ему, выкладывала весь разговор, слово в слово, без комментариев и выводов, просто как информацию. Других источников у Петра Алексеевича не было, общие знакомые растворились и на контакт не шли, как сговорились. Откуда они только узнали, что ушёл к другой женщине – гораздо моложе – и обзавёлся ребёнком, было не понятно. В Лютике он не сомневался – не такая, не пойдёт поносить его на каждом углу, что подлец последний. Грешил на одну её давнюю подругу, она его с самого начала невзлюбила, типа хорошо пристроился. Может, и не выдержала Летиция, и поделилась, а в итоге весь ближний круг узнал, что между ними произошло.

Раз в месяц звонил и без особых приветствий и прочей шелухи спрашивал, как дела. Получал неизменное «спасибо, всё хорошо» и слышал гудки. Она так быстро вешала трубку, что продолжить разговор было невозможно, и о чём говорить, тоже непонятно. Помнил, как забирал вещи и долго стоял в нерешительности, не зная, что делать с ключами: оставить себе или положить на видное место в прихожей, что он и сделал. Щёлкнул замок. Пётр Алексеевич растерялся, долго не мог прийти в себя и отойти от дверей, которые окончательно разделили их с Летицией. Как назло, приполз на этаж скрипучий лифт, и из него с кряхтением выкатилась соседка – грузная дама, жена генерала. Он знал её с тех пор, как поселился в доме на канале Грибоедова. Тогда она была красивой женщиной, с алыми губами, затейливым начёсом на голове и обаятельной улыбкой, не лишённой кокетства. Почему-то только сейчас он обратил внимание, как она постарела и, скорее всего, выпивала. Он попытался улыбнуться – получилась глупая гримаса. Обычно весёлая и словоохотливая, она лишь кивнула головой, мельком бросила взгляд на два увесистых чемодана, открыла дверь и с силой захлопнула, тем самым выражая своё отношение к его персоне и заодно ко всем мужикам…

Через долгие два года родителям Светланы наконец-то дали квартиру, в которую они почему-то нехотя переехали, а Света с ребёнком осталась в съёмной – по своей инициативе и твёрдому убеждению Петра Алексеевича. Ещё через год скончался Светин отец, на удивление слишком долго протянул с таким количеством выпитого алкоголя за свою не самую длинную жизнь. Свете очень не хотелось идти на похороны – представляла, какая расчудесная компания соберётся алкашей и неудачников. В этом она как раз и ошиблась. Пришло много народа с Кировского завода, даже кто-то из руководства, и какие-то хорошие слова говорили, по-доброму вспоминали. Сидела Светлана на поминках в их новой квартире с тремя комнатами, сама не своя, даже попросила рюмку водки налить, и почему-то люто злилась на покойника, и на мать поглядывала с раздражением, когда та вдруг от горя голосить начинала или неожиданно песни своей молодости затягивала. Нелепо всё было, стыдно, и ещё непонятно какие чувства, как обманули её в чём-то.

Вскоре решит её мать переехать в бабушкин домик, в Стрельну – захотелось уединения, в огороде копошиться и тихо доживать свой век вдали от всех – всё стало немило и пусто. Так Пётр Алексеевич и оказался на проспекте Ветеранов, и словно выжидать начал, когда Светлане всё надоест и она его выгонит, самому уйти сил не хватало. Было удивительно, за что она держится, почему не отпускает: самостоятельная, квартира какая-никакая есть. Неужели не надоело жить в постоянном недовольстве и упрёках? Да и жениться он явно не собирается.

Стал замечать, как Танюша боится Светлану – вздрагивает, если та голос повысит и брови нахмурит. Бывали и спокойные дни, когда Света в настроении, и они все вместе и в Петродворец ездили, и в центр по Невскому прогуляться, и в мороженице посидеть. Хорошо, но всё время по сторонам поглядывал, боялся с Лютиком столкнуться. По выходным частенько стали дочку к Алле Сергеевне отвозить. Сами себе предоставлены, глядишь, и в кино сходят на последний сеанс. Готовить Светлана не любила, если только самое простое, и то без интереса. Пётр Алексеевич на откорм к маме ездил, ещё и Танечке привозил мамины домашние котлеты. У Лютика всегда первое, и второе, и хлеб свежий, а не залежалый.

Летом, когда Таня постарше стала, отпуск брали и все вместе – в Гагры или в Хосту, комнату снимали так, чтобы к морю поближе. В такие моменты Пете казалось, жизнь налаживается, просто разные они, и долго привыкать друг к другу приходится. У Чёрного моря обиды забывались, и Света поспокойней становилась. Близость между ними была, хоть и нечасто, и, как ни странно, именно на этом каким-то образом всё держалось, другого ничего и не было.

Пётр Алексеевич многое прощал Светлане – и грубость, и злость, – с одним не мог примириться, что на Танечку руку поднимает, хоть и не при нём, но знал доподлинно. Сама дочка ни разу ему не открылась, лишь испуганные глаза делала и зачем-то за занавеску прятаться бежала и рот руками закрывала, когда расспросить осторожно пытался.

Дни как-то незаметно пробегали, проживались и исчезали бесследно. Таня – в сад, они – на работу. Пётр поздно приходил, если в вечер, то до работы едет по вызовам, а потом ещё и после – раньше одиннадцати домой прийти не получалось. Теперь у них и спальная была, и гостиная, и дочке комнатка. Петя хотел мебель приличную достать, стенку чешскую, диваны плюшевые. Света всё по-своему расценила, что наперво надо машину купить, ВАЗ-2101, – всем удобнее будет, и престижно свой транспорт иметь. Правда, каким образом, не понимала, но мечту имела почему-то. Пётр Алексеевич сроду машину не водил: боялся и очки с детства носил. От зятя «Волга» чёрная осталась, так продали: ни Летиция, ни тем более он за баранку садиться не решились. А Света в автошколу пошла водительские права получать, и частенько Пете приходилось Танюшу из садика забирать, все свои вызовы отменять и с дочкой вечерами возиться, чему они оба были несказанно счастливы.

– Пап, я урод?

– Что значит – урод? Это ты откуда такое взяла?

– Мама говорит… Это же плохое слово?! Правда?

Он смутился, но, увидев улыбку на лице дочери, невольно улыбнулся в ответ.

– Я думаю, мама была чем-то очень огорчена и не подумала. Вырвалось! А ты у меня самая настоящая красавица!

– Нет, пап! – засмеялась Таня. – Она не один раз сказала. Много! А ещё меня Серёжа из садика называет Конёк-горбунок! И все смеются!

– А ты?

– Я тоже смеюсь. Только я хочу сказать тебе по секрету.

Она придвинулась к нему поближе и прошептала:

– Я хочу быть Золушкой!

– Почему именно Золушкой?

– Не знаю! – она опять засмеялась и уткнулась ему в грудь от стеснения, что тайну свою открыла.

В такие дни они принадлежали друг другу. Пётр Алексеевич освоил все детские забавы. Он лепил вместе с Таней затейливых зверей из пластилина, грибы всех мастей. Особенно ему удавался боровик, и он пыхтел от удовольствия, когда в очередной раз водружал коричневую шляпку на толстую белую ножку. С рисованием у него было хуже, но он старался под хохот Танюши, когда пытался изобразить её на белом листе ватмана. Часто ему самому приходилось укладывать дочку спать – и обязательно со сказками, которые он вдруг с лёгкостью начал придумывать, и все они были о счастье, но его героям приходилось преодолевать всякие препятствия. Сказки были с хорошим концом, и так столько всего сложного в жизни. Света приходила поздно и, если заставала Таню не в постели, злилась и обязательно сильно ругалась непонятно по какой причине.

Причина была. И очень серьёзная. В автошколе, в её группе, вождение преподавал Олег – простой крепкий парень, без особой деликатности, немногословен. Никого из своих подопечных не выделял, и требования были для всех равные, неважно, мужчина ты или женщина. Мог легко слабохарактерную дамочку тупицей назвать – некоторые слезу пускали, но в итоге не обижались, прощали: видно, не от плохого говорил, характер такой, без сантиментов. Впервые в своей жизни она чувствовала то, что никогда не испытывала. Не могла объяснить, что с ней, чистое помешатель ство, любовь с первого взгляда, не иначе. Она ощущала его каждым нервом, каждой клеточкой своего тела, словно всегда знала, – и проваливала одно занятие за другим. Олег не скупился на выражения: