Человек кивнул, он как будто ожидал чего-то подобного. Один из его товарищей по охоте, мужчина с красным лицом, уже пьяный, угрожающе двинулся на Давида, но шимпанзе удержал его.

– Что вам угодно здесь, в лесу, в такое время? Процесс открывается только в пятницу.

– Мы несколько дней не можем до вас дозвониться.

– А ну-ка убирайся, парень, – сказал второй.

Давид не отводил взгляда от подсудимого.

– Я бы хотел, чтобы вы сейчас поехали со мной в город.

– Но это наверняка выходит за рамки ваших полномочий. Или вы можете что-нибудь предъявить?

Давид не знал, что сказать. Обвиняемый отложил нож, вытер руки дырявым полотенцем, висевшим на стене, и медленно подошел к Давиду, который невольно отпрянул.

– Я знаю, что мне нечего бояться. Я буду вовремя. Слово чести.

Он протянул Давиду правую руку. Давид посмотрел на нее. Обычная человеческая рука.

Чуть позже Давид, которого выставили из хижины, стоял в освещенном луной лесу, не зная, где его машина. Мокрые ноги замерзли. Он двинулся вперед и какое-то время, спотыкаясь, шел по снегу, затем остановился. Машины не было. А теперь исчезла еще и хижина. Давид стоял под густыми елями где-то в Германии. Тихонько зашумели верхушки деревьев. Давид поднял голову и посмотрел на кроны над головой. С некоторых ветвей падал снег. И тут вдруг от огромного количества преступлений, которые через три дня начнут подробно исследовать, он зашатался. Наглядно представил себе количество людей, которых придется судить. Это как если собрать все елочные иголки, что у него над головой. И каждый несет ответственность за затравленных, замученных, убитых людей. Ноги у Давида ослабели, затряслись, он опустился на колени и, сложив руки, поднял их над головой.

– Господи, сверши над нами суд Твой!

Через полчаса он, поплутав, нашел свою машину. С трудом выбрался из выбоины. Выехал с лесной дороги на главную. За это время ее успели очистить от снега. Давид поддал газу и устыдился своего падения на колени. К счастью, его никто не видел.

Новый день принес синее небо и новые рекордно низкие температуры. Ева, выспавшаяся, влюбленная, шла по улице к киоску. Отцу нужен был ежемесячный кулинарный журнал «Хороший вкус». Немолодая фройляйн Дравиц исчезла в глубине будки и, как всегда недоумевая, принялась искать журнал. Тем временем Ева разглядывала выложенные на прилавок газеты. Все они на первых полосах сообщали о предстоящем процессе. Один особенно черный заголовок гласил: «Семьдесят процентов немцев не хотят процесса». Ева почувствовала угрызения совести: она даже не позвонила в прокуратуру. Она купила эту газету. И еще несколько.

Ева вернулась в пустую квартиру. Отец, как всегда по четвергам, поехал на оптовый рынок, мать в городе делала покупки к Рождеству, Штефан корпел в школе, а Аннегрета ухаживала в городской больнице за своими грудничками. Ева уселась за кухонный стол, разложила газеты и принялась читать.

Нужно наконец положить этому конец, писали газеты. Двадцать один подсудимый – это порядочные отцы семейств, дедушки, безобидные трудолюбивые граждане, все они без эксцессов прошли программу денацификации. Нужно с большей пользой распоряжаться налоговыми поступлениями. Даже державы-победительницы закрыли тему. «Когда история травой поросла, непременно появится глупый верблюд, чтобы ее съесть». В данном случае верблюд носил очки и прическу генерального прокурора.

Из гамбургской газеты Ева узнала, что польского свидетеля Йозефа Габора перед началом процесса нашел Давид Миллер, молодой юрист канадского происхождения. Габор должен был дать показания о первом применении «Циклона Б», газа, при помощи которого в лагере якобы умертвили около миллиона человек. В цифру, конечно же, закралась опечатка, Ева не сомневалась.

Всю вторую полосу занимали фотографии обвиняемых. Некоторые из них Ева уже видела в прокуратуре, но теперь могла спокойно, обстоятельно их изучить. Из корзинки матери со швейными принадлежностями она достала лупу и стала рассматривать лица. Одни подсудимые были толстые, другие худощавые, одни моложавые, другие морщинистые. Один человек ухмылялся, как шимпанзе в зоопарке, почти все носили очки, у некоторых были залысины. Один имел особенно грубую наружность – уши, как у летучей мыши, и вдавленный нос, другой – точеные черты лица. Самые разные человеческие лица. И чем больше хотела понять Ева, чем ближе рассматривала фотографии, тем больше лица дробились на черные, серые и белые квадратики.

Хлопнула входная дверь. На кухню вошла мать со Штефаном, которого она привела из школы. Он рыдал навзрыд, так как упал на улице и ссадил коленку. Мать поставила сумку с покупками и принялась ругаться:

– Я тебе говорила, не надо кататься на льду!

Штефан спасся бегством и оказался на коленях у Евы, которая осмотрела травму. Клетчатые брючки порвались, под ними была просто ссадина. Ева подула на неопасную рану. Взгляд Штефана упал на фотографии обвиняемых.

– Это кто? Футбольная команда?

Мать тоже подошла к столу и с минуту удивленно смотрела на множество газет. Поняв, что заинтересовало Еву, она одним движением сгребла все газеты, открыла дверцу печки возле плиты и засунула туда кипу.

– Мама! Что ты делаешь?

Лица поглотил огонь, они почернели, и пепел закружился по кухне. Эдит закрыла дверцу, прикрыла рукой рот и выбежала из кухни в ванную. Ева встала и пошла за ней. Мать стояла на коленях перед унитазом. Ее рвало. Ева растерянно наблюдала за ней. Подошел Штефан.

– Мама, что с тобой?

Мать встала и ополоснула над раковиной рот. Ева сказала Штефану:

– Ты ведь знаешь, что от запаха горелого маме иногда становится плохо.

Однако это не объясняло, почему Эдит сожгла газеты. Ева смотрела на нее. Эдит вытерла лицо полотенцем и сказала:

– Оставь прошлое в прошлом, Ева. Это лучше всего, поверь мне.

Вместе со Штефаном Эдит вернулась на кухню. Ева осталась в ванной. В зеркале над раковиной она увидела свое недоуменное лицо.

После обеда сестры пошли в город. Отец, выражаясь таинственными намеками и сопровождая их непонятными жестами, вручил им конверт с пятьюстами марок, хотя Эдит не было дома и они уже много недель назад договорились, что Ева и Аннегрета по поручению отца купят матери стиральную машину. Долгожданный рождественский подарок. В «Херти» им показали новую модель – автоматическую стиральную машину барабанного типа с верхней загрузкой белья и предварительной стиркой. Продавец поднял крышку и опять ее опустил, задвинул дозатор для порошка и опять выдвинул. Он серьезно объяснял, сколько белья можно постирать за один раз (пять с половиной килограммов), сколько это занимает времени (два часа) и каким чистым будет белье (новенькая машина). Аннегрета и Ева бросали друг на друга насмешливые взгляды: им было забавно, как хорошо этот мужчина разбирается в стирке. Тем не менее они заказали у господина Хагенкампа, как явствовало из наколки с именем, новейшую модель, получив заверение, что та будет доставлена и установлена еще до Рождества.

Когда они вышли из универмага, Ева заметила, что сначала мать вообще ничего не будет стирать – из-за холодов. Аннегрета возразила, что это касается только белого белья, потому что белые простыни воруют духи, а потом в течение года возвращают их в качестве саванов.

Они прошлись по рождественской ярмарке. Темнело. Аннегрете захотелось жареную сосиску. Ева тоже проголодалась. Они подошли к лотку Шиппера, хотя отец запретил им что-либо у него покупать: «Этот Шиппер подкладывает в сосиски опилки, особенно на рождественских ярмарках, я уверен на все сто! А как иначе он смог сколотить себе на дом в Таунусе?» Но сестры тем не менее любили сосиски Шиппера больше всего. Может быть, такими вкусными их делал именно запрет.

Ева и Аннегрета стояли друг напротив друга и с удовольствием жевали. Аннегрета сказала, что еще хочет купить подарок Штефану – книгу Астрид Линдгрен, которую она очень ценила. Аннегрета считала, что Штефан уже выходит из возраста, когда нужны далекие от реального мира сказки, которые читает ему Ева. И она рассказала о сыщике, про которого книга. Мальчишка, чуть постарше Штефана. Братик уже созрел. Но Ева ее не слушала.