Агоп Мелконян

ПЛАЧ ПОСЛЕ БОЛИ

перевод с болгарского Игорь Крыжановский

Преодолевая отвращение, он прикоснулся к разбухшему от прилива крови телу Змеевидной, провел ладонью по ороговевшему хребту, погладил мягкие, осклизлые складки шеи. Вздрогнув от неожиданной ласки, она прижалась к камню и вздохнула, обнажив белые резцы.

"Оставь посевы воспоминаний. Равнина велика, она впитает их. Посевы прорастут, жилистые стебли ростков пережитого встанут над полем, сопротивляясь ветру и не поддаваясь времени. Потом явится Великий Ароа и начнет свою жатву, примется косить побег за побегом, страдая от боли, ибо жатва для него - это всегда великая скорбь. Только в Великом Ароа осталось жить сострадание".

Лаской благодарности он хотел успокоить свою бунтующую совесть, предчувствие роковой неизбежности прощания полнило душу яростью и тоской. На стартовой площадке в нетерпении застыла серебристая игла звездолета, готового грохотом плазменных двигателей сотрясти тишину утреннего неба.

"Здесь останутся семена. Пройдет горький дождь, кора вберет его в себя и даст семенам жизнь. В сезон дождей я превращусь в мертвую чешую, спрячусь в расселину, перестану дышать и думать. Вокруг меня зашумят струи горького желтого дождя, разъедающего камни, и, проснувшись, я увижу причудливый рисунок, оставленный стекающими ручейками. Целых полгода я буду оставаться мертвой, тонкой и прозрачной, как оболочка семени, а потом буду в одиночестве бродить по земле в поисках новых рисунков, оставленных дождем. Помню, как ты жалел о том, что единственному живому и разумному существу, обитающему на этой планете, приходится по полгода проводить в состоянии летаргии. Не отказывайся... Да, ты не сказал, но подумал. Полгода я мертва. Полгода - одинока. Всё так и есть".

Он так и не понял, что удерживало его подле Змеевидной. А теперь поздно. Ладонь его коснулась гноящихся глаз существа, но тут же он осторожно отвел руку. Хотел что-то сказать, но слова застревали в горле, сворачиваясь в комок и не давая дышать. Ему приходилось бороться со страхом и отвращением, накатившимися вместо благодарности, поэтому он отворачивался и молчал.

"Знаю, что вызываю в тебе чувство брезгливости. Горький дождь превратил мою кожу в кору, слабый свет почти ослепил. Помню, как ты сказал: "Жуткие глаза, как у слепого, грязно-желтые, с кровавыми прожилками". Еще ты сказал: "Кожа у нее ороговела от кислотных дождей". Вернее подумал, когда впервые увидел меня и твоя рука легла на смертоносный предмет, висевший у тебя на поясе. Почему ты не воспользовался им? Это случилось сразу после дождя, я лежала беспомощная, с помутившимся рассудком, почти без признаков жизни. И если бы ты дал убийце на твоем поясе заговорить..."

Над горизонтом висит рваное желтое облако. Оно только что появилось на свет, но вскоре превратится в огромную злобную тучу, просверлит небо молниями, громом всколышет воздух, а потом на землю упадут первые тяжелые капли дождя, способные растворить звездолет, превратив его беловатую кашицу.

"Великий Ароа будет гневаться. Он приходит в середине сезона засухи и начинает жатву. Великий Ароа спускается с другой земли, с той, что ближе всего к солнцу, к моему солнцу. Я не знаю, как он сюда попадает, но знаю, что он собирает жесткие стебли и даже не смотрит в мою сторону. А ты не хочешь оставить здесь еще немного от себя, раздражаешься, прячешь свои воспоминания, хотя все равно не можешь воскресить их. А я могу воскресить их для тебя. И для той, что прилетела с тобой. Хочешь?"

От его желания уже ничего не зависит, потому что вдали показался силуэт Марины. Она шагает усталой походкой и в утреннем мареве кажется почти бесплотной.

Дующий со стороны гор ветер пытается играть с прядями ее волос, но она наматывает их на руку и спокойно продолжает движение.

- Не нужно, Марина, - говорит он, когда женщина подходит к нему почти вплотную. - Мы оба устали.

- Ты это брось, дружок.

- Нам предстоит взлетать, а ты совсем выбилась из сил.

Марина делает еще несколько шагов и садится прямо на сухую землю.

- Ты поговорил с нею?

- Она согласна. Но ты же знаешь - она всегда соглашается! Она ненасытна и алчна, как пресмыкающееся. Будь ее воля - она бы совсем опустошила нас.

Марина молчит, и он понимает всю бессмысленность своего сопротивления.

"Идет сезон дождей, вы покидаете меня, я остаюсь одна, сухая и слабая, как след от высохшей слезы. А вы можете посеять здесь свои воспоминания, равнина впитает их. Равнине они нужны. Как нужны они Великому Ароа. Помню, как вы восхищались: "Какие изумительно чистые кристаллы кремния!" Это было, когда вы впервые увидели растущие на равнине прозрачные кусты. А это были проросшие воспоминания. Я способна пробуждать от сна прошлое, засеивать им равнину, а потом придет Великий Ароа и станет косить их - стебелек за стебельком. Ты видишь - она ждет, ждет. Она хочет, чтобы мы снова проделали это".

- Но я не хочу, Марина. Имею же я право - ведь половина его принадлежит мне, правда?

- В последний раз!

- Мне это осточертело! Меня тошнит от всей этой мультипликации! Мы проделали это десятки раз, со всеми отвратительными подробностями! Я не выдерживаю, я астронавт, а не палач! Господи, и все это ради одного писка!

Марина нежно гладит Змеевидную, пробуждая свое прошлое.

В изоляторе чисто и покойно. Cлышно только приглушенное жужжание, доносящееся из коробки коагулятора.

- Я больше не могу, Андрей! Боль становится невыносимой! Как будто поясница у меня вот-вот переломится!

- Потерпи чуточку. Не волнуйся, организм сам подскажет начало. Мы назовем его Европио, он вырастет очень умным, верно?

Он смотрит на ее конвульсивно содрогающийся живот, на пальцы, до посинения впившиеся в кожаные подлокотники, на ступни, судорожно ищущие опоры в пространстве.

- Впервые приходится выступать в роли акушерки Думаешь, мне не хватает ловкости? Конечно, ведь я всего лишь астронавт. В школе нам что-то объясняли по этому поводу, но ведь это была теория. Правда, вчера я прочитал всю необходимую литературу, которая нашлась у нас на борту.

Она закусила губы до крови. Тишина в звездолете внезапно взрывается от крика, эхо которого прокатывается по коридорам, отражаясь от стен и задраенных люков и раскалывая Андрею череп. Крик этот символизирует начало. На рукавицах появляются алые пятна крови, на лбу, покрытом испариной, пульсирует жилка. Розовый бугорок темечка, устремленного вперед, надежда, связанная с мягко сжимаемой пуповиной. Малюсенький человек, пролетевший сотни миллионов километров после своего зачатия, чтобы родиться под светом кометы. И детский плач, рвущийся сквозь окровавленную слизь, как первая жалоба, первый укор этому миру.

- Мальчик, Марина, мальчик! Мой Европио!

-Подними его повыше, Андрей. Я хочу видеть его.

Через минуту плач прекращается, коленки безжизненно прижимаются к животику, маленькие губки синеют, а стрелка пульсометра замирает на нуле.

Она лежит на сухих комьях, в нескольких метрах от покрытой слизью пасти Змеевидной. Ноги все так же широко расставлены, пальцы впились в бедра, лицо залила желтизна, грудь разрывает судорожное дыхание.

- Марина, открой глаза! Умоляю, открой! Ведь ты сама этого хотела... Европио, мой мальчик, мертв. Он умер в одиннадцатый раз.

"Она этого хотела. Тебе никогда не понять - почему. Два часа боли ради того, чтобы услышать этот плач. Чей плач? Этого я не знаю. Ты ненавидишь меня за то, что я возвращаю воспоминания, за то, что я могу возвращать боль. Но ведь я возвращаю и радость. Вы требуете от меня, чтобы я вернула вам эту боль, так почему же тогда ты ненавидишь меня? Я одинока, наступает сезон дождей, мне придется скрыться в расселине, превратиться в омертвевший комок чешуи. На равнине вырастет множество кустов - твоих и ее. Потом придет Великий Ароа и начнет свою жатву. Начнет косить стебелек за стебельком. Ты улетишь, но она останется здесь. Я знаю это наверняка. Только я способна вернуть ей этот плач, а без него она не сможет жить.