Из кармана вывалилась маленькая фотография. В темноте было видно только, что это портрет, а чей — непонятно.

В наши времена никто не носит фотокарточек — все щелкают мобильником. Если у человека в кармане снимок, это должно быть кто-то особенно дорогой.

Я вдруг сообразила, что совсем ничего не знаю про семью Олега. Женат ли он? Есть ли у него дети?

На кухне я включила настольную лампу, поднесла к ней фотографию — и вздрогнула.

Это была брюнетка, которая сегодня — то есть уже вчера — заходила на курсы попрощаться. Олег сказал: «Одна из тех, кого я приготовил».

Я вернулась в коридор, ощупала пиджак. Других снимков там не было.

Если «одна из», то зачем карточка? Вчера женщина Олегу ничего не передавала. Я бы заметила. Судя по обтрепавшимся углам, фотография пролежала в кармане долго, я поднесла ее к носу и ощутила запах Олега.

Перевернула. Там было написано: «От твоего сломанного цветка. Помни меня, пожалуйста. Лола».

Несколько минут я просто сидела, судорожно сжимая и разжимая пальцы. Потом вспомнила, что нащупала в кармане пиджака телефон. Сходила за ним.

Потыкала в «контакты» айфона.

Вот она, Лола.

Я нажала кнопку, ни о чем не думая. Просто чувствовала: если не сделаю этого, то не знаю, что со мной будет.

Никто не отвечал. Я сказала вслух: «Перестань. Возьми себя в руки. Четыре часа ночи. Странно, что она вообще не отключила мобильный. Позвонишь завтра и всё выяснишь. Наверняка есть какое-то человеческое объяснение».

Трубку взяли, когда я собиралась дать отбой.

— Олег Вячеславович? Вы уже знаете?

Я молчала. Это не вчерашняя брюнетка. Слишком старый голос. Надтреснутый.

— Лолочки больше нет. — Всхлип. — Она вчера приняла таблетки, и… Я не могу ее винить. Она так устала, бедняжка. Я знаю, сколько вы тратили времени на мою бедную девочку. Вы ей очень помогли. Она в последнее время стала такая спокойная. Прямо светилась. Это ваши занятия так на нее подействовали. Приходите, пожалуйста, на похороны. Я скажу когда…

Тут я отключилась. Меня заколотило.

Напротив имени «Лола» стояло — я только сейчас заметила — маленькое сердечко.

Я стала просматривать «контакты» насквозь. Нашла еще несколько сердечек.

Алла, Каролина, Лейла, Марианна, Оксана.

Что всё это значит?

Вышла из «контактов», растерянно уставилась на общее меню. И вдруг увидела среди иконок красное сердечко.

Это был отдельно вынесенный раздел фотогалереи.

Нажала.

Несколько альбомов. У каждого название.

«Алла. 11.01.2013»

«Каролина. 21.09.2013»

«Лейла. 03.07.2014»

«Лола.?.?. 2015»

«Марианна. 10.02.2012»

«Оксана. 17.12.2011».

В каждом альбоме по три-четыре фотографии. На них женщины. Все они смотрели на меня светящимся любовью взглядом. Некоторые сняты обнаженными. И каждый альбом кроме Лолиного заканчивался снимком могилы.

«Завтра Олег наверняка захочет сфотографировать и меня», — подумала я и отшвырнула «айфон», словно он жег мне пальцы. Но пальцы немедленно начали сжиматься и разжиматься, они не желали оставаться пустыми. Я взяла со стола первое, что попалось под руку. Судороги прекратились.

Не помню, как я вернулась в комнату, но очнулась я, когда уже стояла над кроватью. Очевидно, прошло какое-то время — мои глаза успели привыкнуть к темноте, и я отлично видела спящее лицо страшного человека. Губы Громова расползлись в сытой полуулыбке. Оказывается, он умеет улыбаться по-настоящему, а не одними глазами только во сне.

— Так ты, оказывается, некрофил? — тихо спросила я. Громов улыбнулся шире и заурчал. — Есть кретины, которым обязательно нужно быть у женщины первым любовником, а ты заводишься от того, что ты — последний? Африканская страсть гарантирована? Умирающий цветок — это круто?

Он облизнулся, перевернулся на спину. На горле пульсировала жилка. Еще недавно я ее целовала, замирая от нежности и благодарности.

Что-то было у меня в правой руке. С удивлением я поднесла к глазам нож. Узкий и острый, он остался после моего второго мужа, любителя охоты. Я резала этим ножом яблоки. У меня на кухне всегда блюдо с яблоками. Я люблю яблоки. Антоновку.

Потрогала пальцем клинок — с одной стороны, с другой. Он был обоюдоострый.

— Может, давай по-честному? — сказала я Громову. Он причмокнул губами. Не возражал. — Ты у меня последний мужчина, а я у тебя стану последней женщиной?

☛ ВЕРДИКТ

Цепочка решений, которые Вы принимали в пунктах разветвления сюжета, определилась формулой Вашего подсознания и складом Вашей личности. В результате получился жанр и финал, который позволяет предположить о Вас следующее.

Вы эмоциональны, импульсивны, бываете несдержанны.

С Вами происходили или произойдут романтические ситуации типа «солнечного удара». Вы вообще чувственны, гормоны бьют ключом.

В любовных отношениях Вы часто проявляете инициативу, и это не всегда полезно.

Вас бывает «слишком много», Вы способны «перегнуть палку».

Вы умеете радоваться, но в Вашей жизни много грустного.

А еще Вы хорошо чувствуете красивое.

Если психологический портрет получился не похож, вспомните, в каком пункте Вы колебались, вернитесь туда и пройдите по другой ветке.

Часть четвертая

ветвь восьмая

Если и был в моей никчемной жизни хоть один достойный поступок, то этот: я дошла до подъезда, так и не обернувшись.

Не помню, как поднималась по лестнице, зато помню, как тряслись руки и ключ всё не мог попасть в скважину.

В конце темного коридора светилась вертикальная черта — щель двери, ведущей в комнату, и я вспомнила, как Олег говорил про тоннель, который он видел после клинической смерти. Мне следовало бы включить электричество и в прихожей, чтобы не было так тоскливо. Вместо этого я дошла до двери и выключила свет в комнате.

Стало совсем темно. Как будто у меня на глазах повязка. Только никто не держал меня за руки и не звучал волшебный голос.

Вот что нужно сделать, срочно. Позвонить Льву Львовичу.

Я вслепую дошла до кресла, села.

— Это я. Можете говорить?

— Конечно. Что курсы? Имеет смысл туда ходить? Рассказывай, Тоня.

Я рассказала. Всё, как было. Без подробностей, конечно. Только про то, как жестоко поиздевалась надо мной жизнь: напоследок, когда ничего изменить нельзя, наконец поманила любовью — лишь для того, чтоб испытать на вшивость.

— И ты выдержала испытание, — сказал Лев Львович.

— Да.

Я заревела.

— А он что? Просто дал тебе уйти и всё?

— Я от него сбежала… Он только дверцу открыл — я уже была в подъезде…

— Значит, ты выдержала испытание. А он — нет. Ну и нечего тогда о нем плакать.

Я так возмутилась, что даже слезы высохли.

— Не смейте так про него говорить! Вы же его не знаете! — Никогда в жизни не разговаривала я со Львом Львовичем в подобном тоне. — Да если бы он меня насильно удерживал, я все равно убежала бы! Я понимаю, вы обо мне невысокого мнения, но я не могу мучить хорошего человека! Представляете, какой чернухой была бы такая любовь?

— Не представляю. И ты не представляешь. Этого никто не знает… — Он вздохнул. — Видишь, какая поразительная штука жизнь. Понадобилась смертельная болезнь, чтобы ты узнала про себя нечто важное. Что ты способна любить кого-то больше, чем себя… Ладно, что сделано, то сделано. Как же мне, Тоня, теперь с тобой быть?

Шторы на окне были задвинуты. Там рос клен. Иногда в непогоду он стучал ветками в стекло. Вот и сейчас я услышала легкое постукивание, и качнулась тень. Наверное, на улице поднялся ветер.

Тук-тук. Тук-тук-тук.

Я подошла к окну, отодвинула занавеску — и вскрикнула.

На меня через стекло смотрел Олег и беззвучно шевелил губами. Сначала я решила, что это шутки сулажина. Но потом вспомнила, что рядом с окном проходит водопроводная труба.

— До свиданья, Лев Львович. Потом, — сказала я в трубку.

И открыла створку.

— Господи, ты упадешь! Дай руку!