Лана подняла лицо. Поразительно — оно опять сияло. Во всяком случае глаза.

— Живи, сколько получится, сыщик. Спасибо тебе. Я стала совсем холодная, ломкая, будто ледышка. А ты немного согрел меня напоследок. Так и умирать легче.

Опять интересничает, подумал я. Глубже на крючок сажает. Лучше не напирать — в следующий раз сама расскажет.

— Ну гляди, — сказал я. — Передумаешь — звони. Забей мой номер в память.

— Хорошо…

Я продиктовал, она потыкала в кнопочки тонким пальцем. Брать у нее номер я не стал. Захочет — сама позвонит. А она обязательно позвонит, сто процентов.

Чмокнулись в дверях. Ушла.

Вообще-то неправильно было подходить к окну и смотреть, как она выходит из подъезда. Когда-то я хорошо знал правила этой извечной игры в кошки-мышки. Чем больше тебя зацепила женщина, тем меньше выказывай свою заинтересованность. А Лана меня зацепила крепко. В моем состоянии это неудивительно.

И все же я встал у окна. Когда Лана оглянулась, высчитывая этаж (а она конечно же оглянулась — женщина есть женщина), я не стал прятаться за штору. Слишком мало оставалось у меня времени. Глупо было тратить его на копеечные маневры.

У машины Лана обернулась еще раз. Помахала мне. Взялась за ручку. Потянула.

Рама дрогнула. Задребезжало стекло. Вместо «ауди» на тротуаре надулся и лопнул пузырь из огня и дыма.

Первое, что я сделал — потер глаза. До такой степени был уверен, что снова вижу сон. Но видение не исчезло. Облако разрасталось. На асфальт падали какие-то железки. Подпрыгивая, катилось вдоль бордюра колесо. Дом на той стороне улицы будто захлопал десятками глаз — там отдергивали шторы.

Сквозь дым на тротуаре проступило размазанное пятно — словно кто-то размашисто выплеснул ведро помоев.

Я был на войне. Я знаю, что остается от человека после направленного взрыва.

Прошло всего несколько секунд. Еще оконное стекло не перестало дребезжать. Только что Лана махала мне рукой. И вот — пятно на тротуаре.

Я не стал на это дальше смотреть. И думать ни о чем не стал. Сел на пол, у подоконника, закрыл руками лицо. Дал сулажину покачать меня в своей дурманной колыбели.

Иногда, особенно если проснуться ночью, возникает ощущение, что всего этого на самом деле нет. Диагноза, болей, метания в четырех стенах. То ли это невероятно цепкий кошмар, который никак не отвяжется. То ли я переместился из реальности в какое-то иное измерение, где всё устроено по-другому. То ли я вообще уже в загробном мире.

Сейчас я тоже сидел и бормотал: «Так не бывает, так не бывает». Ну ведь правда же — не бывает.

Но сон это был или неотличимая от сна реальность, одно не вызывало сомнений: странная женщина по имени Лана, так неожиданно проникшая в мою распадающуюся жизнь, исчезла и больше не вернется.

Это не я ее согрел. Это она обожгла меня своим нервным пламенем. Одна яркая вспышка — и снова темнота. Остался легкий аромат духов, подтверждающий, что Лана действительно здесь была. И еще царапина на запястье — этот она впилась в меня ногтями в момент страсти.

А может быть, взрыв — это фокусы сулажина? Сейчас выгляну — а на улице всё тихо. Никаких обломков.

Я вскочил, будто вытолкнутый пружиной.

Оказывается, на улице сияет солнце. Оно уже выглянуло из-за соседней крыши. Это значит, что прошло часа два. Или больше. А показалось, что я просидел под окном не больше пяти минут.

Дырки во времени, дырки в сознании.

Никаких фокусов. Я увидел кучку людей около обломков. Оцепление. Толпу зевак на отдалении. Полицейский эвакуатор с краном стоял неподалеку. Ждет, пока эксперты закончат работу. Быстро ребята приехали. К взрывам в Москве относятся серьезно.

Еще вчера мне казалось, что отнять у меня уже нечего. Я гол и нищ. Тающая ледышка жизни — всё, что у меня остается.

Нет, это Лана говорила про ледышку…

Господи, какой же я урод! Мог остановить — и не остановил! Решил, что девочка интересничает.

А она твердо знала, что умрет. Что ей угрожает смертельная опасность. Она так неистово обнимала меня, так в меня впивалась, потому что я показался ей последним шансом на спасение. Но я подвел и предал ее. Сначала жалкими корчами, продемонстрировавшими мою никчемность. Потом своей непробиваемой тупостью.

Я дал ей уйти, и она погибла.

Судьба решила напоследок сделать мне драгоценный подарок. Необыкновенная женщина могла наполнить мою иссыхающую жизнь волшебным эликсиром, смыслом, счастьем! Если б я мог спасти ее от неведомых врагов — или хотя бы попытался это сделать — мне и умирать было бы нестрашно!

Лузер, тряпка, последнее чмо — вот кто я. И нечего жаловаться на свою долю. Я получаю то, что заслуживаю. Буду коптить небо еще три месяца, заглушая боль наркотиками, а потом сдохну. И никто обо мне не заплачет, потому что не из-за чего плакать.

Я стоял, ревел, хлюпал носом и колошматил ребром ладони по подоконнику. Мне хотелось ощутить боль, расколотить себе руку в кровь или переломать кости. Но из-за чертова сулажина никакой боли я не чувствовал, а руки у меня натренированные, удар сильный. Подоконник взял и треснул.

Кисть была цела, только покраснела. Я посмотрел на свою руку и перестал выть.

Я болен. Я скоро умру. Но силы меня пока не оставили. Профессиональные навыки тоже никуда не делись. И голова работает — если не слишком сильно налегать на сулажин.

А еще у меня есть три месяца или около того. Чем тратить их на нытье и жалость к себе, несчастному, или на лекции специалиста по преодолению страхов, не лучше ли раскрыть последнее в своей жизни дело? Найти того или тех, кто преследовал и убил Лану. Ведь я был хорошим сыщиком. Мне всегда поручали расследования, требующие дотошности и упорства. Когда награждали орденом, начальник Управления (он заядлый собачник) сказал: «У Зайцева нюх, как у гончей, а хватка, как у бульдога». Неужели же я за три месяца не раскрою это дело? Двадцать четыре часа в сутки буду землю рыть, но найду убийцу. И когда найду, накажу по справедливости, а не по закону. Что мне теперь закон?

Ох, не повезло тебе, гадина, что Лана в последний вечер своей жизни повстречала Николая Зайцева. Или не тебе, а вам — если тут шайка.

Слезы у меня высохли. Сулажин перестал раскачивать пространство. В моем существовании появился смысл. Я стал собой прежним. Только вдесятеро сосредоточенней, целеустремленней. И злее.

Ну-ка без эмоций. По существу.

Произошло так называемое «техническое» убийство, то есть с применением технических средств — заминирования автомобиля. Предумышленные убийства такого рода самые труднораскрываемые, потому что обычно их совершают не на горячую голову. И почти всегда профессионалы.

Про жертву пока известно очень мало. Примерный возраст — около тридцати, имя — Лана (Светлана?). Не исключено, что на самом деле ее звали как-то иначе. Судя по одежде и по марке машины убитая была женщиной обеспеченной. Еще я знаю, что она ждала покушения, кто-то очень серьезный ей угрожал. Кажется, это всё.

Про «Подготовительные курсы», где я впервые увидел Лану, и про Громова, который наверняка может рассказать про свою знакомую, я пока думать не стал. Это от меня никуда не денется. Сначала нужно собрать сведения с места преступления. И поглядеть, кто там работает. Понятно, что кто-то из наших, но кто именно?

У меня есть хороший бинокль, память о войне. Я встал у окна, навел оптику на фокус.

Распоряжались двое. Один от ФСБ, по повадкам видно. Раньше я его не видел. Плотный мужик, немолодой. Рожа скучающая — значит, уже понял, что убийство не по его части. Второй активный. Он стоял ко мне спиной, кивая Лесюкову из экспертно-криминалистического. Лесюков — это паршиво. Он на меня после одного прошлогоднего дела зуб затаил. Единственный из всех технарей, кто со мной даже не попрощался, когда я уходил в отпуск по болезни, и все знали, что ухожу с концами. Этот мне ничего не скажет. Можно, конечно, попытаться, но…

Здесь старший группы повернул голову, и я перестал думать про Лесюкова.