– Коммерсы раньше шутили, – усмехнулся Чернаков. – Наша крыша – Керзаченко Гриша…

– Его уже лет шесть как нет в живых, – сомнительно успокоил чиновников Мултановский и закончил с озабоченным видом: – И поэтому вообразите, господа, наше смятение, когда мы поняли, что коррупция и криминал в лице Гапоненко пытаются свить гнездо в Загорске… Что опять не так, Никита?!

– Ничего, – брат усмехнулся и покачал головой. – Свить гнездо и отложить яйцо…

С отъездом Румянцева и Шайхуллина стрелка быстро превратилась в бестолковую пьянку.

– Валер, вот нахуя ты Кирзу приплёл? – Мултановский неряшливо разливал водку по рюмкам.

– А чё такого? – пожимал неповоротливыми плечами Валера. – Ну сказал… Про него вообще-то Гапон первым пизданул.

– Просто они и так обосрались… Ладно, даст бог, прижмём эту гниду, а я, пацаны, в долгу не останусь!

– Валер, а он чё, реально протез потерял?! – рассмеялся вдруг Никита. – Ну, тогда у Кирзы?

– Ага, как Золушка туфлю.

– Надо было его вместе с Гликманом захуярить. Что ж ты так, Андрей Викторович? – беззлобно пожурил Никита.

– Надо! – яростно согласился Мултановский. – Только не я решения принимал. Да и без этого резонанс нехороший на Москву шёл… Давайте выпьем, а то нервы от этой жизни ни к чёрту…

Чернаков, который давно уже выпал из общего разговора, негромко рассказывал Шелконогову:

– Мужик бабе на лицо надрочил, а потом всё сам и слизал…

– Да блять!.. – поморщился Шелконогов. – Нахера ты смотришь такое?

– Я ж говорю, бикса эта сама предложила. Такая деловая: “Сергей Евгеньевич, давайте посмотрим порно…”

Мне показалось, Никиту уже развезло, когда он общался по телефону с Алиной – добродушно уговаривал через часок приехать за нами на такси и отвезти домой в Никитином джипе. Алина, судя по раздражённому мушиному зудению в трубке, злилась.

Я успел ещё дважды наведаться в хаммам, а когда вернулся в трапезную, Никита, как метко выразился Валера: “Ушёл в Валгаллу, просьба не беспокоить”.

Брат, сгорбившись, сидел на лавке, и изо рта у него текла, прерываясь, тягучая струйка рвоты вперемешку со слюной. На линолеуме, имитирующем дубовый паркет, уже собралась небольшая лужа.

Во мне поднималось негодование. Было очень обидно за Никиту. Он одолел серьёзного соперника, причём не грубыми мускулами, а силой ума, убийственной, циничной иронией. И вместо того чтобы достойно отпраздновать победу, в одночасье лишился разума, как Аякс.

Я лишний раз порадовался, что Румянцев и Шайхуллин не застали этого безобразия, хотя, возможно, в их присутствии Никита сдержался бы и не довёл себя до потери облика.

Неловко было и перед Мултановским: Андрей Викторович осторожно шевелил Никиту, делая вид, что тот ещё вменяем, пытался вывести на разговор об общем чеке. Как ни странно, это ему удалось, брат шатко вышел в раздевалку, вернулся с кошельком, вытащил, не считая, деньги, а после снова уселся бомбардировать пол слюной.

Зазвонил Никитин мобильник. Я решил ответить и услышал голос Алины:

– А этот уже что, лыка не вяжет? Буду минут через двадцать…

Я ответил ей, что “этот” задремал.

Но Никита не спал. Во хмелю брат производил обманчивое впечатление человека незлобивого. Но стоило ему заметить, как Шелконогов показывает Чернакову, Мултановскому и Пенушкину, как он кого-то когда-то с одного удара вырубил, Никита тут же вскочил, произнёс с шалой ухмылкой:

– Боковой!.. – и залепил кулаком в стену.

От удара древесина треснула пополам, продырявив гипсокартон до кирпича. Я подумал, что Никита наверняка переломал себе пальцы или вышиб суставы, но всё обошлось декоративными ссадинами на костяшках. После демонстрации силы Никита опять плюхнулся на лавку. Но благостный настрой его покинул. Взгляд стал недобрым, зыркающим.

Одеваться он не хотел. Ему понравилось ломать тарелки. Он брал одну, сдавливал, пока тарелка не раскалывалась. Получившиеся половинки Никита мрачно бил об пол.

Мултановский вызвал “трёх богатырей” – администратора Алёну Ильиничну, та лаской переманила Никиту в раздевалку. Там мы кое-как облачили Никиту – он всё порывался ещё что-нибудь испытать на прочность – шкаф-пенал, дверь, кожаное кресло…

Снова позвонила Алина, сказала, что подъехала. Никита не потерял способность к ходьбе, и отвести его к машине оказалось задачей посильной. Я попрощался с красивой Алёной Ильиничной, зачем-то извинился за дебош, на что она безмятежно отмахнулась – мол, обычное дело…

Во дворе было по-ночному свежо и промозгло. Накрапывал колючими песчинками снежок. Он чуть опушил газоны и бортики фонтана, мерцал, искрился в лучах прожекторов, подсвечивающих мокрую брусчатку.

Алина зябко переминалась возле “лендровера”. На ней была меховая куртка, из-под которой торчала белая растянутая фуфайка, и обтягивающие джинсовые лохмотья – те самые, в которых я увидел её в первый раз. Она заметила нас и выбросила окурок. Хотела придавить его сапожком, но ветер раньше унёс, закружил оранжевую искру.

Валере, помогавшему мне вести Никиту, Алина буркнула:

– Спасибо, – но прозвучало это больше как упрёк, а не благодарность. Мне просто кивнула, словно нерадивой прислуге. Лицо у неё выглядело уставшим и злым. Никиту она нарочито не заметила.

А брат при виде Алины моментально размяк, как сухарь, упавший в кипяток. В ответ на её молчание плутовато улыбнулся:

– Чёрт ли сладит с бабой гневной!.. – и уселся в машину на заднее сиденье.

Едва мы тронулись, он завалился набок, засопел. Кислый запах перегара быстро заполнил салон, так что Алина, брезгливо морщась, открыла окно.

Спустя несколько минут я как можно непринуждённей спросил Алину, а что за группа играет в радиоприёмнике. Она прошипела: “Депеш-ш-ш-ш мод…” – я поспешно отвернулся и больше не предпринимал попыток заговорить.

Мы промчались мимо заправки, сверкающей радостным дискотечным неоном. Я во второй раз (первый, когда катили с Никитой в “Шубуду”) прочёл красную вертикаль слова “Пропан”, привычно проговорил внутри себя несмешной каламбур: “Или пан, или пропан”.

Украдкой, словно из засады, я смотрел на Алину. Она по-прежнему была удивительно хороша, нравилась мне каждой своей чёрточкой, но сводящее с ума монотонное томление, гложущая страсть куда-то подевались. Затаились до времени или же ушли навсегда.

Заливалась пустословием ночная радиоволна: “…и сложно поверить, что среди нас живут, ходят по улицам эти умеющие творить красоту люди. Покупают хлеб, ездят в метро, растят детей, щурятся солнышку…”

– Пердят и срут жиденьким, – язвительно продолжила за дикторшу Алина.

Я засмеялся.

– Надо же… – Алина на миг отвлеклась от дороги. – Первый раз слышу от тебя что-то, кроме кашля. Или ты тоже надрался?

Я почти счастливо ответил:

– Нет, не пил. Просто сам по себе доволен жизнью.

Алина, конечно же, догадывалась о моей деревянной влюб-лённости, но принимала её как скучную данность. А теперь, видимо, почувствовала, что я по какой-то причине освободился от чар. И вдруг преобразилась, потеплела. Принялась расспрашивать о прошедшем вечере в “Шубуде”. Потом поинтересовалась: есть ли у меня подружка и скучаю ли я по ней? Я ответил, что была, звали Юля (пригодилась белгородская сметчица), но мы давно расстались. На игривый вопрос: “Почему?” – отважился и начал смешить Алину чужой историей про попугайчика, только заменил имя с Пенкина на Фассбиндера – решил, так изысканней. С любой другой девушкой я бы оставил Пенкина, но в Алине я не сомневался, да и в себе тоже. Полгода назад, отдыхая в бытовке после трудового дня, я по телеку посмотрел целую передачу об этом самом Фассбиндере, а потом ещё и минут тридцать заунывного фильма “Лола”, после чего Дронов, Цыбин и Давидко взбунтовались и потребовали переключиться на другой канал…

– В общем, на побывку приехал, пришёл к ней в гости… А у Юльки моей попугайчик жил, Фассбиндером звали, педик волнистый!..