– Мне их подрезают каждый месяц, как и всем.

– И все-таки.

– Я… я хочу провериться вместе с остальными, в участке.

– Ты ненавидишь очереди и многолюдье, а я могу сделать это прямо здесь и сейчас.

– Вы даже не эксперт.

– Я вызову кого-нибудь с первого этажа, для консультации.

– Нет… подозрения только усилятся, если все проверятся в участках, кроме меня. Да и вы под подозрение можете попасть. В смысле, что причастны…

– Что ж, тогда приходи завтра в третий участок, он ближе всех к вашему дому. Проверка начнется в восемь, закончится в три.

– Обязательно приду. – я собираюсь встать с кресла.

– Мир?

– Да?

– Если предположить, что это ты… думаешь, какая у тебя была бы причина?

– У меня нет причин.

– А у Второго?

– У него тоже их нет.

– Прозвучало неуверенно.

Я встал с кресла.

– Если бы… – не унимается мэр – Если бы Второй убедил тебя, что каким-то образом, разбитые окна… не знаю… например, восстановят справедливость. Как думаешь, тебе было бы легко взять в руки камень?

– Что? Что это за вопрос? Я не… не знаю. Откуда мне знать?

Мэр внимательно посмотрел мне в глаза.

Спустя две секунды он отвел свой взгляд от меня и сказал: – Не бери в голову… Можешь идти.

Снег приятно хрустит под ногами. Я иду по заброшенному парку аттракционов. По-моему, в каждом городе должно быть подобное место.

Были дни, когда из каждого угла парка слышались радостные голоса, крики и нытье маленьких детей. Обшарпанная краска на вывесках была гладкой, блестящей и отовсюду пахло попкорном и жженым сахаром. Здесь было идеально для людей, что хотят забыться, чтобы их внимание каждую секунду переключалось с одной яркой картинки на другую. Таких дней я не застал. На моей памяти парк всегда был заброшенным, забытым и пустым. Это ему очень идет. … Теперь главным достоянием парка стала тишина, которая нарушается лишь поскрипыванием ржавых качелей, а вкусные ароматы выветрились, не оставив абсолютно никаких запахов. Это место стало идеальным для размышлений и монотонных бесед с самим собой.

Веселый паровозик. Веселый паровозик для детей от двух лет. Двух-местные качели с сиденьем в виде лодки. Стенд для тира. Зеркальный лабиринт без зеркал. Сувенирная лавка без сувениров. Комната смеха. Комната страха. Пустынная бетонная площадка с четырьмя стальными столбиками – место для чертового колеса. Пару десятков лет назад, кто-то покончил с собой, забравшись ночью на самый его верх и спрыгнув. Хозяина парка обязали избавиться от чертового колеса и выплатить штраф за то, что он плохо позаботился об охране своего детища. Посетителей заметно убавилось, и в итоге парк разорился. Колеса обозрения с тех пор вообще запретили.

Я залез в комнату страха и лег на пол, подложив руки под голову. Без мигающего света, страшной музыки и огромных кукол, комната страха представляет собой извилистый, черный коридор. Я проходил его от начала до конца много раз. Он не пугает, скорее наоборот. Наверное поэтому тихое и спокойное, это место и стало моим любимым во всем городе. Я могу проторчать здесь хоть шесть, хоть десять часов подряд, если захочу. У меня нет других дел на сегодня или на всю эту неделю. И на оставшуюся жизнь тоже планов, в общем-то, нет. Мне и не нужны никакие планы. По крайней мере, сейчас. Вот, проснется Аврора, тогда… Много лет назад я начал представлять нашу с ней совместную жизнь. Грезить, как бы это было… Как бы это было потрясающе. Иногда, несколько часов не мог уснуть, формулируя идеальные диалоги. Часто это происходило само собой. Остановиться было очень не просто. Кто по своей воле откажется от размышлений об идеальной жизни, особенно, когда твоя такая не идеальная? К тому же Аврора спит пятнадцать лет. Она столько всего пропустила. Столько не говорила, не делала, не испытывала. Пока время непрерывно летит, она прозябает свою жизнь во сне. И не факт, что это хороший сон. Мне приятно думать, что хоть где-то с ней происходят всякие события, пусть даже, это всего лишь моя голова.

Я поднимаюсь с пола, поворачиваюсь направо, делаю шесть-семь шагов. Затем вытаскиваю из внутреннего кармана маленький фонарик квадратной формы (который всегда беру с собой, на всякий случай). Отрываю от задней стороны фонарика пленку, прилепляю его к противоположной стене и включаю. Потом достаю из кармана пальто, упаковку цветных мелков. Моя мама хорошо рисует, она научила меня кое-чему. «Не важно, как именно ты это делаешь» говорила она «главное, чтобы исходило от сердца». Эти стены ей бы точно понравились.

Розовым мелом я рисую волосы Авроры. Синим рисую ее большие глаза. Желтым пальто. Ее сапоги черным. Себя, рядом с ней тоже полностью черным. Остановку, в виде четырех столбов и крыши, голубым. Дальше рисую человечка, сидящего на скамье, не особо стараясь. И штрихую пустое пространство белым, это снег. Получилось неплохо. Не лучше и не хуже остальных «работ». Я, медленно, боком иду влево, рассматривая предыдущие рисунки. Вот мы с Авророй переходим дорогу. Мы с Авророй в кино. В баре. На набережной, держа в руках сахарные крендели… Я все иду и иду. Предпоследний рисунок – спящая на цветке Аврора и парящий над ней крылатый, то есть я. На мне надета пижама, а голова обвязана платком, потому что я не мог нарисовать нормальное лицо. И наконец, самый последний… то есть первый рисунок – маленькие я с Авророй, радующиеся снегу.

На комнату страха я наткнулся полгода назад. Эти ровные стены так и просили, чтобы их разрисовали. Я подумал, почему бы мне этого не сделать?

Заглядывает ли сюда Второй? Нет. Он ненавидит это место. И вообще все, что связано с Авророй.

Я вышел из комнаты. Повесил на дверь ржавый замок, который давно уже не защелкивается и направился домой.

Четвертая глава

Семь утра. Я дома, в своей комнате. Встаю с кровати, снимаю пижаму. Надеваю серую футболку и спортивные штаны. Спускаюсь по лестнице.

Не люблю вставать рано, но опаздывать не люблю больше.

По кухне распространился приятный запах. Мама сварила яиц, приготовила какао и разогрела вчерашнюю пиццу в микроволновке. По телевизору идет сериал, над которым она обычно смеется до слез, но только не когда я рядом. При мне мама позволяет себе лишь улыбаться.

Мы поели. Я нашел на куске пиццы ее рыжий волос, незаметно вытащил и вытер его о скатерть. Мама спросила, как я спал сегодня ночью. Я пробормотал, не поднимая на нее глаз: – Спал, как убитый. – а сам представил, что на соседнем стуле сидит Аврора. Она то и дело выхватывает у меня кружку с какао, и пытается прошептать на ухо какую-то шутку. Мы смеемся, потому что всю ночь провели на улице, а мама и не заметила. Всегда приятно иметь от кого-то секрет, пусть даже такой ничтожный. На самом деле, мы всю неделю проводили ночи таким образом. Гуляли по пустынным улицам, бегали за бездомными кошками, заставляли ди-джеев в клубах, включать только наши любимые песни. Забираясь в мою комнату под самое утро, у нас все никак не выходило перестать улыбаться и нашептывать друг другу глупости. А потом, не добравшись до кровати, мы засыпали, распластав тела по ковру, укрывшись нашей верхней одеждой… Зазвонил телефон. Я вздрогнул. Мама взяла трубку и ушла с ней в гостиную. Сериал закончился. С экрана телевизора уползли последние строки титров. Теперь в центре телевизора танцует розоволосая девочка, рекламирует газировку со вкусом жвачки. Я потянулся за пультом, чтобы переключить, но реклама быстро кончилась. Семь тридцать – время новостей. Молодой диктор сообщила, что вчера, приблизительно с одиннадцати вечера по час ночи, некто разбил около десяти окон на втором этаже, первой больницы. Полиция подозревает крылатого. Внизу живота почему то похолодело. Я выключил телевизор и допил какао.

Второй этаж. Как раз где-то там, в закрытом крыле, спит Аврора… Соглашусь, странное совпадение. Но этого все равно не достаточно, чтобы подозревать меня. Это может быть какой угодно крылатый, и вообще кто угодно.