Произнеся это, Джеферсон Гопп откинулся на спинку стула и начал рассказывать свою страшную историю спокойным и ровным голосом, как будто говорил о самых обыкновенных вещах. Лестрейд записывал каждое его слово в свою записную книжку, и из этой-то книжки я впоследствии точно и верно списал то, что повествовал нам наш узник.
– Причины моей ненависти к этим двум людям не могут очень интересовать вас, – начал он. – Достаточно вам будет знать, что они убили два человеческих существа – отца и дочь, – этим самым заслужили себе смерть. С момента этого убийства прошло столько уже лет, что я не мог обратиться ни к какому суду с просьбой судить их, но я, знавший об их преступлении, решился быть их обвинителем, судьей и палачом одновременно. Ни один человек на всем земном шаре, слышите, ни один человек не поступил бы иначе на моем месте. Двадцать лет уже прошло с той поры, когда молодая девушка, о которой я упомянул сейчас, должна была сделаться моей женой. Но ее силой принудили выйти замуж за Дреббера, и она умерла с разбитым от горя сердцем. И в то время, когда она находилась на смертном одре, я снял кольцо с ее пальца и поклялся, что в момент, когда виновник ее гибели будет умирать от моей руки, я покажу ему это кольцо, чтобы он лучше вспомнил свою вину, за которую понес заслуженное наказание.
С этого дня я ни на минуту не расставался с кольцом и преследовал по всему свету своих врагов до тех пор, пока не настиг их наконец. Они, вероятно, надеялись утомить меня, переезжая с места на место, но как они ошибались! Если я скоро умру, как и надеюсь на это, то я умру, по крайней мере, зная, что моя задача в этом мире окончена и окончена хорошо. Да, я могу похвалиться тем, что она окончена хорошо. Оба убиты моей рукой! После этого что еще остается мне делать здесь?
Они были богаты, а я беден, поэтому мне нелегко было гоняться за ними. Когда я приехал в Лондон, мой кошелек был пуст, и я вынужден был искать себе работу, чтобы жить. Править лошадьми, ездить верхом было делом для меня привычным, поэтому я и обратился к одному содержателю извозчиков, который тотчас же нанял меня. Я должен был, по условию, выплачивать еженедельно моему хозяину известную сумму денег, а весь излишек поступал в мою пользу. Но это все была мелочь, и я быстро постиг искусство увеличивать мой скудный заработок. Самое трудное для меня было изучить улицы Лондона, потому что никогда в жизни я еще не встречал нигде такого путаного лабиринта улиц и переулков, как в вашем городе. Я приобрел себе план Лондона и, взявши за исходный пункт самые большие гостиницы, вскоре ориентировался довольно удовлетворительно в своем новом положении.
Прошло довольно много времени, прежде нежели мне удалось открыть место проживания моих врагов. Они поселились в меблированных комнатах в Камбервеле, по ту сторону реки. С того момента, как я отыскал их жилище, они оказались в моей власти. Я отрастил бороду, и меня трудно было узнать. Я решился следить за ними до тех пор, пока мне не представится удобный случай для нападения. Теперь я уже твердо решил, что они не уйдут от моего возмездия. Они не могли никуда ступить и шагу, как я уже следовал за ними по пятам. Иногда я ехал вслед за ними в своем фиакре, иногда же шел пешком. Первое было гораздо удобнее. Но при этой системе я мог зарабатывать деньги только в течение нескольких часов утром и поздно вечером и вскоре заметил, что оказался в большом долгу у своего хозяина. Но я нисколько не беспокоился об этом и старался только не потерять следа своих врагов.
Они были очень хитры и, очевидно, боялись преследования, так как вечером никогда не выходили из дому, а если выходили, то днем и всегда вместе. Целые две недели я с высоты моих козел видел, как они появлялись в разных местах, то там, то сям, но никогда один без другого. Дреббер был неизменно пьян, а вот Стангерсон постоянно держался и был настороже. И, несмотря на то, что день проходил за днем, не представляя мне удобного случая, я не падал духом, потому что чувствовал, что час возмездия близок. Единственно, что меня беспокоило, была моя аневризма. Я боялся, что мое сердце разорвется слишком рано, и я не успею завершить начатое дело.
Наконец, однажды вечером, когда я проезжал взад и вперед по Торквай-Террасе, – так называлась улица, на которой они жили, – я увидел, как перед их дверью остановилась карета. Затем из дома начали выносить чемоданы и корзины и уложили их наверх кареты. После этого Дреббер и Стангерсон вышли из подъезда и уселись в карету. Как только она тронулась с места, я стегнул свою лошадь и пустился следом. Я был страшно обеспокоен, подозревая, не собираются ли они уехать из Лондона совсем. Они сошли на Эустонской станции. Я поручил свою лошадь какому-то мальчишке и вошел следом за ними в вокзал. Здесь я услышал, как они спрашивали у одного чиновника о времени отхода поезда в Ливерпуль. Чиновник ответил им, что один поезд в Ливерпуль только что отошел, а следующий пойдет лишь через несколько часов. Стангерсон казался раздосадованным этой неудачей, а Дреббер, напротив, как будто был доволен.
Смешавшись с толпой, я подошел близко к ним и мог отлично слышать все, о чем они говорили между собой. Дреббер объявил, что у него есть небольшое личное дело, по которому он должен ненадолго отлучиться, и требовал, чтобы Стангерсон подождал его здесь, на станции. Но его товарищ возразил, напомнив, что они условились не расставаться никогда. На это Дреббер сказал, что его дело очень щекотливого характера, и он может его исполнить только в одиночку. Я не расслышал ответа Стангерсона, но Дреббер начал кричать и ругаться, говоря, что он, Стангерсон, простой секретарь и, не имеет права давать советы и приказывать хозяину.
После этого Стангерсон перестал с ним спорить и только сказал, что в случае, если Дреббер опоздает на последний поезд, то пусть придет в гостиницу «Холидей», где он займет номер. На это Дреббер ответил, что непременно придет не позже одиннадцати часов на станцию, и затем ушел. Случай, которого я так долго и так жадно ждал, настал наконец. Мои враги были теперь в моей власти. Вместе они могли защищать друг друга, порознь они вполне зависели от меня. Но я решил действовать без спешки.
Ибо я хотел, чтобы моя жертва, прежде чем умереть, узнала и руку, которая ее поражает, и то, за что она ее карает. Несколько дней тому назад один из моих седоков, а именно управляющий домами в Брикстон-Рэде, обронил в моем экипаже ключ от одного из этих домов. В тот же вечер я возвратил ключ хозяину, но сначала сделал с него слепок и заказал другой точно такой же. Сделал я это с той целью, чтобы на всякий случай иметь в громадном городе укромный уголок, где меня никто бы не мог потревожить. Затруднение было теперь в том, чтобы заманить Дреббера в этот дом.
Последний вышел со станции пешком. По пути он заходил в несколько кабаков, и в одном из них даже просидел более получаса. Когда он вышел, наконец, на улицу, то было заметно, что он сильно пошатывается. Впереди меня стоял фиакр. Дреббер махнул кучеру и уселся в экипаж. Я, конечно, последовал за ним. Мы проехали мост Ватерлоо, затем двинулись по бесконечно длинным улицам и, наконец, повернули к прежнему жилищу Дреббера. Что он намеревался делать здесь? Я остановился неподалеку от дома и наблюдал. Дреббер вышел из экипажа и вошел в дом, а фиакр медленно удалился… Но будьте добры, дайте мне стакан воды, я очень устал от этого длинного рассказа.
Я протянул ему стакан воды, которую он с жадностью выпил.
– Теперь мне лучше, – продолжал он. – Прошло с четверть часа, когда я вдруг услышал шум внутри дома, точно там происходила борьба. Дверь с силой отворилась, и я увидел двух мужчин: Дреббера и молодого человека, которого я еще ни разу не видел. Последний вел Дреббера за воротник и, стоя на верхних ступенях крыльца, сильно толкнул его вниз, отвесив ему при этом полновесный удар ногой. Дреббер полетел на середину улицы.
