– Ты пугаешь мальчика, – сказал Хирон.

– Ему тут не место, – ответила она.

Губы у нее были красными, как свежепролитая кровь.

Хирон хлопнул меня по плечу.

– Патрокл, – сказал он. – Иди обратно в пещеру. Я с тобой потом поговорю.

Я послушался и, пошатываясь, встал.

– Ты слишком долго прожил среди смертных, кентавр, – услышал я, перед тем как опустить за собой закрывавшую вход шкуру.

Я бессильно привалился к стене, горло саднило, во рту было солоно.

– Ахилл, – позвал я.

Он открыл глаза, и не успел я и слова сказать, как он уже был рядом.

– Что с тобой?

– Твоя мать здесь, – сказал я.

Он весь напрягся.

– Что она с тобой сделала?

Я помотал головой – ничего, мол, умолчав о том, что она хотела сделать. И сделала бы, не приди Хирон вовремя.

– Я пойду к ней, – сказал он.

Шкуры зашуршали, затем снова схлопнулись у него за спиной.

О чем они разговаривали, я не слышал. Или они говорили тихо, или вообще куда-то ушли. Я ждал, водя пальцем по утоптанному земляному полу, рисуя спирали. За себя я больше не тревожился. Хирон решил меня оставить, и он был старше ее, он уже был стар, когда боги еще лежали в колыбелях, когда сама она была лишь зародышем во чреве моря. Но было что-то еще, чему не так просто подыскать имя. Какая-то утрата, или, скорее, угасание, которым может обернуться ее появление.

Вернулись они уже к полудню. Сначала я впился взглядом в Ахилла, всматриваясь в его глаза, в складку у рта. Но я не заметил ничего особенного – кроме разве что легкой усталости. Он шлепнулся на шкуры рядом со мной.

– Есть охота, – сказал он.

– Еще бы, – ответил Хирон, – уже и время обеда прошло.

Он уже готовил нам еду и, несмотря на свои размеры, с легкостью сновал по пещере.

Ахилл повернулся ко мне.

– Все хорошо, – сказал он. – Она только хотела поговорить со мной. Повидаться.

– И она снова придет поговорить с ним, – сказал Хирон. И, словно бы прочитав мои мысли, прибавил: – Как и должно. Она его мать.

Сначала богиня, а потом уже мать, подумал я.

Но пока мы ели, мои страхи немного улеглись. Я смутно опасался, не рассказала ли она Хирону о том дне на берегу, но его отношение к нам никак не переменилось, да и Ахилл вел себя по-прежнему. Спать я улегся если не успокоившись, то хотя бы приободрившись.

Как и сказал Хирон, теперь она стала приходить чаще. Я научился слышать ее приход – тишину, которая обрушивалась завесой, – и тогда держался поближе к Хирону и пещере. Она почти не мешала нам, и я уверял себя, что и мне до нее нет дела. Но когда она уходила, я всякий раз радовался.

Настала зима, и речка замерзла. Мы с Ахиллом, то и дело поскальзываясь, пробовали лед на прочность. Потом пробили в нем отверстия и стали ловить рыбу. Ведь свежего мяса было не достать, в лесу остались одни мыши да какая-нибудь редкая куница.

Хирон обещал нам, что выпадет снег, и снег выпал. Мы лежали под летящими с неба снежинками и дули на них, растапливая снег дыханием. У нас не было ни обуви, ни теплой одежды, одни шкуры, которые нам дал Хирон, и нам было хорошо в теплой пещере. Даже Хирон, и тот нацепил косматую рубаху, сшитую, по его словам, из медвежьей шкуры.

Мы отсчитывали дни от первого снегопада метинами на камне.

– Как дойдете до пятидесяти, – сказал Хирон, – затрещит лед на реке.

Утром пятидесятого дня мы услышали странный звук, будто где-то упало дерево. По замерзшей воде – почти от берега до берега – побежала трещина.

– Теперь весна не за горами, – сказал Хирон.

Вскоре снова начала расти трава, из своих укрытий повылезали поджарые, тощие, как веточки, белки. А вслед за ними и мы стали завтракать на свежевымытом весеннем воздухе. И однажды таким вот утром Ахилл попросил Хирона научить нас сражаться.

Не знаю, почему это пришло ему в голову. То ли потому, что он за зиму засиделся в пещере, то ли потому, что неделей раньше приходила его мать. А может, дело было вообще в чем-то другом.

Ты научишь нас сражаться?

Помедлив – всего какой-то миг, я даже подумал было, что мне это померещилось, – Хирон ответил:

– Научу, если желаешь.

Днем он отвел нас на другую поляну, выше в горах. В углу пещеры нашлись два копейных древка и два затупленных меча. Он попросил нас показать ему свои умения. Я медленно выполнил все приемы, которым обучился во Фтии: защиту, удары, движения ногами. Краем глаза я видел, как рядом, сливаясь в сплошное пятно, мелькают руки и ноги Ахилла. Хирон, держа в руках окованный бронзой посох, то и дело вклинивался в наши движения, замахивался, проверяя нашу реакцию.

Казалось, этому не будет конца, от бесконечных выпадов и ударов мечом у меня ныли руки. Но вот Хирон велел нам остановиться. Мы с жадностью приложились к бурдюкам с водой и повалились на землю. Я дышал тяжело, Ахилл – по-прежнему ровно.

Хирон молча возвышался над нами.

– Ну, что скажешь? – нетерпеливо спросил Ахилл, и я вспомнил, что до Хирона лишь три человека видели, как он сражается.

Не знаю, какого ответа я ждал от кентавра. Но уж точно не такого.

– Мне нечему тебя учить. Ты знаешь все, что знал Геракл, – и даже более того. Сильнее тебя воина нет и не было – ни сейчас, ни прежде.

На щеках у Ахилла вспыхнули пятна румянца. Был это стыд или радость, я не знал – может, то и другое разом.

– Люди прослышат о твоей силе и захотят, чтобы ты сражался на их войнах. – Хирон помолчал. – И что ты им ответишь?

– Не знаю, – сказал Ахилл.

– Сейчас сгодится и такой ответ. Но не потом, – сказал Хирон.

Наступило молчание, воздух вокруг словно бы сгустился. Я впервые – с тех самых пор, как мы сюда пришли – видел Ахилла таким серьезным и усталым.

– А обо мне что скажешь? – спросил я.

Темные глаза Хирона встретились с моими.

– Ты никогда не прославишь себя в битве. А ты думал услышать что-то другое?

Он сказал это так спокойно, что моя обида почти сразу улеглась.

– Нет, – искренне ответил я.

– Однако умелый воин из тебя еще может выйти. Ну что, хочешь учиться?

Я подумал о том, как потускнели тогда глаза мальчишки, как быстро его кровь напитала землю. Я подумал об Ахилле – величайшем воине нашего времени. Я подумал о Фетиде, которая отняла бы его у меня, будь на то ее воля.

– Нет, – ответил я.

И на этом наши уроки военного дела закончились.

Весна перешла в лето, леса стали теплыми и щедрыми, плодов и дичи было не счесть. Ахиллу исполнилось четырнадцать, и гонцы принесли ему дары от Пелея. Странно было видеть их здесь, в одеждах дворцовых цветов. Они разглядывали меня, Ахилла, а больше всего – Хирона. Сплетни во дворце были на вес золота, когда они вернутся обратно, их встретят с царскими почестями. Когда они ушли, взвалив на плечи пустые короба, я только обрадовался.

Дары оказались ко времени – сменные струны для лиры и новые хитоны, сотканные из тончайшей шерсти. Был среди даров и новый лук, и стрелы с железными наконечниками. Мы пробовали металл на ощупь, острые точки, которыми добудем себе обед.

Другие вещи были не такими нужными – жесткие плащи с золотой нитью, которые выдадут владельца за пятьдесят шагов, усыпанный самоцветами пояс, до того тяжелый, что в обычной жизни его и не наденешь. И еще была там обильно расшитая попона – под стать коню царевича.

– Надеюсь, это не мне, – вскинув бровь, заметил Хирон.

Мы разодрали попону и наделали из нее жгутов, повязок и тряпок для обтирания – такой грубой тканью хорошо было отмывать засохшую кровь и грязь.

В тот вечер мы лежали на траве у входа в пещеру.

– Мы здесь уже почти год, – сказал Ахилл.

Ветерок холодил нашу кожу.

– А кажется – совсем недолго, – ответил я.

Меня клонило в сон, взгляд затерялся где-то в синем крене вечернего неба.

– Скучаешь по дворцу?

Я подумал о дарах его отца и взглядах слуг, о сплетнях, которые они шепотом разнесут по дворцу.