Вы представляете себя первопричиной другой вселенной?

Я раньше совсем не представлял. Это все же очень странное чувство… Тем более, первопричиной такой вселенной. В которую погружаешься с головой и паришь внутри, в невесомости, а вокруг только синяя вода и лучи света откуда-то сверху. Ну что мне вам рассказывать - вы только посмотрите на него.

В моей вселенной первопричина - он. В его - я. На двоих у нас две вселенные. Как два смежных гаража: в условиях нехватки места для строительства жилья эконом-класса для малоимущих слоев населения Норвегии (да, есть и такие) - непозволительная роскошь. Не всем так везет.

Он прилетает вечерним рейсом в пятницу. Проходит через зону Duty Free и обязательно берет мне какую-нибудь ерунду. Я уже сто раз говорил, что ничего не надо, но он все равно берет - то какое-то странное пиво, то лакрицу, или вот как недавно: килограммовую упаковку карамели Daim.

- Зачем, ради бога, зачем?!

Он пожимает плечами и смеется.

- Хотел сделать тебе сюрприз. Получилось?

- Да уж, - я машу рукой. - Как всегда.

И он смеется снова, хватает меня за воротник куртки, тянет к себе. Целует.

- Домой?

- Домой, - он смотрит на меня и не перестает улыбаться.

Мы доезжаем до квартиры, он открывает дверь своими ключами - ему нравится делать это, и каждый раз я намеренно делаю шаг в сторону: мне тоже это нравится.

Затем бросает рюкзак на пол в прихожей и протягивает ко мне руки. Я падаю в него и только теперь до конца понимаю, что вот он - вдруг рядом со мной, дома. А значит, дома и я - на эти два дня. В остальное время, пока его ботинки не валяются вразброс у порога, я живу в съемной квартире, все той же: коллега отца работает на своем Бора-Бора еще год.

В его вселенной - огни Копенгагена в десяти этажах внизу и звуки сирен. Скайп и телефонные звонки. Ключи.

В моей - его вещи. Разбросанные тут и там, они озорно юркают по квартире, с громким “бу!” выпрыгивают из шкафов и ящиков, только чтобы с хохотом шмыгнуть обратно, перешептываются, хихикают в ладошку, наполняют пространство его запахом, а по ночам заползают ко мне в кровать: устраиваются поудобнее под одеялом, сворачиваются калачиком, прижимаются к боку и тихонько тарахтят.

У него - залы прилета и вылета, взлетно-посадочные полосы, сэндвичи в индивидуальных упаковках на борту, съемки до позднего вечера, отработка контрактов и кофе, который ему приносят все время разные люди.

У меня - занятия, друзья, театр. Каждое второе воскресенье - обеды с родителями.

Мы ходим на них вместе. Отец рассказывает ему какие-то истории из моего детства, иногда они о чем-то спорят или обсуждают новости. Я смотрю на них украдкой, и мне кажется, что так было всегда. За обедом мама бесконечно подкладывает ему в тарелку, он смущенно смеется и бесконечно благодарит. Позже мы прощаемся в прихожей, ему в руки суют контейнеры с остатками. Он смеется и благодарит снова:

- Большое спасибо, это так приятно, я снова улетаю завтра, но все равно - спасибо большое. Вот Тарьяй все доест за неделю, правда?..

Все немедленно замолкают и смотрят на меня выжидающе. Я обвожу глазами их лица и на секунду задерживаюсь на отце. Он едва уловимо кивает и старательно прячет улыбку:

- Ничего он не доест - небось, так и простоит в холодильнике, пока не испортится. А мы старались, готовили. А он не ценит. Молодой еще… глупый.

- Вы знаете, - у Холма в голосе столько показательно-искреннего, столько проникновенного сожаления, что я почти готов ему врезать, - я ему все время то же самое говорю…

- Но, наверное, все без толку, да? - отец так же показательно вздыхает.

- Увы…

- Ты бы и правда, сынок… Послушал, что тебе взрослые говорят, - предсказуемо вступает мама.

И втроем они снова смотрят на меня, каждый - я вижу по глазам - прикладывая неимоверные усилия, чтобы не расхохотаться. Я качаю головой, демонстративно поворачиваюсь и открываю дверь.

- Я пошел. До свидания. Мне не о чем с вами разговаривать.

Первым не выдерживает Холм - фыркает и начинает смеяться, к нему присоединяется мама, последним теряет самообладание отец.

- Не надо быть таким обидчивым, это говорит о твоей незрелости! Сын! Вернись!..

- Тарьяй, застегнись! - кричит мама.

Я застегиваю куртку. Тяну вверх собачку и где-то на полпути замечаю, что улыбаюсь сам. Мне хорошо. Все хорошо. Он со мной, мы скоро будем дома. Все хорошо.

Конкретно сейчас он…

Сейчас он балансирует на одной ноге в проеме двери и, стараясь удержать контейнеры, тянет вверх задник ботинка.

- Долго тебя ждать?!

На самом деле, это довольно комичное зрелище. Комичное и одновременно… одновременно… Ну хорошо: милое. Милое. Он милый. Глупое слово, да?.. И тем не менее.

Впрочем, я не подаю виду.

- Быстрей давай!..

- Ишь ты, командир какой, - укоризненно замечает отец, не делая, впрочем, никаких попыток Холму помочь: его тоже забавляет это зрелище, и он не намерен отказывать себе в удовольствии.

- Вы даже себе не представляете…

Наконец с обувью покончено, и они пожимают друг другу руки.

- Спасибо большое, все было очень вкусно - как всегда. Спасибо.

- На здоровье, - привстав на цыпочки, мама обнимает его на прощание..

- Счастливого пути и хорошей недели, - говорит отец и хлопает его по плечу. - Скорей бы вышло это твое кино, мы уже и сами ждем не дождемся!

- Ой, да, - подхватывает он. - Пока нам особо материал не показывают, только некоторые сцены, но даже сейчас кажется, должно быть неплохо… Еще будут накладывать спецэффекты, и звук, и…

- Ну?! - кричу я с лужайки.

- Все, я пошел, - он смеется. - До свидания.

- До свидания, Хенрик… Тарьяй?!

Я оборачиваюсь, мама машет мне рукой.

- Звони почаще!

- Хорошо! Спасибо!

Они закрывают дверь, и мы снова вдвоем. Не доходя до машины, я чуть притормаживаю: мне хочется, чтобы он догнал меня и положил руку на плечо. Потом он нажимает на кнопку разблокировки замков, сгружает контейнеры на заднее сиденье. В салоне притягивает меня к себе.

- Домой? - спрашивает он и улыбается моей улыбкой.

- Домой, - я пристегиваюсь и кладу руку на его бедро: когда он нажимает на педаль, я чувствую, как под кожей напрягаются мышцы.

Мы едем домой.

От двери он проходит сразу в кухню, кладет контейнеры в холодильник. Потом возвращается в прихожую. Все еще одетый, я стою, прислонившись к стене: мне кажется, что на ботинки набегает теплая прибойная волна. Она накрывает ноги, поднимается до щиколоток, а затем с мягким шуршанием откатывается назад.

Он подходит ближе и осторожно разматывает мой шарф, закидывает его на вешалку. Потом тянет с моих плеч куртку - я поворачиваюсь к нему спиной, выскальзываю из рукавов. Раздевается сам. В квартире тихо.

- Я поставил все в холодильник, ты завтра съешь, ладно?…

В его голосе нотки практичной организованности напополам с плохо скрываемой тревогой: ему кажется, что, как только он уедет, я перестану есть, пить и непременно снова сяду на колеса.

- Поцелуй меня, - говорю я, и он сразу же склоняется к моим губам.

Его язык у меня во рту. Он ласкает меня сначала нежно и осторожно, выглаживая, словно пробуя, однако довольно скоро прикосновения становятся отрывистыми и резкими. Дыхание сбивается, и я чувствую, как двигаются по телу его руки. Они на своей территории - его руки, она принадлежит им, эта территория моего тела. На ней стоит его флаг.

Он кладет пальцы мне на горло, упирается в скулу, и я послушно откидываю голову. На какие-то мучительные секунды он замирает, словно примериваясь, а затем остро, дразняще водит вверх и вниз по коже самым кончиком языка. Тело выгибает в предвкушении, мне трудно сдержать стон, трудно ждать, трудно не просить, не умолять, не протягивать ему себя. Я подаюсь навстречу, но он легко толкает меня назад, и я снова замираю, погружаясь в мучительное и сладкое ожидание. Когда он решает, что я ждал достаточно долго, или он сам больше не в состоянии сдерживаться, он нападает.